– Ты обвиняешь Мортимера в постигших тебя несчастьях? Действительно, после захвата власти он не знал пощады на границах. Его армия напала на твой город?

– Да, – ожесточенно сказала она. – Я обвиняю его в этом.

И тебя. Это сквозило в ее тоне, во взгляде, который она на него метнула.

– Твой брат знает, как обращаться с лошадьми, и говорит, что у твоего отца была конюшня. Ты потеряла не только своих родных, не так ли?

– Да, не только родных.

– Что произошло?

– Я никогда не говорю об этом.

– Да, не говоришь, но сейчас я прошу тебя сделать это.

Ее глаза ярко вспыхнули, а губы сжались, было видно, что она стиснула зубы.

– Его войска пришли на наши земли, чтобы силой отобрать владения у лорда, который остался преданным королю. Мой отец присоединился к защитникам крепости. Он погиб после того, как крепость пала, как и все, кто защищал главную башню. Новый лорд, один из фаворитов Мортимера, оказался подлецом и мародером: он присваивал себе все, принадлежавшее тем, кто сопротивлялся ему, а бывших владельцев просто убивал, и все это он делал, прикрываясь интересами государства, во имя короны. Поэтому мы с Марком, как только смогли, покинули город и пришли сюда.

Она выпалила все это на одном дыхании. Ярость вспыхивала и меркла за ее трепещущими ресницами, голос дрожал от негодования.

– Ты потеряла больше, чем я мог предположить. Я считал, что ты была горожанкой, дочерью ремесленника. Оказывается, у твоего отца была земля, и он совсем не был бедным свободным землевладельцем, ведь так? Судя по твоим словам, он был йоменом. Неудивительно, что твой брат разбирается в лошадях и считает ниже своего достоинства набивать тюфяки.

– Не надо нас жалеть. Я не хочу сочувствия, тем более от человека, который отчасти виновен в наших несчастьях, но притворяется, что это не так, от человека, который скрывает свое истинное лицо.

Вот оно.

– Я всегда был честен с тобой.

– Нет, ты лгал. Уверял, что только благодаря твоему ремеслу тебе удалось достичь твоего нынешнего положения, но, оказывается, у тебя были и другие заслуги.

– Да, у меня были и другие заслуги, но мне нравится думать, что я достиг того, чего достиг, благодаря своему мастерству.

– Ты обманул меня.

– Нет. Просто даже упоминание имени Мортимера причиняло тебе такую боль, что я старался избегать разговоров об этом человеке, тем более что то, что произошло несколько лет назад, не имело к нам с тобой никакого отношения.

– Как ты мог поддерживать такого, как он? Как мог допустить, чтобы верховная власть сосредоточилась в руках этого человека, который творит теперь все, что ему вздумается?

– Я поддерживал не его, мы помогали королеве и ее сыну, мы боролись, чтобы избавить королевство от короля, который был марионеткой в руках людей без чести и совести. Вероятно, в доме отца ты не видела того, что творилось тогда.

– Ты хочешь сказать, что я была ослеплена достатком?

– Я хочу сказать, что ты была молода, защищена, ограждена от несправедливости.

– Все изменилось, не так ли?

– Джоан, то, что случилось с тобой и твоей семьей, причиняет мне боль. Невозможно было предугадать, чем закончится мятеж, но последнего короля необходимо было низвергнуть. Я не стану извиняться за то, что помог свергнуть монарха, не достойного трона.

– Как тебе, должно быть, удобно с твоими высокими принципами! Как спокойно на душе, когда знаешь, что ты поступил правильно, по крайней мере, как тебе кажется! Как легко играть в опасную игру, когда ты твердо знаешь, что тебе нечего терять, кроме жизни!

– Это не так уже мало.

– Я на собственном опыте убедилась, что жертвовать собственной жизнью гораздо проще, чем жизнью тех, кого любишь. Ты не создал семьи и не пустил корней, ты сделал так, чтобы тебе никогда не пришлось предстать перед этим ужасным выбором. На твоих глазах могли бы растоптать невинных, и ты бы не заметил этого, потому что эти невинные не имеют к тебе никакого отношения. Да, я не помню тех времен, когда благородные мужи вершили великие дела во имя высоких идеалов, но зато я отчетливо помню залитый кровью крепостной двор и храбрецов, жестоко убитых при попытке сдаться, и завоевателя с глазами дьявола, исторгнутого из ада!

Джоан резко отвернулась и сделала шаг по направлению к очагу. Он смотрел на ее гордо распрямленную спину и даже по ней видел, что Джоан будет непреклонна в своем неприятии его оправданий, понимал, что ему не хватит всех слов мира, чтобы оправдаться.

Он вернулся к обсуждению будничных дел – на какое-то время.

– Если ты хочешь осмотреть полы, приходи в Вестминстер сегодня в восемь. Я встречу тебя у ворот и проведу в покои. Затем мы съездим в Кент и посмотрим плиточную мастерскую. Я узнал, где она расположена, это совсем недалеко от города.

Он ждал, что она откажется. Женщина, презирающая мужчину, не захочет проводить с ним столько времени. Но она подумала и кивнула. Взяв котел за ручку, она отправилась к колодцу.

Он хорошо рассмотрел ее лицо, пока она проходила мимо: оно было полно решимости, в глазах полыхал огонь.

Слово. Взгляд. Вздох.


Джоан вышла из дома задолго до восьми, чуть позже Риза, и пересекла рынок.

В таверне у собора Джона не было. Она села на лавку у стола в темном углу и стала ждать. Если он не придет сегодня утром, она попробует встретиться с ним в другой раз. Женщина, разливавшая эль, вопросительно посмотрела на нее, и Джоан покачала головой в ответ. У нее не было денег на эль, и еще долго не будет, но у нее будут деньги на другие, более важные вещи.

Наконец Джон появился на пороге, вошел в темный зал, огляделся. У Джоан было такое чувство, что он ищет в зале просто знакомое лицо, а не кого-то конкретно. Что бы он там ни делал для епископа Стратфорда, похоже, эту таверну он использовал как свой личный кабинет.

Увидев Джоан, он направился к ней, лавируя между столами и присел на лавку напротив.

– Прошло столько времени. Не думал, что ты захочешь помочь.

– Ты не сказал мне, что Риз принимал участие в мятеже. Если бы ты сказал мне об этом, я пришла бы раньше.

– Не думал, что для тебя это имеет значение. Тогда все было иначе. Многие помогали мятежникам, и я тоже. Некоторые из нас стремятся исправить свою ошибку, другие надеются извлечь из этого выгоду.

– И ты опасаешься, что он в рядах последних.

– Я просто хочу знать, как обстоят дела. Раньше он был с нами, но теперь все не так. Убеждения могут меняться, – он замолчал и погладил свою бороду. – Ты узнала, не изменились ли его убеждения?

– Вчера я пыталась найти среди его вещей в доме что-нибудь, что подтвердило бы или опровергло твои подозрения. Я просмотрела все пергамента в его кабинете, но ничего не нашла.

Это оказалось труднее, чем она думала. Чувство вины и постоянный страх быть пойманной за этим неблаговидным занятием заставляли ее сердце биться быстрее. Неожиданно она почувствовала себя предательницей, и не только потому, что рылась без его ведома в его вещах, но и потому, что рассматривала пергаменты, раскрывающие его внутренний мир. Ее поступок разрывал связь между ними, но то, что она увидела в его записях, только укрепляло ее.

Некоторые рисунки были обычными и законченными, но некоторые – иногда всего лишь наброски – были фантастическими фрагментами чего-то невыразимо прекрасного: причудливые и свободные, непрактичные и невозможные, статуи в движении, чего никогда не сделать из камня, двери такой формы, какую придать им было совершенно невозможно.

Джоан отогнала эти образы и закрыла сердце для мужчины, который их создал.

– Ты сказал, что заплатишь мне.

– Но ты ничего не нашла.

– Я закончила то, что ты начал. Теперь ты знаешь то, что хотел узнать. Как бы то ни было, ты искал доказательства, и я их принесла.

Джон нахмурился, но уступил: полез в кошелек, и на стол опустился шиллинг.

– Нет, я хочу три. Я многим рисковала. Если Риз узнает об этом, я окажусь на улице.

– Такие, как ты, никогда не оказываются на улице. Есть другие мужчины, которым нужна…экономка.

Его плотоядный взгляд скользил по ее телу. Джоан рассердилась.

– Тогда четыре шиллинга.

Он начал вскипать от негодования, готовый взорваться.

– А я говорю, это стоит один шиллинг.

– Если ты так со мной поступишь, значит, ты просто мошенник, и я больше не стану тебе помогать. Иди и расскажи об этом своему епископу, скажи, как совершил глупейшую ошибку, позволив себе некоторые вольности в обращении со мной. Увидишь, в какой он будет ярости: еще бы, его планы могут сорваться из-за такого пустяка!

От ее слов у Джона перехватило дыхание.

– Ты думаешь, что сможешь и дальше помогать нам? Сейчас крайне важно знать, на чьей он стороне, ведь он работает в покоях короля. Если он служит Мортимеру, короля необходимо срочно предупредить.

Да, знать, на чьей стороне Риз важно, и не только ради короля.

– Я живу в его доме и буду помогать ему в работе во дворце. Если он работает на Мортимера, думаю, я скоро об этом узнаю, – она постучала по столу. – Но если я это сделаю, если мне удастся разузнать, что это так, я должна буду получить за это пять фунтов, а не пару жалких шиллингов.

Он пожевал губу и пораскинул мозгами.

– Хорошо, женщина, пять фунтов, но не вздумай кормить меня баснями.

– Я не стану ничего придумывать. Если бы я была на это способна, я бы сегодня же принесла тебе обрывки писем, которые написала сама.

Она встала, чувствуя себя запачканной липкими взглядами Джона и глубоко въевшейся в дерево грязью. До встречи с Ризом еще оставалось время, но ей не хотелось проводить его с этим человеком, наоборот, хотелось бежать отсюда как можно дальше.

– Если я что-то узнаю, то пришлю кого-нибудь, кто передаст тебе, где меня найти. Наверное, весь город знает, что ты сидишь здесь каждый день, я не хочу, чтобы меня кто-нибудь увидел в твоей компании.