Он был огромен, этот викторианский особняк в стиле королевы Анны, построенный в 1885 году на Ван-Несс-авеню морским капитаном Джошуа Леонидасом Стюартом, который нажил свое состояние на импортных операциях в период золотой лихорадки. Джошуа создал «Уэствинд шипинг компани», суда которой и принесли ему богатство, унаследованное затем его сыном Натаниэлем. Но после гибели Натаниэля во время землетрясения 19О6 года империя Стюартов рухнула, поскольку вдова Натаниэля вышла вторично замуж за ничего не понимавшего в делах «пустоголового денди с мозгами насекомого», как охарактеризовала его Виктория. «Уверяю тебя, – не уставала она повторять, и в голосе ее при этом появлялись стальные нотки, – то, как Квентин Феннивик выжил семью Стюартов из их собственной компании, не может быть расценено иначе, как преступление. А то, что он сделал с этим домом…» В этом месте взгляд ее обычно затуманивался и речь становилась совершенно невнятной.

Сам особняк был воплощенной в камне мечтой Джошуа. Он построил его для своей молодой жены, которая умерла, когда Натаниэль был еще совсем ребенком. Спустя несколько лет после ее смерти Джошуа, невзирая на яростные протесты родственников, женился на актрисе Джессике, которая временно оставила сцену, чтобы произвести на свет – менее, чем через восемь месяцев после свадьбы – дочь Викторию.

Однако ни скандалы, ни годы не оказывали ни малейшего влияния на Стюарт-хауз, который оставался все таким же пышным и величественным. Вместе с прилегающим участком дом занимал площадь, почти равную городскому кварталу. Он был трехэтажным, с широкой верандой на крыше. Над фасадом, как часовые, застыли две круглые башенки, и их арочные окна напоминали мне глаза, неустанно наблюдавшие за всем, что происходит перед домом.

Благодаря тому, что Натаниэль, помимо всего прочего, увлекался еще и фотографированием, большинство комнат особняка оказались навеки запечатленными на снимках – изящный бальный зал, в котором устраивались наиболее значительные из городских приемов, оклеенная розовыми обоями гостиная с бархатными портьерами на окнах, музыкальная комната с роялем и клавесином и особенно приглянувшаяся мне библиотека в одной из башенок с сотнями книг в кожаных переплетах в высоких, до потолка, книжных шкафах.

Эти семейные фото совершенно не походили на те нескромные снимки, которые любил делать мой отец, когда, разумеется, он бывал достаточно трезв, чтобы удерживать в руках «Полароид». Несомненно вам знакомы подобные фотографии – я, ребенком, размазываю овсянку по своему высокому детскому стульчику; мой брат Алекс дергает меня за волосы, когда я репетирую свою роль перед первым прослушиванием, ну и так далее в том же духе. Слава Богу, что папа не мог позволить себе «Камкордер», а то мы вообще бы не знали покоя.

Фотографии Джошуа и его жены были в высшей степени благопристойными, как и фотографии Натаниэля в разном возрасте, включая последний свадебный снимок, на котором он был запечатлен со своей молодой женой Пруденс. Были здесь и фотографии маленькой Виктории в коляске замысловатой конструкции. Однако, как ни странно, фотографии Джессики отсутствовали. Не вырвал ли их из фамильного альбома кто-нибудь из членов семьи в приступе гнева?

Фотографий было много, но от чего я прямо-таки глаз не могла оторвать, так это от сделанного профессиональным фотографом снимка Натаниэля в полный рост, который меня просто завораживал. У Натаниэля была необычайно броская внешность. Высокий, мускулистый, он своими усами, резкими, словно высеченными из камня чертами лица и уверенной позой чрезвычайно напоминал собой путешественника и исследователя девятнадцатого века. На фотографии он был в костюме в тонкую полоску, рубашке с крахмальным воротничком и с карманными часами на цепочке. Его густые черные волосы блестели, намазанные по моде тех лет бриллиантином, но взор мой приковывали совсем не они. То, что влекло меня, словно магнитом, заставляя вновь и вновь обращаться к этой фотографии, были его глаза – темные, властные, требующие внимания.

Смежив веки, я попыталась мысленно представить Стюарт-хауз в зените его славы, когда в бальном зале звучала музыка и под огромной сверкающей огнями люстрой кружились в вальсе пары. Уверена, любой психоаналитик сказал бы, что подобные фантазии совсем не удивительны для привыкшей подавлять свои эмоции женщины из неблагополучной семьи, которая появилась на свет в результате союза совсем юной девушки и безработного актера-алкоголика. Я поклялась себе, что никогда не повторю маминой ошибки. И однако я отдала бы не раздумывая свои экземпляр первого издания «Радостей секса» за один только вальс в этом бальном зале с несравненным Натаниэлем Стюартом.

Натаниэль, любила повторять Виктория, был человеком, опередившим свое время. И в этом я была с ней совершенно согласна. В Стюарт-хаузе были солнечные часы, мастерская, темная комната для печатания фотографий и даже метеорологическая станция за домом. А также конюшня, каретный сарай, кукольный домик для Виктории и возвышавшаяся посреди английского сада белая изящная беседка.

Все исчезло, все. Только сам дом и стоял еще на месте – слабая тень самого себя в прошлом. По иронии судьбы ему было суждено уцелеть во время сильнейшего землетрясения и пожара для того только, чтобы пасть жертвой человеческой жадности и равнодушия. Пруденс, несчастная жена Натаниэля, вышедшая вторично замуж за Квентина Феннивика, умерла через год после свадьбы, и безутешный вдовец тут же приказал снести обе пострадавшие от огня башенки на доме. Я вспомнила, как содрогнулась Виктория, рассказывая мне о том, как они рухнули вниз на улицу, и меня охватил гнев. Каким человеком нужно было быть, чтобы пойти на такое?

Феннивик надстроил четвертый этаж, сохранив лишь небольшую часть «вдовьей дорожки» на крыше, после чего нанятый им подрядчик разгородил дом на отдельные квартирки, которые стали сдаваться в аренду. Во время жилищного бума после первой мировой войны Феннивик постарался выжать из дома дополнительную прибыль, расширив фасад почти до улицы и устроив там еще несколько квартир. После его смерти такие же, как и он, жадные наследники продали Стюарт-хауз, ставший к тому времени бельмом на глазу у всего квартала, какому-то владельцу трущоб, который стал сдавать комнаты мелким торговцам наркотиками, мигрантам и сутенерам. Жильцы в доме постоянно менялись; постепенно оттуда было вынесено все, что не было прибито гвоздями к полу и стенам. В конце восьмидесятых годов городские власти объявили дом непригодным для проживания.

Последние фотографии дома производили тягостное впечатление, вызывая в душе какую-то неизъяснимую тоску, и, глядя на заколоченные окна и стены, изрисованные местными любителями настенной живописи, я почувствовала, как на глаза у меня наворачиваются слезы. Участок приобрела какая-то строительная компания, намеревавшаяся использовать его в коммерческих целях. Через несколько дней бесполезный старый дом снесут, и на его месте будут построены пиццерия и видеосалон.

Если только не произойдет чуда.

Я закрыла глаза, не в силах долее смотреть на фотографии. Затем вновь убрала их в папку и положила на прежнее место в ящик стола.

– Эй, ленивец, – слегка ткнула я носком туфли Аполлона под бок. – Пора идти. Нас ждет Виктория.

Уютно устроившись на ее диванчике, мы пили чай. Или, вернее, пила я, тогда как Аполлон с шумом лакал свой из фарфоровой миски с отбитыми краями. Не успели мы войти, как он тут же принялся возбужденно ходить взад-вперед по комнате и скрести лапами в дверь, словно ему не терпелось как можно скорее уйти отсюда. Поэтому Виктория и налила ему в миску чая с ромашкой, чтобы, как она выразилась, «успокоить его нервы».

– Ну, что же, – произнесла со вздохом Виктория, продолжая мерно покачиваться в своем кресле-качалке. Руки ее были сложены на коленях, и сквозь тонкую, прозрачную, как папиросная бумага, кожу явственно проступали голубые жилки. – Думаю, сейчас самое время.

– Время для чего? – спросила я удивленно.

– Разумеется для того, чтобы рассказать тебе конец моей истории.

Слова Виктории меня несколько озадачили. Вот уже несколько недель она рассказывала мне о своей жизни, но рассказывала отрывочно, постоянно перескакивая с одного на другое. Так, я узнала о ее детских годах, проведенных в Стюарт-хаузе, и о последующих событиях – как ее после землетрясения отправили к тете с дядей, а те запирали ее в чулане, боясь, как бы обезображенное лицо племянницы не распугало их гостей. Ее родная мать появилась после землетрясения и попыталась забрать ее к себе, но из этого ничего не вышло, так как дядя Виктории обратился в суд и добился того, что Джессика была объявлена неспособной воспитывать своего ребенка.

Когда Виктории исполнилось восемнадцать, она попыталась получить место учительницы, но ни одна школа не решилась взять девушку на работу из-за ее шрамов. В конце концов она устроилась преподавать систему Брайля в школе для слепых, но так никогда и не вышла замуж и детей у нее не было. Подозреваю, до некоторой степени она видела во мне дочь, которую ей не суждено было иметь; она уговорила меня принять от нее в подарок старинный фамильный медальон вдобавок к своей печальной истории. Что еще она могла мне рассказать?

– Я имею в виду конечно же землетрясение, – продолжала Виктория, явно не замечая моей растерянности. – Несомненно, ты не раз задавалась вопросом, откуда они у меня, – она подняла руку и провела кончиками пальцев по уродливым шрамам на своем лице и шее. – Почему ты выглядишь такой удивленной? Я не родилась с ними, ты знаешь.

Я почувствовала, что краснею.

– Я не думала, что вы захотите говорить об этом.

Виктория поджала губы.

– Но сейчас я должна это сделать. Все произошло во время землетрясения. Вскоре после свадьбы…

– Вы говорите о свадьбе вашего брата?

Она мечтательно улыбнулась и кивнула.

– Натаниэль был совершенно неотразим во фрачной паре и цилиндре. Уверена, он мог бы жениться на любой женщине в штате, а может даже и в стране.