– Вашей матери? Простите, Натаниэль, я не знала… – сказала я поспешно, но исправить что-либо было уже поздно.

Снаружи донесся тоскливый собачий вой.

– Пойдите займитесь своим псом. – Приняв вновь чопорный вид, Натаниэль резко повернулся ко мне спиной и возвратился к своим гостям.

У меня было такое чувство, будто меня только что подвергли своего рода испытанию – и я его не выдержала. В отчаянии я сжала кулаки.

Как мне пробиться сквозь стену, которой он себя окружил, и заставить его мне поверить?

Я не могла просто взять и исчезнуть из жизни Натаниэля, не попытавшись прежде убедить его не жениться на Пруденс – как ради Виктории, так и ради него самого.

Внезапно по спине у меня пробежал холодок. Помешав ему жениться на Пруденс, я тем самым изменю ход истории. А это было весьма рискованным делом. Что если своим вмешательством я сделаю все только еще хуже?

Ну-ну, успокойся, сказала я себе. Что может быть хуже исчезновения Натаниэля во время землетрясения или полученных его сестрой ожогов? И все-таки меня одолевали сомнения. Решив подумать обо всем этом на досуге, я обратилась мыслями к более насущной в данный момент проблеме: что мне сделать или сказать, чтобы убедить Натаниэля в своей способности предсказывать будущее?

Аполлон, когда я нашла его в его новом обиталище, пребывал в дурном настроении. Он лежал на животе, положив голову на передние лапы, и в нескольких дюймах от его морды валялась говяжья косточка, к которой он, похоже, даже не притронулся.

– Я прекрасно понимаю, как ты должен сейчас себя чувствовать, – сообщила я ему.

После нескольких неудачных попыток, – мешал турнюр – я наконец неуклюже, боком села возле загончика и тщательно расправила серую юбку, чтобы она не измялась. Аполлон подполз к металлической сетке и, ткнувшись носом в мою ладонь, заскулил. Вид у нас обоих был глубоко несчастный.

– Ну-ну, не могу поверить, что все так уж плохо, – послышался вдруг чей-то голос и, подняв голову, я увидела перед собой миссис О'Хара. – Что до меня, – продолжала она, – то я не сторонница того, чтобы баловать животных. Но щенок выглядел таким несчастным, что Виктория убедила меня сделать один раз исключение из правил.

Я широко улыбнулась, увидев в руках у нее тарелки. На каждой было по жареному яйцу и хрустящему ломтику бекона.

– Благослови вас Бог, – проговорила я, беря у нее одну из тарелок.

Отдав мне мою порцию, она открыла дверь в загончик и поставила вторую тарелку перед Аполлоном. Он тут же навострил уши и, потянувшись, обнюхал щиколотки миссис О'Хары. К моему изумлению она наклонилась и почесала у него за ухом.

– Уверена, порода у него не такая уж и плохая, – изрекла добродушно миссис О'Хара, когда Аполлон набросился на еду с жадностью льва, раздирающего зебру.

Поглощенная яичницей с беконом, я слушала ее вполуха. Урчание у меня в животе было, пожалуй, громче тех звуков, какие издавал обычно Аполлон, когда у него было дурное настроение.

– А где Виктория? – спросила я, проглотив очередной кусок. – В школе?

Экономка покачала головой.

– Милая деточка плохо чувствует себя сегодня. Так она мне сказала и попросила принести завтрак к ней в комнату…

– А… – Я мысленно взяла слова миссис О'Хара на заметку, решив попозже заглянуть к Виктории и поблагодарить девочку за внесенные, благодаря ей, улучшения в меню Аполлона.

Совершенно не зная, чем занять себя после ланча, я решила прогуляться по саду. Мне страстно хотелось поговорить с Натаниэлем наедине. Я бродила между фруктовыми деревьями и грядками с овощами, и в попытке отвлечься от осаждавших меня мыслей пыталась угадать, что находится внутри каждой из разнообразных надворных построек вокруг. Но даже прогулка по саду, выдержанному в строгом английском стиле, где росло множество прекрасных цветов, источавших чудесный аромат, и цвели полудикие вьющиеся растения, не вносила успокоения в мою истерзанную душу.

Внезапно я увидела Натаниэля, и мое давление подскочило тут же вероятно до небес. Не заметив меня, он вошел в большое беленное строение и закрыл за собой дверь.

Несколько мгновений я боролась с собой, но в конце концов любопытство мое одержало верх, и, толкнув деревянную дверь, я вошла внутрь.

Натаниэль сидел за большим столом в дальнем конце комнаты спиной ко мне. Пиджак он снял; обшлага его рубашки были завернуты и тыльная сторона правой руки испачкана чернилами. Перед ним на столе были разложены какие-то планы или чертежи, и он был так поглощен ими, что даже не слышал, как я вошла. Справа от него на стене висели разнообразные инструменты, а прямо под ними стоял верстак.

Мастерская Натаниэля… Сердце у меня колотилось все сильнее по мере того, как взгляд мой выхватывал из полумрака все новые и новые детали обстановки.

Целая стена была полностью увешана чертежами и рисунками одного и того же предмета. А на полке стояла его трехфутовая модель – деревянный остов с двумя плоскостями обтянутых парусиной крыльев, мотором и настоящим пропеллером. Передо мной было явно последнее изобретение Натаниэля – летательный аппарат.

Когда же был изобретен аэроплан? Я наморщила лоб, пытаясь вспомнить, что мне рассказывал об этом Алекс. К горлу у меня подкатил комок, когда я подумала о брате, со смертью которого так до сих пор и не смогла свыкнуться. В свое время он поведал мне немало интересного из истории самолетостроения, и его рассказы запали мне в память. Братья Райт, я вспомнила, совершили свой исторический полет в 19О3 году, но сообщение об этом эпохальном событии было напечатано всего лишь в нескольких центральных газетах, поскольку мало кто поверил тогда, что им удалось действительно подняться в воздух. Следующей заметной вехой стал биплан Кёртиса, созданный несколько лет спустя. Но это означает, что летательный аппарат Натаниэля является его предшественником… и по праву должен считаться первым, побившим рекорд братьев Райт. При этой мысли я почувствовала, как меня охватывает волнение.

Я шагнула к Натаниэлю. Он поднял голову и медленно повернулся. В его глазах мелькнуло выражение, какое обычно видишь у животных, защищающих свою нору от хищника. Поспешно он собрал со стола какие-то бумаги, похожие на официальные документы, и сунул их в папку. Мне показалось, я смутно вспоминаю слова Виктории – старой Виктории – о каком-то таинственном деле, которым занимался Натаниэль перед самым землетрясением, но тут же выбросила из головы эту мысль, как плод своего не в меру разгулявшегося воображения.

– Кто сказал вам, что вы можете сюда войти? – спросил Натаниэль, поднимаясь со стула.

Ноги у меня были словно ватные, но я все же подошла к столу.

– Дверь была не заперта. Если вы хотели скрыть от других, чем вы тут занимаетесь, вам следовало бы предупредить, чтобы сюда никто не входил.

– Может человек, в конце концов, уединиться где-нибудь в этом доме?! Черт побери! Почему вы повсюду суете свой нос? – Он схватил меня за плечи, и меня словно током ударило от его прикосновения даже сквозь плотную шерстяную ткань.

– Вы так сильно меня ненавидите? – спросила я спокойно.

Он мгновенно откинулся назад, словно я выстрелила в него из револьвера.

– Ненавижу… Нет-нет, дело совсем, не в этом. – Воздух между нами казалось потрескивал от электрических разрядов. – Но женщина должна знать свое место. Только и всего.

– Только и всего? – переспросила я, подозревая, что за его резкостью кроется нечто большее, чем обычное презрение к женщинам.

– Разумеется. – У него задергалась щека. – Итак, вы сами уйдете, или мне придется применить силу, чтобы выпроводить вас отсюда?

– Чего вы так боитесь?

– Я не боюсь… Во всяком случае, меня не пугают женщины, всюду сующие свой нос.

– Может быть и нет, – продолжала я упрямо гнуть свою линию, призвав себе на помощь остатки мужества, – но как бы там ни было, вы мне не доверяете. Возможно вы вообще не доверяете женщинам.

– Я собираюсь жениться на одной из них!

– На девушке, едва начавшей выезжать в свет, с которой можно чувствовать себя спокойно, поскольку она не осмелится вас покинуть. – Как же мне заставить его наконец очнуться и почувствовать запах кофе, пока он не обжег себе им язык. Времени оставалось так мало. Из головы у меня не шли слова Виктории: «Я часто думала, насколько все могло бы сложиться по-другому, если бы этой свадьбы вообще не было».

Он моментально опустил руки, словно я была зачумленной.

– Пруденс хорошая, порядочная женщина. Ради Виктории я должен выбрать себе подходящую жену.

– Кого-нибудь, кто стал бы девочке настоящей матерью? – мягко спросила я.

– Да. Ребенку нужна мать.

– Чувство долга по отношению к своей сестре вы считаете достаточным основанием для женитьбы?

Мне показалось, он смутился.

– Разумеется. Что может быть важнее счастья ребенка?

– А как насчет любви? – спросила я, с трудом подавляя желание протянуть руку к его лицу и разгладить проложенные страданием морщинки у глаз.

– Любви? Для женщины вашей профессии вы чересчур сентиментальны.

Его слова причиняли боль.

– Возможно, – я опустила глаза. – Однако любовь, я уверена, это нечто большее, чем обычно принято считать. Мне встречались в жизни мужчины, которые говорили, что любят меня, но… я совершенно ничего к ним не испытывала.

– Цинизм вам явно не идет, хотя, полагаю, он неотделим от вашей профессии.

Я вспыхнула, сообразив, что он подумал.

– Вы не поняли… Думаю, моя реакция объяснялась тем, что мне пришлось пережить в детстве, – сказала я, мысленно добавив: «…Когда я постоянно испытывала чувство неуверенности, не зная, что это такое – когда тебя любят». – Семья моя была далеко не образцовой, так что у меня есть некоторое представление о том, как вы должны были себя чувствовать.

– Не представляю, какое может быть сходство между вашей семьей и моей.

– Ваша мачеха сбежала, когда вам было, сколько, девятнадцать?