Обезьяны бесцеремонно хватали нас за одежду, требовали корм и внимательно следили за побрякушками. Стоило какой-нибудь беспечной тетке тряхнуть серьгой или глянуть на часы, как ловкие бестии слетались к жертве и с диким клокотаньем срывали яркую игрушку. Мимо нас то и дело проносились разъяренные мужчины с воплями о кошельках, очках и кепках. Одна из обезьян нацелилась на мой браслет и боковым аллюром двинулась в моем направлении. Ее длинные конечности с обманчивой небрежностью скользили по земле, взгляд блуждал по сторонам, но связь ее души с моим браслетом была уже установлена, поэтому я достала из сумки банан и со всего маху запустила им в бандитку. Банан угодил ей в переносицу, расквасился и шмякнулся оземь, украсив морду липкой желтой массой. Обезьяна выдвинула нижнюю челюсть, и вся масса ровными струйками стекла ей прямо в рот. Подцепив остатки банана, она ловко отправила их следом и ускакала в чащу, весело размахивая шкуркой. Браслет был спасен, примат накормлен, а я получила урок того, как нужно использовать во благо все то, что валится тебе с небес.

Вслед за нами в лес хлынули немецкие туристы с большими рюкзаками за спиной. Было ясно, что они давно отбились от цивилизации, перемещаясь автостопом, ночуя в палатках и питаясь чем попало. Меня поразила их беспечность в стране с иным типом бактерий, равнодушие к опасностям и здоровью собственных чад. Тем не менее, выглядели они вполне счастливыми и бодрыми. Бросив обезьянам горсть орехов, они с удовольствием догрызли оставшиеся, запили их какой-то мутью из бутылок и длинным туристическим шагом протопали на выход. Поравнявшись с пивной, они дружно замахали какому-то бородачу, на воркующем английском справились о его здоровье. Тот протянул бармену стакан, получил добавку и хрипло рассмеялся. Из их диалога я поняла, что передо мной никто иной, как фламандский морской волк, прибившийся к местным лесам и счастливо доживавший свой век, радуясь жизни и тихо спиваясь.

Мы подходили к автобусу, когда тяжелое небо разродилось дождем.


Дождь отбарабанил свою партию, гулко прокатился по кронам финальным стаккато, брызнул недружными аккордами по крышам и кустам, после чего затих на робкой ноте. С земли поднялся пар, просочился сквозь набухшую листву и вспыхнул в солнечных лучах. Птицы грянули хорал, от умытых цветов потянулся тягучий сладкий аромат. Джунгли наводнила нега…


Этим вечером служащий фойе передал мне конверт с вензелем отеля. Внутри конверта я нашла два изящных флакончика и листок гостиничной бумаги со следующим текстом:

Dear Nickie!


The first steps of many in your journey is your association with the Bach Flower — Rescue Remedy for when you have had some feelings of depression, anxiety, bad news, Star of Bethlehem when you feel very bad indeed practically suicidal. Take one drop on the tongue every four hours for the first day and then one drop three times a day for a few days until your symptoms vanish. There are some 34 remedies for each and every mental state — they are non-addictive, there are no side effects, and they are pure and free from chemicals of any sort. When I arrive home I will send you the book and various other books.

You are what I should term psychic, sensitive and one of us — you have the capacity to heal and are one of us.

Whatever choice you make of the path you take, it is your decision and your decision alone.

I wish you good fortune in your decision and I will give you every help and encouragement in your decision because this is the reason for our meeting which is not an accident.

Go in peace and with loving kindness.

Dennis Fontannaz

Where is Mr. Fontannaz? — обратилась я к администратору.

Checked out, — было мне ответом.


Я сунула письмо в карман и покосилась на Антона, который что-то увлеченно внушал Артамонычу. Мимо нас на одной ноге проскакал Витька Баринов. Грязно ругаясь он плюхнулся в кресло и тупо уставился на свою ступню:

— Я же читал, что морские ежи на людей не нападают!

Антон посмотрел на Витьку, на его распухшую ногу, на океан и глубокомысленно изрек:

— Интересно, за кого же они тебя приняли?

Я зажала рот и тихо отползла в кусты.

— Очень смешно! — Витька поднялся с кресла и, чертыхаясь, захромал на выход.


В день отъезда мы снова собрались в фойе. Витька демонстративно припадал на левую ногу, глотал таблетки и ругал медицину. Артамоныч дремал в кресле, намазав обгоревший нос, а Кузя яростно метался между лифтами.

— Да не переживай ты так, — вступил Ираклий, — ничего с твоим чемоданом не случится!

— Я не из-за чемодана, я ехать не могу, — ответил Кузя и грустно посмотрел на свои ноги: босые Кузины пятки как-то очень по-местному смотрелись на деревянном полу.

— Ты чего босиком-то? — заволновались технологи, — Тоже ежа раздавил?

— Хуже — я ботинки спросонья в чемодан засунул, а подлый мас-мас чемодан уволок.

— Хорошо хоть оделся! — рассмеялся Антон, глядя в небритую Кузину физиономию.

Харди появился в дверях свежий и бодрый как всегда, покосился на Кузины ноги и выразил обеспокоенность их судьбой в условиях московского климата.

Из грузового лифта выкатили багаж, и счастливый Кузя вернулся к цивилизации.


Всю дорогу до аэропорта Харди расспрашивал меня об экскурсиях, о настроении гостей, о впечатлениях от поездки. Довольный ответами, он пожал мою руку, повернул ее ладонью вверх.

— Что пишут? — улыбнулась я.

— Пишут, что тебе не нужно заводить семью.

— Что значит, не нужно?

— Во всяком случае новую.

— Это еще почему?

Харди поднял на меня свои раскосые глаза и с расстановкой произнес:

— Мой тебе добрый совет: не выходи второй раз замуж. По возможности, оставайся одна.


— Да что они все сговорились? То Эльф со своим пророчеством, то Деннис со своим суицидом, то Харди со своей хиромантией — все поют в унисон.

— Кобели! — изрек Антон, — Все хотят одного, а чего — сама знаешь!

С этими словами он отправил нас в Москву, а сам улетел в Сингапур встречаться с местным банком.

Скучать по Антону я начала уже в самолете. На этот раз со мной сидел чужой дядька, и некому было лечить мои недуги. В переполненном салоне мне было страшно одиноко. Народ делился впечатлениями, хвастался покупками и дружно набирался. Я старалась больше спать, чтобы не думать и не вспоминать, а просыпаясь, видела все тот же самолет, все те же лица… все то же странное свечение из окна. Оно мерцало, затягивало внутрь, и от нечего делать я отдернула шторку …

Солнечные блики отразились от вершин, разом вспыхнули и ослепили, все на свете потеряло свой смысл, в одночасье стало неважным — меня захлестнула волна кромешного восторга. Мой мир погрузился в Тибет.

Как невыносимы Гималаи на рассвете! Они — словно бескрайнее море во время непогоды, только иного оттенка.

Один гребень сменяет другой, уводя сознание за горизонт.

Эти захватывающие дух высоты мудры и непостижимы, как сама жизнь. Они сводят с ума, подавляют своим совершенством. Нет сил оторваться от их алебастровых склонов, надменных вершин и лазоревых нимбов.

Глядя прямо в глаза этой тайне, ты с грустью сознаешь мимолетность свою и конечность. Трудно смириться с таким приговором, но уже теснит, теснит грудь новая разгадка.

Из самых истоков твоих прорастает она, наполняет твой мир, озаряет… и неожиданно меркнет, оставив в душе неизгладимый след поцелуя детства…


Очнулась я уже в Москве. Сколько лет мы летели? Где нынче великий Тибет? В каком году я потерялась? Все осталось за шторкой иллюминатора, разделившей судьбу пополам. Солнечная страничка истории сложилась в квадратик и, прячась от хлесткой московской метели, опустилась на самое дно моей памяти.

Бег по кругу и длинный рассказ

Я вернулась в обыденный мир с серым мартовским снегом, ночными заморозками, утренней капелью, в мир, где северный ветер сдувает загар, а вьюга остужает сердце. Без Антона жизнь потеряла свой цвет, и единственным ярким пятном оставалась Алиса. Чтобы хоть как-то отвлечься, я водила ее на бульвар, в кинотеатр и в Серебряный Бор. Так в бегах от собственной тоски я дожила остаток марта.

Антон объявился в начале недели, и с его приездом в Москву пришла весна, первым дождем, словно куполом, накрыла город. В одну ночь снег стаял без следа, оголив черные лоскуты газонов. Пригорки насытились теплом и влагой, брызнули желтыми огоньками мать-и-мачехи. Апрель завозился мошкарой, сдул остатки зимы из низин и оврагов, развеял прошлогоднюю листву, выстелил землю зеленым ковром. Порывы ветра распахнули окна, сорвали шапки и шарфы и разом покончили со всеми атрибутами недавней стужи.

Детские площадки загалдели, застучали лопатками, заскулили качелями. Сады и парки выстрелили вербой.

На работе наступило затишье — Европа ушла на пасхальные каникулы. Артамоныч, предчувствуя весенний загул, взял без содержания, махнул нам рукой и растворился в пелене дождя.


Оставшись в одиночестве, я перемыла чашки, включила чайник, подошла к окну. Дождь покапал — покапал, да и затих. Снаружи наметилось просветление. Я уткнулась лбом в стекло, наблюдая за тем, как тощий кот в поисках романтики обходит подвальные отдушины. Отдаться поискам коту мешали дети и машины, снующие туда-сюда. Кот прижимался к земле, дергал хвостом, то и дело отвлекался на птиц.

— Чего дают? — услышала я голос Антона.