Инга Андрианова - По ту сторону

Митька глянул на меня и отвернулся. Секунд пятнадцать он разглядывал метель, невольно хмурился, мрачнел … потом, вдруг что-то осознал, повернулся ко мне, заморгал очень часто:

— Прости… я даже не узнал…

— Так хороша?

— От тебя половина осталась…

Тут Митька запнулся и замолчал. Какое-то время он пытался подобрать эпитеты к моим опухшим векам и впалым щекам, но только больше путался и терял шикарный вид.

— У нас тут не курорт, — выдавила я и опустилась на диван, — Пять дней не спала, все время на ногах, питаюсь как попало.

Отчего-то вид Митьки меня тяготил. Я вдруг отчетливо представила, как выгляжу на фоне безупречно одетого, отдохнувшего иностранца. Митька почувствовал мое настроение, подсел ко мне, взял за меня руку.

— Как вы тут? Как Алиска? Когда вас выписывают? Скажи, что нужно, я куплю.

— Ну что ты, Митя, здесь все есть, на то она и больница. Вот когда выпишемся, тогда и начнем доставать.

— Я поговорю с врачом, все что нужно достану.

Меня порадовал ответ и то, как быстро Митька перешел на местный лексикон с буржуйского «куплю». Видать, не до конца растлил тухлый западный строй советского парня, постоим еще в очередях за светлое будущее партийных работников!

— Я думаю, нас долго не задержат. Алиса чувствует себя нормально. Так что можешь готовить карету. Да, кстати, какой она марки?

— БМВ. Я приехал на третьей модели.

Я хмыкнула:

— Заметно, что не на метро.

— По ботинкам? — догадался Митька.

— Нет, по глазам, — сказала я хитро, и мы оба прыснули.

Поговорить нам так и не удалось — палату огласил Алискин горький плач и, чмокнув Митьку в обе щеки, я понеслась кормить ребенка.

Нас выписали в понедельник. Митька пижонски припарковался у ворот, поднялся на этаж, чтобы лично засвидетельствовать врачам свое «Grüß Got!» и «Danke schön». И то и другое выражалось в увесистых пакетах, которые честный Седан взять наотрез отказался. Пришлось вприпрыжку бежать за букетом, а содержимое пакетов делить между сестрами.

Добравшись до дома, я тут же запрыгнула в ванну. Пока домочадцы носились с Алисой, вылизывали ее и баловали, я лежала в воде, прикрыв глаза, и мечтала о том, как прекрасно заживу теперь, когда все беды позади, а впереди лишь Митька со своим немецким гонором (который придется слегка поубавить) да Алискина паровая диета. За дверью раздавался громкий смех, топот ног и слащавое бабкино сюсюканье, вокруг меня плескалась вода, создавая уютный теплый кокон.

Когда я вышла из ванны в тяжелом махровом халате и с полотенцем в виде тюрбана, Митька стоял у плиты и следил за поднимающейся пенкой.

— Такого кофе ты еще не пробовала! В Мюнхене его пьют самые продвинутые кофеманы. Неделю учился варить…, - тут Митька обернулся, посмотрел мне под ноги и странно осекся. Послышалось шипение убегающей пенки, и по кухне разлился запах горелой кофейной гущи. Вслед за Митькой я опустила глаза и всплеснула руками. Ноги мои обмякли и сделались ватными, в голову хлынул горячий поток:

— Что это? Кажется, я умираю!

Темное пятно под моими ногами растекалось в бордовую вязкую лужу, кровавый след от ванной комнаты казался иллюстрацией к роману о каннибалах. Капля за каплей в лужицу плюхались красные пузырьки, и также медленно ко мне возвращались обрывки последних событий: строжайший запрет поднимать больше трех килограммов и десять дней с Алисой на руках. Конечно, мой ребенок весит в четыре раза больше, а со дня процедуры прошло слишком мало времени… Но почему сейчас, а не в больнице? И почему не в самый первый день? Похоже, организм, почувствовал свободу и возопил о варварском к себе отношении, а материнский инстинкт тактично отступил. Вот почему вся эта кровь только сейчас, когда отпала нужда приседать, поднимать, наклоняться. Как неожиданно иссякли мои силы, и все же как надолго их хватило! Насколько мать во мне сильнее самки!

— Мне нужно к врачу, — прошептала я то ли от слабости, то ли от страха, но Митька уже собирал мои вещи.

— Сама одеться сможешь? Нина Петровна, — позвал он, — нам нужна помощь!

Мать окинула взглядом кровавый пейзаж и просипела:

— Скорую!

— Не надо скорую! — отозвалась я хрипло, — Я уже належалась в больницах. Пусть Митька отвезет меня к врачу!

Я аккуратно оделась, сняла с головы полотенце, промокнула им мокрые волосы, не глядя на пол, вышла в коридор.

— Поехали! — сказала я, натягивая шапку, и Митька распахнул передо мною дверь.

Уже в машине я крепко зажмурилась, до боли сжала кулаки и попросила Хранителя не оставлять меня одну.

В регистратуре нам сообщили, что Вера Михайловна на месте, но к ней большая запись. Я объяснила ситуацию и попросилась на прием, и даже внутренне смирилась с тем, что меня упекут. Ангельский голос вернул меня к жизни:

— Идите за мной, проведу вас без очереди! — и милосердная сестра повела меня вниз по ступенькам.

— Ну, что еще за срочность? Что там опять приключилось? — Вера Михайловна оторвалась от бумажек и мрачно уставилась мне в лицо.

— Обильное кровотечение. Я нарушила ваши инструкции.

— Ложитесь на кресло, я вас посмотрю.

Я оглядела лоток с инструментами и поежилась.

Вера Михайловна поймала мой взгляд и вдруг заговорила по-матерински тепло:

— Не бойся, я сделаю все аккуратно.

В глазах защипало, горло сдавило, но не от боли, а оттого, что мне кто-то посочувствовал и просто пожалел.

— Немного потерпи!

И я терпела: не хныкала и не стонала — в конце концов, мне пытались помочь, через страдание и боль пытались исправить все то, что я сотворила, спасая ребенка.

— Все! Можешь подниматься! — Вера Михайловна сделала строгое лицо, — Но на этот раз никаких экспериментов!

— И я могу идти?

— Именно идти, а не бежать и не скакать.

— И все будет хорошо?

— Все будет просто замечательно!

Алиса росла чудесной маленькой принцессой с обличьем ангела и норовом бесенка. Она забавно выражала свои мысли и выдавала философию сюрреализма, что весьма ложилось в экстравагантный стиль ее общения с миром. За исключением этих сложных моментов, она была милым активным ребенком, мечтающим везде поспеть.

Митька долгое время мотался в Германию, обзаводился там аппаратурой, но в конце концов забросил это занятие и затих на московской деловой ниве, определив себе нишу неровного и весьма рискованного дохода.

Чем он занимался, я толком не знала, но стабильный достаток и дорогие подарки делали меня особой легкомысленной. Время шло. Моменты благополучия случались все реже, пока не свелись к банальному везению. Весь день Митька сгорал на работе, а придя домой, догорал у экрана, к утру валился на подушку и тлел на ней до самого обеда. Со временем его рабочий день превратился в рабочий вечер, а следом — в рабочую полночь. Первое время я ждала допоздна, ловила стук дверей и просыпалась от каждого звука, потом наловчилась засыпать в одиночестве и не устраивать допросов после дежурной фразы «Работа у нас такая». Страна с шумом катилась в бандитскую бездну, шайки в спортивных костюмах сделались чем-то вроде пейзажа за окном, а перестрелки — мелодией на ночь. В вагоне, летящем под откос, глупо дергать стоп кран и взывать к совести мерзавца — машиниста. Также бессмысленно требовать душевной чистоты от бизнесмена в стране, где деньги возникают ниоткуда и, пройдя через сотню грязных лап, оседают на дне кармана. Митькины деньги надолго в карманах не оседали, его машины бились с завидным постоянством, а сам Митька все менее связно представлял себе степень своей финансовой устойчивости. Не удивительно, что в один прекрасный день мне захотелось выйти на работу.

Мне повезло — австралийская фирма «Антей» наняла меня переводчиком для общения с лингвистически нетронутым населением нашей страны. Владелец фирмы, бывший советский инженер, а ныне австралийский подданный Аркаша Минкин, мечтал накормить утраченное отечество заморскими дарами. Обитал Аркаша в гостинице «Молодежная», офис и склад имел тут же, в соседнем номере. В погоне за крупным заказом Аркаша нанял целый штат сотрудников и сквозь ряды палаток и ларьков продвинулся в дебри Российского рынка.

Параллельно с продуктами питания Аркаша замутил еще с десяток проектов, от поделочных камней до аэродинамической трубы. Переговоры с нефтяником не успевали закончиться, а Аркаша уже на всех парах мчался к угольному магнату, чтобы к пяти успеть на встречу с производителем кубик — циркония. Не гнушался Аркаша и редких металлов, демонстрируя миру широту своих взглядов. Аркашина энергия вызывала почтение, а количество работы, свалившееся на нас, трех переводчиков, свело на нет остатки личной жизни. Платил господин Минкин до неприличия скупо, но бодро пел о тесных связях в мире бизнеса и благоденствии в далеком, но светлом грядущем. Сам Аркаша свободно изъяснялся по-английски, имел хороший словарный запас. Одно смущало: гордое наречие Эдварда Юнга звучало из его уст спотыкающимся уральским диалектом, что, впрочем, не мешало ему находить общий язык как с рычащими американцами, так и с невнятными азиатами.

Я летала с одних переговоров на другие, не успевая понять ни темы, ни акцента, одуревая от имен и тоскуя по праведной английской речи. И только раз мне встретился американец, владелец скважины в Техасе, смешливый и общительный красавец, считавший (пока не получил счет из Метрополя), что мир лежит у его черных элегантных башмаков. Покидая Москву, нефтяник сунул мне пачку российских купюр и со словами «Прости, что не купил тебе матрешку, уж больно они у вас страшные» взмыл в небо на белоснежном частном лайнере. На следующий день он позвонил мне из Швейцарии: