После обеда выпал снег, и от былого буйства красок не осталось и следа.

Ноябрь решительно выплеснул белила на сочную октябрьскую палитру, заявив монополию на черно-белый период в жизни природы.

Я стояла у окна и скучала по дому, по Митьке, по дочке, а с небес все струились студеные слезы, оставляя на стекле короткий зыбкий след. Митька и Люся Николаевна вынырнули из темноты и остановились в желтом квадратике света. Я помахала им рукой. Митька заметил меня, помахал в ответ и начертил в воздухе большое сердце. Покончив с сердцем, он затеял смешную пантомиму на тему «напиши мне письмо, хоть две строчки всего». Он прыгал и размахивал руками, я пожимала плечами, смеялась и кивала, а свекровь что-то громко кричала про молоко. Было грустно и весело, а еще немного тревожно.

Я смотрела на Митьку и думала о своем. Мне предстояло многому научиться: кормить ребенка, пеленать его, купать и укачивать. Какой я стану матерью? Что нового готовит мне судьба, достанет ли мудрости не повторять ошибок собственных родителей?

Когда мои гости ушли, я легла в кровать и тихо задремала. Проснулась ночью от нестерпимой жажды: в горле пересохло, язык жгло огнем. «Ну все, допрыгалась — продуло из окна!», — с этой безрадостной мыслью я поднялась с кровати, огляделась: металлическая спинка крана блестела в лунном свете. Я дошаркала до умывальника, ухватилась за вентиль, но повернуть не смогла — рука не слушалась, ходила ходуном, все тело тряслось как в лихоманке, осилить кран никак не получалось. Я плюнула на водопой и поплелась на пост. Услышав шаги, дежурная сестра оторвалась от книжки:

— Чего не спим?

— Трясемся, пить хотим, — простучала я зубами, — а еще боимся пневмонии.

Сестра поднялась со стула, положила мне руку на лоб, потом на грудь, усмехнулась, налила из чайника воды, протянула стакан со словами:

— Смотри, не облейся! Попьешь, ляжешь спать, а завтра я скажу врачу, что у тебя пришло молоко. Будешь сцеживаться.

— Буду что? — пробулькала я.

— Видела, как корову доят?

— Корову нет, а козу видела.

— Тогда ты просто специалист, — рассмеялась сестра.


Ночью мне снилось, что я плаваю в бассейне, а по бортику бегает коза с жидкой острой бороденкой и жалобно блеет на воду. На рогах у козы болтается пустое эмалированное ведро и гулко стучит в такт копытам. Коза склоняется над водой, заглядывает мне в лицо и мяукает громко, протяжно…

Я открыла глаза: в дверях болталась тележка с младенцами, ее поручень громко лязгал о дверную ручку, младенцы мяукали на разные голоса, а нянечка хватала по два кулечка и разносила по койкам.

Согласно инструкции, я приняла позу кормления и обнаружила под собой молочное озеро. Ночная рубашка прилипла к спине, а на груди стала колом. Плосковатая от рождения, я редко гордилась своими верхними формами, но в тот момент перепугалась не на шутку: мне показалось, что с таким выдающимся бюстом я не сумею подняться с кровати.

Попытки покормить ребенка из неестественного положения, минуя стадию «присев», окончились провалом. Грудь была каменной и тугой, а локоть, на который я опиралась, дрожал от усталости. Через двадцать минут мою голодную и страшно обиженную дочь увезли на докорм.

Часы отсчитывали будни

неспешной вереницей дел…

Урокам сцеживания и кормления я посвящала день, а по ночам мечтала оказаться дома, не представляя, что там буду делать. Бывали дни, когда мне удавалось накормить свою дочь, тогда я укладывала ее на подушку и подолгу смотрела в ее серые влажные глазки. Мне казалось, что я нахожусь на пороге чего-то важного, пока еще сокрытого… но стоит пристальней вглядеться, и мутная завеса упадет, навстречу выпорхнет разгадка и дивным трепетным крылом озарит мою жизнь.

Как получилось, что эта новая жизнь зародилась во мне, но уже сейчас, на самой заре своей больше не является частью меня. Она зависима, беспомощна и хрупка, но так непостижимо далека от моего собственного опыта, от тех извилистых путей, которыми я шла до встречи с ней. Она — поток, проложивший новое русло, благодаря ключам, что били во мне, которым суждено превратиться в обузу, потерять значение и смысл, едва поток наберет свою силу.


Ноябрьским заснеженным утром все мое семейство, дрожа руками и букетами, ввалилось в родильное отделение, чтобы согласно традиции, одеть орущее дитя в его первые ползунки, упаковать в тугие одеяла, нахлобучить сверху бант и вынести на белый свет.

По случаю рождения внучки моя мамаша прибыла в Москву, чтобы лично присутствовать на судьбоносной встрече младенца с родней. Назначив себя боссом, она схватила внучку на руки, запела, закудахтала, и только вволю наигравшись, позволила Митьке совершить торжественный отцовский выход.

Домой приехали ближе к обеду и тут же кинулись разворачивать пеленки. Начался спектакль под названием «Замучай малыша». Мужчины натужно улыбались, изображали из себя шутов, женщины приторно сюсюкали, строили рожицы, бренчали погремушками, щекотали ребенку животик и пятки, совали свои пальцы в его крохотные ладошки и тарахтели без умолку. Вконец затискав ребенка, все гости пришли в умиление и сели, наконец, за стол. Зазвучали оригинальные тосты из серии «Не расслабляться!», «Не тянуть!», «Работать над наследником!», версии женских имен, напутствия и пожелания. Олег Петрович явно был не в духе, шутил много и едко, Алина хитро улыбалась, поддевая отца на скользких виражах семейной родословной. Я полулежала на подушках и гадала, чего мне больше хочется: прогнать гостей и остаться с ребенком или изображать беспомощность и прятаться за спинами родни. Один вариант сулил блага в виде чистой посуды, возможности дольше поспать, готовых обедов и прогулок с коляской. Другой не сулил ничего, кроме собственно радости материнства.

Как только гости разошлись, я приступила к процедуре, грозившей стать моим круглосуточным хобби. Молоко приходило стремительно и в немыслимых количествах, грудь с ним расставаться не желала и оттого раздувалась все больше, горела и ныла. За полчаса до кормления ее необходимо было раскачать, чтобы ребенок мог с нее хоть что-то получить, а после кормления — освободиться от остатков. К концу дня бутылочки со сцеженным молоком гордой шеренгой выстраивались на кухне. Патронажная сестра, обнаружив мои запасы, ойкнула и покачала головой:

— Это же надо, у меня мамки без молока сидят, а тут такое богатство! Вы бы сдавали на кухню. Много денег не дадут, но не выливать же в раковину, когда другим детям есть нечего!

— Никуда я не пойду, — буркнула я.

— А и не надо: я сама заберу молоко и деньги сама занесу. Вы только не выливайте!

— Как скажете, мне лишь бы по очередям не толкаться.

В тот день я сделалась героем местной кухни.

А неделю спустя все та же патронажная сестра намекнула, что ребенка пора представить отечеству, прописать, предъявить его права на талоны и получить весь геморрой, который сопровождал любую попытку гражданина обозначиться как личность. Вот тут-то и пришлось задуматься всерьез. Известно, ждали мальчика, и варианты имен, хоть и негласно, вращались в этом направлении. Прочие версии не рассматривалась, а посему с женским именем вышел конфуз. Я составила список красивых имен, которые не звучали бы диссонансом к привычным для уха заезженным штампам. На семейном совете были отметены имена с сильным западным акцентом и те, что благодаря анекдотам, фильмам и шлягерам вызывали в народе пошловатую радость узнавания. Оставшиеся в списке три имени имели целью угодить всем и каждому, а главное, не испортить жизнь едва родившемуся ребенку. Моя душа рвалась к Настасьи (в оригинальной орфографии), мать бредила Валерией, а Митька склонял всех жить проще и не издеваться над ребенком.

День прошел в пустых дебатах, а вечер ознаменовался приездом неотложки, которая определила, что мой ребенок заходится вовсе не от колики, а исключительно из желания закусить лишний раз. После отъезда врача одуревший от детского крика совет решил, что девочка будет носить имя Алиса, а звать ее мы будем Алькой, чтобы народ вокруг не сильно корчило.

Наконец-то, нам было, что предъявить Минздраву — у ребенка появилось имя, а значит, у медицинской карты завелся титульный лист.

Утром сестра как обычно осмотрела Алису, сделала пометки в медицинской карте и показала, как делать массаж. Я слушала сестру, кивала невпопад и с любопытством изучала обложку: вот синей ручкой выведено «Кораблева», а строчкой ниже «Настасья Дмитриевна».

— А почему вы написали это имя? — я с удивлением смотрела на сестру.

Сестра пожала плечами:

— Мне показалось, что ее зовут Настасьей.

— Мы выбрали совсем другое имя!

— Ну нет, так нет! И как же вы ее назвали?

— Назвали Алисой.

— А полное имя?

— Алиса.

— Понятно, — вздохнула сестра и склонилась над картой, — Олеся или Алеся?

— Алиса! Кэрролла читали?

— Кого читали?

— Да так, писатель был такой, про девочку писал в стране чудес.

— Не, я только про Буратину в стране дураков читала.

— А я про Джельсомино в стране лжецов, — жизнерадостно подхватила мать.

— А я про Гулливера в стране лилипутов, — донесся с кухни Митькин смех.


Декабрь взорвался хвоей и морозом. Мать улетела на Урал, а мы втроем пустились в дальнейшее плаванье.

Алиса росла беспокойным ребенком, с буйным аппетитом и хроническим желанием куда-то попасть. Она дрыгала ножками и загребала ручками, пыталась ползти, когда другие дети только учились держать головку. Она наловчилась отталкиваться от любой поверхности и передвигаться, лежа на спине. Угомонить ее или укачать было так же нереально, как отказать в кормлении. Живой и бойкий нрав ребенка стал причиной моего хронического недосыпа и общей нервной обстановки в доме. Алиса отказывалась засыпать, ни секунды не желала оставаться одна, все время куда-то рвалась, и как результат, после купания, когда все дети мирно прижимаются к груди и, досыта наевшись, засыпают, моя дочь извивалась в желудочных спазмах. Мои руки дрожали, а в ушах стоял гул, когда с десятой попытки мне удавалось накормить ее и уложить.