«Нужно спрятать ребят, пока их не нашли ищейки!»

На этаже было тихо и безлюдно. Где-то играла музыка, с кухни пахло горелой картошкой. Я подбежала к комнате, прислушалась: ни звука… простучала условный сигнал, снова прислушалась… За дверью началась возня, щелкнул замок, и в проеме показалось бледное Риткино лицо.

— Облава! — сообщила я коротко.

Ритка напряглась, ощетинилась, словно загнанный зверь и выскочила в коридор. Какое-то время я слышала топот ее ног, но вскоре он стих. Двери лифта разъехались, и до меня донеслись голоса.

Из ванны вышел безмятежный Митька:

— А я тут куртку застирал. Представляешь, испачкался краской…

Я побледнела:

— К нам идут! Бежать больше некуда!

— Закройся на ключ! — велел мне Митька, — Включи воду, сделай вид, что моешься. Дай мне ровно минуту!

Я повернула ключ, добежала до ванны, выкрутила оба крана, и в тот же миг дверь заходила ходуном.

— Открой немедленно! — завопила комендантша, — Я знаю, что ты там!

Я обмотала голову, набросила халат, смочила руки и лицо водой.

— Уже иду! Не нужно убиваться!

С победным воплем банда ворвалась в предбанник.

— Здесь никого нет! — я раскинула руки, преграждая им путь, — Вы не там ищете! Никифорова на другом этаже — она с мужиками пьет водку и курит! Господи, что я за дрянь! Когда же это кончится!

Не утруждаясь этикетом, налетчики оттолкнули меня в сторону и гордо прошагали в комнату. Я ожидала победного рева, но услышала лишь вздох разочарования. Какое-то время они двигали мебель, хлопали дверцами, потом прошли мимо меня, заглянули в туалет, обыскали ванну, зачем-то осмотрели потолок, будто надеялись увидеть там висящего синоби, и так же молча, вышли вон.

Я проводила банду удивленным взглядом, открыла дверь, шагнула в комнату… и никого там не нашла. Я заглянула под кровать, открыла оба шкафа, раздвинула вешалки, обшарила верхние полки, поискала за дверью и в полной растерянности опустилась на пол. В этот момент окно распахнулось, и на подоконник шагнул дрожащий от холода Митька:

— Свалили?

— Свалили, — улыбнулась я и только тут все поняла, — Ты что…ты…

— Ну да, стоял снаружи.

— Митя, это пятнадцатый этаж, — произнесла я с расстановкой, — твоя жизнь не стоит этих гнусных тварей.

— Да ладно тебе! — усмехнулся Митька, — Я нашел устойчивое положение… правда замерз как собака.

В звенящей ухающей пустоте я подошла к столу, схватила нож и резко саданула им по вене.

— С ума сошла! — заорал Митька.

— Я потеряла всех, кого любила. А ты решил поиграть в супермена!

Митька выхватил нож, со всей силы швырнул его на пол. Его крупно трясло, меня колотило от шока.


Час спустя, когда все успокоились, а моя забинтованная рука перестала саднить, Митька грустно улыбнулся и прижал меня к себе:

— Дурочка ты моя! Даже не знаешь, что вены режут на запястье — в локтях они слишком прочные.

И мы принялись хохотать на весь этаж беззаботно и громко.

В тот же день я собрала свои вещи и ушла из проклятой общаги, чтобы забыть о ней, как о кошмарном сне.


Какое-то время мы скитались по друзьям, болтались по знакомым, являя собой иллюстрацию к богемной жизни. Весенние ливни, ночная прохлада, случайные заморозки по утрам — мы не жаловались и не мерзли — нас согревало биение наших сердец. Ночи за преферансом, московские дворики, где, словно два взъерошенных и тощих воробья, мы грелись на скамейке.

Несколько раз муки совести загоняли меня в институт, но лживые глаза партийной своры в этих насквозь идейных стенах вызывали тошноту и приступы душевной изжоги. Все это время деканат призывал меня к порядку, возмущался моей беспечностью и просил не ломать себе жизнь.

Декан факультета — грубая взбалмошная старуха, осмотрела меня с ног до головы и презрительно поморщилась:

— Нам такие студенты не нужны! Забирайте свои документы!

— У меня нет выбора… и курс мне уже не догнать, — произнесла я больше для себя.

Старуха посмотрела на меня долгим взглядом:

— Послушайте моего совета, не валяйте дурака, ступайте в поликлинику, оформляйте академический отпуск. В вашей ситуации его дадут. А теперь вон с моих глаз! — рявкнула она и ткнула пальцем в дверь.

Такой поворот устраивал, кажется, всех, и я понеслась на поиски диагноза.

Свою первую счастливую весну я потратила на медицинские комиссии и посещение врача, который взялся довести меня до академа. Дядька-невропатолог оказался самым зловредным параноикам из всех известных Айболитов. Он сочинял все новые рецепты, выписывал все новые лекарства, терзал допросами и бесконечным седативом. Сама-то я прекрасно помнила, как лечится невроз, но каждый раз кивала кровопийце, боясь соскочить с больничного листа. И так как выспаться мне изверг не давал, усердно исцеляя мой несуществующий невроз, я то и дело засыпала на ходу: у Митьки на плече, в кинотеатрах и скверах, в метро и забегаловках. Словно в бреду я продиралась сквозь туман, муть в голове и вечную сонливость.

С южным ветром в Москву прибыл зной. Город накрыло марево.

Со стен домов оно стекало на асфальт и плавило его поверхность. Ветер, устало отдуваясь, копошился в листве, гонял бумажные стаканчики, выбрасывал их на проезжую часть, где они лопались под колесами автомобилей.

Яблони приоткрыли почки и хитро поглядывали на разодетую во все цвета сирень. В такт c порывами ветра они то вздыхали, то замирали, предчувствуя собственное триумфальное преображение.

По вечерам закат окрашивал фасады золотистым румянцем, чтобы минуту спустя, омыть их влажными тенями, окутать свежестью грядущей ночи.

Отдернув тонкую вуаль, являлась Луна, взывая к бессоннице и внезапной поэзии.


Навстречу судьбе мы тихо брели по аллее и мечтали только об одном — чтобы аллея эта не кончалась.

Июнь разродился дождем и военными сборами. Митькин курс в полном составе получил назначение в местечко под странным названием Остров.

Три недели без Митьки! Я старалась об этом не думать, гнать от себя любую мысль, чтобы достойно встретить час разлуки.

Весь путь на вокзал мы проехали, молча: просто смотрели в черноту тоннеля, считали станции и уходящие минуты. Митька был страшно простужен: из глаз текло, он хлюпал носом и часто моргал.

— Никому не рассказывай, что Кораблев проплакал всю дорогу, — сказал он на прощанье.

— Слово пирата! — ответила я и торжественно скрестила пальцы.


Перрон колыхался и гудел. Казалось, все военные кафедры Москвы провожают своих новобранцев на далекий и таинственный Остров. Митьку тут же поставили в строй, он махнул мне рукой и исчез в водовороте. Пару секунд я видела в толпе его кудрявую макушку, но тут поток разбился на ручьи и хлынул по вагонам, чтобы минуту спустя лесом рук выплеснуться из окон. Поезд тронулся, перрон загалдел, один из вагонов запел, я помахала вслед составу, обреченно вздохнула и побрела к метро.

Был полдень, когда я вышла на поверхность. Солнце светило так ласково, лица прохожих были так приветливы, так светлы, ветер нежно гладил меня по голове, а вокруг была Москва, наша с Митькой Москва, до боли знакомая и до такая родная! Вокруг шумел город, который я знала, как собственные мысли, в котором каждая улица и мостовая были свидетелем важных событий. Вот здесь, в этой самой кафешке еще вчера мы ели мороженое, в этом магазине на последние деньги Митька купил мне конфет, а тут за стойкой мы пили кофе, чтобы согреться в январскую стужу. Мне вдруг так остро стало не хватать Митьки, захотелось рассказать ему столько всего, обсудить с ним кучу важных мелочей, для которых все не хватало времени; поделиться с ним нашей Москвой, которой мы не умели ценить, пока были вместе, и которая оказалась такой невозможно любимой! Москва без Митьки вмиг осиротела и сделалась картинкой за стеклом, в которой для меня не оставалось места.

Когда боль стала невыносимой, я нахлобучила шлем мнимого спокойствия, закрылась от мира щитом отстраненности. Постепенно атаки утихли, я поднялась над суетой, зависла над людским потоком. С раннего детства я любила подглядывать за собой таким вот странным образом: в такие моменты я глубже сознавала свою природу, получала ответы на вечные вопросы «кто я?», «что мною движет?», «зачем я и откуда?» Жить в этом состоянии нельзя, но вот заныривать в него и поучительно, и любопытно.

В таком вот загадочном виде я появилась на пороге Риткиного дома. Мне долго никто не открывал, и я уже собралась уходить, но напоследок стукнула в окно. Бледная Риткина тень появилась из мрака, бросила мне вялое «входи» и зашаркала к двери.

— Ну, ты и спишь, подруга! — напустилась я на Ритку, — Я уже десять минут обрываю звонок!

— Я нажралась таблеток и заснула, — равнодушно призналась она.

— Каких таблеток вы накушались, девушка?

— Достала меня эта жизнь! — Ритка плюхнулась на стул, вытянула из пачки сигарету, — Все вокруг дерьмом отдает. Думала, вырублюсь, и все на этом кончится. Мало, видать, приняла.

— С ума сошла.… А ну-ка давай телефон, будем вызывать бригаду!

— Да брось ты, сейчас упекут, сама знаешь куда. Давай выпьем чаю, а лучше водки, — предложила Ритка.

— Ага, тебе сейчас только водки, — я наклонилась над Риткой, оттянула ей веко, осмотрела зрачок.

— Брось, я уже проспалась, — Ритка выдохнула в меня сизое облако дыма, отыскала взглядом пепельницу, поднялась со стула.