Любаша повернулась в профиль, отставила мундштук и произнесла в пространство:

— Мы не можем встречаться, потому что ты мне не нравишься, и это неизбежный факт.

И в этот миг мне стало ясно, что сражение проиграно без единого выстрела. Все произошло молниеносно — одним движением руки Любаша сломала мне хребет и сокрушила оборону Влада.


— Самовлюбленный павиан, — вяло заметила она, когда мы остались одни.

— Ты о ком? — отозвалась я упавшим голосом.

Любаша вынула изо рта мундштук, сменила папироску.

— О том, что пониже.

— Мне показалось, что в угаре красноречия ты его не разглядела.

— Я зрю в корень.

— Умой глаза и узришь душу, — процедила я сквозь зубы.

На следующий день я собрала свои вещи и уехала к тетке. Любаша проводила меня равнодушным взглядом и ни о чем не спросила.

В пещере Бармаглота притихло даже эхо…

Одолев последний бархан тополиного пуха, чихая и кашляя, я завалилась в холл. В общежитии было пустынно — сессия закончилась, народ разъехался по домам, и только наш курс терпеливо домучивал ГОСы. Васик как всегда болтался у лифта. Увидев меня, нахмурил лоб, достал из пачки сигарету:

— Куда пропала?

— Никуда я не пропала. Живу пока у тетки.

— А к нам теперь в гости?

— Да нет, за учебником.

— А у нас завал, — пожаловался Васик, — Поможешь с переводом?

— Послушай, уже поздно, а мне еще тащиться в Кунцево.

— Ну, пожалуйста. Все наши разбежались, и некого попросить. Влад весь день сидит над словарем, а тебе эта статья на пять минут работы…

Услышав заветное имя, я обреченно вздохнула и поплелась за Васиком.


В комнате было темно, ни одного учебника на обозримом пространстве. На столе бутылка чего-то горячительного да гора красных яблок.

— Что это, Васик? Где Влад, где статья? — я завертела головой в поисках призрачного Влада.

— Я же сказал, все разъехались, мы с тобой совершенно одни. Так романтично!

Васик щелкнул ключом, сунул его в карман штанов.

— Романтично? Ты что с Любашей пообщался или просто напился?

— Ну, зачем ты так! Я всю неделю тебя караулил. Я так устал за тобой гоняться! Ты меня совсем измучила! — и Васик с силой притянул меня к себе.

— Эй, дружок, мы так не договаривались! Так же нельзя! — я толкнула докучливого Васика в грудь, но он только усилил хватку:

— Мне можно — я потерял голову.

— Васик, у тебя никогда ее не было, так что расслабься! — я дернулась еще раз, но с тем же успехом.

— Это ты расслабься, потому что я тебя не отпущу.

— Я буду кричать!

— Давай, кричи! Я же сказал, все разъехались.

Васик был здоров как бык и невероятно силен. Его руки, словно две клешни, сцепились за моей спиной. Он сделал резкий разворот и повалил меня на кровать.

Потолок дрогнул и опрокинулся, а сверху нависло плоское исполинское облако. И облако это голосом Васика тяжело продышало мне в лицо:

— Кричи на здоровье — ты же сама пришла.

Он придавил меня всем телом, рывком задрал подол, жадным судорожным движением, похожим больше на укус, впился мне в губы и, словно удав, оплетающий жертву, начал с силой сжимать свои кольца. Два шомпола уперлись мне в колени, а липкая клешня сдавила горло. В глазах потемнело, воздух сделался плотным, стало нечем дышать. Я захрипела и вцепилась ногтями в ненавистное лицо. Удав ослабил верхнее кольцо, а нижними опутал мои бедра, стянул их жгутом, приподнял и встряхнул, а секунду спустя что-то дикое и твердое прошило мне нутро, кинжалом вспороло живот. Словно со стороны я услышала собственный крик, почувствовала, как тело мое погружается в горячее вязкое пекло. Удав накинул мертвую петлю, и я завыла от кромешной боли.

— Все, милая, больше больно не будет, — выдохнул он, дернулся пару раз и застонал.

Кольца ослабли одно за другим, съехали на сторону, шмякнулись об пол и затихли там, подрагивая и лоснясь.

Словно в бреду я сползла с кровати, нащупала ремень от сумки.

— Теперь ключ!

Я протянула руку в темноту, и удав послушно вложил в нее теплый от крови предмет…


Когда я вошла в комнату, Любаша сидела на подушках и что-то усердно писала в тетрадь. Услышав стук, она вскинула голову и тут же выронила карандаш. Что-то в моем лице до жути напугало циничную Любашу. Она оглядела меня с ног до головы: одежду, порванную в клочья, потеки на ногах и бурый след босых ступней…

— Хмельницкая… с тебя пузырь, — прошептала она. — Кто побежит?

Я выронила сумку, тихо опустилась на пол. Любаша спрыгнула с кровати, прижалась ко мне и пальцем начала водить по синим пятнам у меня на шее… потом вдруг громко разрыдалась…

И слезы эти смыли всю грязь, что я принесла на себе.

Не будите чеширского пса

Отец бесшумно вошел в комнату, прикрыл за собой дверь:

— Мать говорит, ты не хочешь возвращаться в общежитие. Что произошло? У тебя неприятности?

— А она не сказала, какого рода?

— Она рассказывает дикие вещи, — нахмурился отец, — Но я хочу услышать от тебя.

— Мне трудно об этом говорить, — ответила я мрачно.

— Тогда напиши. Ты изрядно пишешь. Выскажись на листе, я прочту, потом обсудим.

— Хорошо, я напишу…


Час спустя отец отложил в сторону листок и, не поднимая глаз, произнес:

— Зачем ты это сделала?

— Сделала что?

Он протянул мне текст.

— Но я не понимаю…

— Зачем ты это сделала? — повторил отец.

— Зачем я написала? Но ты же сам просил!

Отец покачал головой и вышел из комнаты.

На утро у него открылась язва. Он лежал в постели, белый как мел. Алла Васильевна металась по квартире, не зная, что делать с путевкой и билетом на поезд. Я наблюдала за ее перемещением и с грустью думала о том, что отцу сказочно везет на санаторных женщин.

— Поезжайте, Алла Васильевна, я справлюсь, — произнесла я уверенным тоном, — скорая будет с минуты на минуту, а вы рискуете опоздать на поезд.

— А как же экзамены? У тебя же ГОСы по медицине! — простонала она и бросила тоскливый взгляд на гору учебников, — Каждый день до Москвы и обратно…

— Ага, — равнодушно ответила я, — и обратно…

— Держись! — вздохнула Алла Васильевна.

Она чмокнула отца в щеку, подхватила чемодан и через мгновение скрылась за дверью.


Помотаться действительно пришлось: и на консультации, и на экзамены, и по проклятым магазинам в поисках диетпитания. Дорога — готовка — больница превратили мою жизнь в сплошной аттракцион.

— Ты у нас просто герой! — хвалили знакомые и однокурсники, — В таком режиме и без троек!

— И без пятерок тоже, — отшучивалась я, и летела в город Покров, чтобы драить полы и готовить отцу очередную запеканку.

Через неделю объявилась мать. Короткий тайм-аут между курортами она решила использовать по назначению: развеяться и обновить гардероб.

Загорелая и посвежевшая, она выпорхнула из вагона.

— Верка, на тебя страшно смотреть! — заявила она.

— Ничего не успеваю — все время в дороге.

— Ну, хочешь, я поеду в твой Покров, помогу тебе с готовкой? Тебе нужно отоспаться, иначе сбрендишь окончательно.

Я кисло поморщилась и покачала головой:

— Не слишком этично приводить тебя в отцовский дом. Ему это не понравится. Если помнишь, вы плохо расстались…

— Он сам виноват: морочил мне голову, — обиделась мать.

— Какую голову? Он свободный мужик — десять лет как в разводе.

— А зачем он мне врал, что ни с кем не живет?

— А зачем ты тянула с него алименты? Скажи, отцовская двадцатка действительно так грела душу? Или «четыреста в месяц» для тебя уже не деньги?

— Опять он вправил тебе мозги! — ощетинилась мать, — Всю жизнь настраивает против матери!

«Да ты и сама неплохо справляешься», — вертелось у меня на языке, но на разборки не хватало сил.

— Меня уже трудно настроить или расстроить — я смертельно устала и хочу спать.

— Все! Еду с тобой, — отрезала мать, — иначе ты потеряешь сознание, и у тебя украдут колбасу.

— И это станет худшим из несчастий!

Всю дорогу мать хныкала, скулила, изводила меня упреками, жаловалась на жизнь, на отца, на ушедшую молодость…

Я слушала ее нытье, смотрела на столбы, мелькавшие за окнами, и с тоской сознавала, что вместо помощника везу в Покров надсмотрщика и инквизитора в одном лице.

Мои прогнозы оправдались очень скоро: мать окончательно испортила мне жизнь. С утра и до вечера ее гаденький голосок комментировал все мои действия, обвинял в предательстве и двуличии, упрекал в том, что я обстирываю мачеху, кормлю непутевого папашу и своим поведением позорю весь человеческий род. В конце концов ей наскучило сидеть у телевизора и наблюдать за тем, как я мечусь меж кухней и больницей, она собрала чемодан и вышла на порог:

— Сил моих больше нет! Я еду в Москву!

— Хорошо, уезжай.

— И ты меня гонишь! — запричитала мать, — Никому я не нужна! Черт с вами, живите тут своей дружной семейкой! Я растила тебя, я ночей не спала и вот что за это получила!

Я вскинула голову, с любопытством уставилась на мать:

— И что же ты за это получила?

— Ты меня предала! Какая же ты после этого дочь! Я тебя кормлю…

— Кормишь? — я не поверила своим ушам, — До сих пор мне казалось, что я живу на стипендию.