– Лен, о Лен! Почему ты не написал, что приедешь?

– Не хотел терять времени. И двадцати четырех часов не прошло с тех пор, как я прибыл в Англию. Успел заскочить домой, поздороваться, забросить вещи и снова запрыгнул на лошадь. – Он чуть не задушил Грейс в объятьях, и она, высвободившись, снова прильнула к нему и принялась ощупывать его плечи, руки, лицо.

– Ты в порядке? – Грейс нахмурилась, трогая белый шрам на его скуле.

– Более-менее, – весело отвечал Лен. – Это всего лишь рубец.

Он посерьезнел и некоторое время смотрел на Грейс с беспокойством и нежностью, а потом снова обнял и погладил ее по спине.

– Сейчас все хорошо. Все опять хорошо. – Он снова отстранился и пристально взглянул ей в глаза. – Как вы?

Грейс пожала плечами и прикусила нижнюю губу.

– Адс?

Ее глаза наполнились слезами.

– Стиви?

Грейс опустила голову.

– Могу я его увидеть?

Она кивнула.

– В библиотеке.

Взявшись за руки, они пошли по коридору мимо комнаты, где всего несколько минут назад Грейс уговаривала сестру съесть еще кусочек, потом мимо кабинета для музицирования, откуда давно уже не доносились звуки фортепиано.


Грейс просунула голову в комнату.

– Привет, Стиви. Посмотри, кто к нам пришел.

Потом осторожно открыла дверь и вошла вместе с Леонардом.

Громоздившиеся до самого потолка полки были уставлены и завалены книгами. Корешок к корешку, горчичные и цвета морской волны, индиго, черные, коричневые и бордовые. Обычно в пыльном воздухе библиотеки стоял книжный запах с легким металлическим привкусом. Однако сейчас его перебивал терпкий аромат лосьона после бритья.

Стивен сидел за столом спиной к окну, в стекло которого стучал ветер. Перед ним стопками лежали книги. Он читал. Когда Стивен поднял голову, Лен увидел, как он исхудал. Щеки Стивена запали, обтянутые белой как мел кожей скулы резко выдавались вперед, темные глаза нездорово блестели.

– Привет, Лен. Так ты вернулся?

Голос Стивена тоже изменился. От прежней неуверенности не осталось и следа. Теперь он звучал сухо, даже резко.

– Привет, Стиви. Да. Вчера прибыл с полком в Портсмут, – сказал Леонард.

Стивен медленно кивнул. Уголки его губ приподнялись, и по обеим сторонам рта пролегли глубокие морщины.

– Что ж, поздравляю с повышением, господин майор.

– Спасибо, Стиви, – ответил Лен. – Хотя все это не так много для меня значит.

– Чертова машина, – выругался Стиви, кладя руки на колеса инвалидного кресла. Он немного отъехал назад, а потом направился в сторону Лена и Грейс. – Наверное, здорово вернуться на родину героем, да еще на здоровых ногах.

Стивен подъехал к Лену почти вплотную, так что тот был вынужден отступить на шаг. В нос ударил такой сильный запах лосьона, что у Лена на мгновенье перехватило дыхание.

– Простите, но, кажется, мне пора освежиться.

Стивен направился к выходу, но, не сумев вовремя остановиться, с грохотом врезался в дверную коробку. Осталась вмятина. Только сейчас Лен заметил, что по обе стороны от проема дерево было испещрено царапинами и выбоинами. Леонард хотел помочь другу, но Грейс удержала его на месте. Отъехав немного назад, Стивен снова подкатился к двери, на этот раз без труда попал в проем и, широко развернувшись, выехал в коридор.

– Мисс Мейерс! Вас ждет работа! – закричал он.

Лен посмотрел на Грейс.

– Что он имеет в виду?

– Закрой, пожалуйста, дверь, – попросила Грейс.

Она подошла к окну и, опустившись в кресло, потерла ладонями лицо.

Лен опустился перед ней на колени.

– Что это, Грейс?

Грейс сложила руки на коленях. Ее нижняя губа дрожала, на глазах выступили слезы.

– Стиви не только никогда не сможет ходить, – наконец сказала она. – Он больше не контролирует свой кишечник и мочевой пузырь… он… он теперь как маленький ребенок. Мы наняли двух медсестер. Они по очереди приходят помогать маме.

– О боже!

Лен протянул руку и коснулся ее волос.

– Адс, – продолжала Грейс, – совершенно потеряла интерес к жизни. И ее состояние все ухудшается, вместо того чтобы улучшаться. И, как будто всего этого мало, – на лице Грейс мелькнула горькая улыбка, – родители принялись за старое. Теперь они обвиняют друг друга в том, что случилось с Адой и Стиви. Мама перестала входить в общую спальню. – Грейс подняла на Лена полные слез глаза. – Я не знаю, что еще должно произойти, Лен. И я… я часто думаю о том, как мы были счастливы тем летом четыре года назад и что от этого счастья совсем ничего не осталось…

Грейс закрыла лицо ладонями и зарыдала.

Лен крепко обнял ее и держал, бормоча утешения, пока она не выплакалась. А Грейс была рада чувствовать рядом человека, который мог подставить ей плечо. Ей, которая привыкла все нести на себе.

35

В очередной раз в Суррее наступило лето. В мае сверкающая апрельская листва, свежая, как неспелое яблоко или лимон, приобрела более глубокий оттенок. Дубы в аллее, вид на которую открывался из окон спальни Грейс, в считаные дни окрасились в зрелый, темно-зеленый цвет. С утра до вечера свистели и заливались трелями птичьи хоры. Порой издалека доносился голос кукушки или отчаянное стаккато дятла. Во дворах арендаторов пели петухи.

Вдруг послышался стук копыт, и по гравию зашуршали колеса. В парадные ворота въезжала повозка. Грейс услышала голоса во дворе, а потом в доме. Наконец залился лаем Генри.

Собственно говоря, Грейс хотела ответить на письмо матери Джереми, которое получила вчера. Они не забывали друг друга, хотя писали редко. И всякий раз для Грейс было утешением открыть конверт с почтовым штемпелем Линкольна и увидеть знакомый строгий почерк. Пип же при виде хозяйки и ее письменных принадлежностей потеряла всякий интерес к клубку, в который только что с удовольствием вонзала когти, и, скорчив обиженную мину, потребовала к себе внимания.

Некоторое время Грейс просто сидела, погрузившись в свои мысли, и гладила кошку, свернувшуюся калачиком у нее на коленях. Потом ее взгляд упал на туго набитые папки на одной из полок секретера. В них хранились газетные вырезки о Египте, Судане и походах британской армии, которые Грейс собирала все эти годы. Грейс вытащила их все, кроме последних, еще тонких, и положила перед собой. Она пролистала несколько статей на английском, французском и немецком языках, и даже на итальянском, который разбирала с трудом.

После неудачной экспедиции в Хартум Гладстона вынудили выйти в отставку. Однако в феврале он снова стал премьер-министром. Теперь на повестке дня стоял вопрос о предоставлении самоуправления Ирландии. Он вытеснил события в Африке как с газетных страниц, так и из сознания людей, не в последнюю очередь потому, что известия из Судана плохо доходили до Европы.

Гордона давно не было в живых, и сам Махди пережил его на полгода с небольшим. Обстоятельства смерти африканского мятежника оставались неясными. Ходили слухи, что он отравлен кем-то из приближенных или многочисленных женщин своего гарема. В последние годы Махди вел распутную жизнь, внешне оставаясь проповедником аскетизма. Не исключено, однако, что он стал жертвой тифа, который бушевал в заваленном гниющими трупами Хартуме и оттуда распространился по всей стране.

Махди похоронили в Омдурмане – новой столице Судана. Ему наследовали трое его соратников, самым могущественным из которых был Абдаллах ибн Мухаммед, правитель Севера, благоговейно называемый Халифа. На подвластных ему территориях он ввел жесткий режим, основанный на законах и традициях ислама. Все чуждое мусульманству под страхом сурового наказания изгонялось и предавалось забвению. Отрезанный от всего мира, Судан зиял на карте белым пятном.

Что осталось? Память о генерал-майоре Гордоне, герое и лидере сопротивления махдистам, воплощавшем все качества идеального британского офицера и дворянина: мужество, храбрость, твердость, выносливость, честь. Кроме того, в сознании англичан имя Гордона, в первую очередь связанное с Хартумом, стало символом пережитого позора, который еще предстояло искупить. В то же время постепенно забывались пропавшие без вести во время восстания: уроженец Вены, офицер и финансовый директор по имени Рудольф фон Слатин; Франк Луптон, губернатор одной из английских провинций; Мартин Хэнсел Младший, сын австро-венгерского консула из Хартума; пастор Орвальдер, тоже австриец, и несколько итальянских монахинь.

О Слатине, впрочем, было известно, что он живет в Омдурмане в качестве личного пленника Халифы. Об этом он писал в Австрию. Потому что Халифа порой даже требовал от пленников поддерживать связь с родственниками. Это приносило ему деньги, которые он вымогал у них якобы на их же содержание. Предполагалось, что в лагере в Омдурмане находятся и другие пропавшие во время войны. Грейс думала о Джереми и жадно ловила любое известие о них.


В дверь постучали, и Грейс захлопнула папку.

– Да?

– Так вот ты где? – На пороге появилась улыбающаяся Констанс Норбери. – Что ты здесь делаешь в такую погоду?

– Собственно, я хотела написать письмо, но мадам… – Грейс показала на серый клубок у себя на коленях. – Ее интересы, конечно, превыше всего. Как ты?

– Прекрасно! – Мать поцеловала Грейс в щеку. – Хейнсворты передают тебе привет и еще кое-что…

Она положила на стол конверт, в котором оказалось приглашение на праздник в честь помолвки леди Сесили. Далее шло какое-то сложное французское имя, отягощенное множеством дворянских титулов.

– Этого следовало ожидать.

Грейс бросила открытку на секретер.

– Я знаю, что сейчас ты не настроена общаться с Сесили, – сказала мать, забирая приглашение, пока Грейс не отправила его в мусорную корзину, – но то, что она посчитала помолвку с Ройстоном ошибкой, во всяком случае, ее личное дело. Тем лучше, что она вовремя опомнилась, до свадьбы, которая не сулила им ничего, кроме взаимных мучений. – Грейс украдкой взглянула на мать, но не обнаружила на ее лице и намека на то, что она имеет в виду и свой брак. – Сесили еще способна быть счастливой, и ты должна радоваться за нее.