Так, благодаря торговле рабами и слоновой костью, рос и развивался Хартум. В этом городе пересекались не только водные пути, но и маршруты караванов. А кроме рабов и слоновой кости, здесь продавали гуммиарабик из Дафура на западе и Абиссинии на востоке, а также хлопок и железные изделия из Египта, которые отсюда за звонкую монету переправлялись дальше, в глубь Судана. При этом, несмотря на бурный рост, Хартум, по сути, всегда оставался тем, чем был изначально, – торговым поселком и развивался стихийно, без сколь-либо продуманного плана. Прохладные пальмовые рощи тянулись вдоль побережья и через город до самого форта Мукран, между тем как улицы Хартума беспрепятственно зарастали дикими деревьями. Стирка в нильской воде оставалась для горожанок занятием рискованным из-за обилия в реке крокодилов. Не меньшую опасность представляли бегемоты, носороги и львы.

Сагийи – деревянные водяные колеса – давно уже были заменены паровыми насосами, а в узких улочках между садовыми оградами все еще шныряли рабы с кувшинами, доставлявшие своим господам драгоценную нильскую воду. На волнах великой реки, единой здесь во всех своих трех лицах, покачивались плавучие дома и рыбацкие сколупки, вооруженные суда купцов и маленькие, допотопные пароходы. И в то время, как по ту сторону реки, в низине, вокруг пары базарных площадей и мечетей теснились крытые соломой глинобитные строения, вроде тех, что некогда шли на кирпичи при возведении городских домов, по эту сторону вздымал крылья двуглавый орел на здании австро-венгерского консульства. Там, среди тщательно возделываемых садов с мимозой и фигами, бананами и жасмином, стояли здания телеграфа и почтамта, а также католической иезуитской миссии. Последней принадлежал монастырь с библиотекой, школа и, разумеется, костел, откуда по нескольку раз в день по городу разносился колокольный звон, сливаясь с ударами колокола коптской церкви. Для европейцев этот звук был родным и напоминал о доме, прорываясь сквозь щебет тропических птиц и обрывки арабских и африканских наречий.

Случались проливные дожди и наводнения, имевшие последствиями не только лягушачьи концерты, но и малярию. А после засухи бушевали песчаные бури, оставлявшие на стенах домов похожие на оспины шрамы. И тем не менее торговый город Хартум процветал и играл всеми красками мира. Кто только не бродил по его улицам! Итальянские монахи и монахини, австрийцы и венгры, греки и британцы, французы и сирийцы, турки и чехи, египтяне, албанцы и армяне. Длинноногие женщины народностей динка и шиллук шли рядом с черными как ночь нубийками. Иные несли на головах причудливые пирамиды из заплетенных косичек, а лица мужчин племени джаалин под огромными белыми тюрбанами напоминали сморщенные листья чая.

Пожалуй, Хартум не являлся самым красивым городом в Африке, однако и здесь было чем гордиться. И, может, именно это чувство или ностальгия по временам генерал-губернаторства не давали сэру Чарльзу Джорджу Гордону оставить этот город просто так.

Генерал-майор Гордон, некогда отличившийся при подавлении восстания тайпинов, отмеченный за храбрость китайским императором и получивший прозвище Гордона Китайского, был не менее задирист, упрям и непостоянен, чем вверенный его заботам Хартум. Пытаясь получить поддержку шейхов и работорговцев против Махди, Гордон провел некоторые мероприятия в интересах горожан. В частности, он раздал народу запасы продовольствия с дворцовых складов, освободил из тюрьмы некоторых находящихся там без достаточных оснований заключенных, публично сжег бумаги чиновников хедива и несколько курбашей, вполовину уменьшил налоговое бремя и отменил запрет на работорговлю.

Умный тактический ход с целью привлечь народ на свою сторону и отвадить от Махди тем не менее не остановил восстания, впервые объединившего эту столь многоликую страну под знаменами ислама. Против всех чужаков и иноверцев.

Теперь мятеж бушевал уже под самыми стенами Хартума. После падения соседнего форта Омдурман на другом берегу Белого Нила десять тысяч хартумцев перешли к Махди. Оставшиеся двадцать тысяч мужчин, женщин и детей и девять тысяч египетских солдат под командованием Гордона находились в осажденном городе. Специальные розыскные отряды прочесывали дома и сады и обыскивали каждый клочок земли на предмет продовольствия. Несколько зарытых мешков с зерном да пара ящиков с продуктами в заброшенных лавках – вот все, что им удалось обнаружить.

Скоро забили всех ослов, мулов, лошадей и прочий отощавший скот. Потом принялись за собак и крыс.

Люди ели все. Гуммиарабик, который, соединяясь с водой человеческого организма, увеличивал отдельные части тела до фантастических размеров; пальмовые волокна и сердцевину, которую выскребали из стволов поваленных деревьев; шланги для воды, изготовленные из шкур животных. Не проходило ни дня без голодных смертей. Люди падали прямо на улицах, а у живых не оставалось сил хоронить их.

Махди посылал Гордону одно письмо за другим. Он уговаривал сдаться и обещал беспрепятственный выход египтян из города. Однако Гордон, поклявшийся защищать Хартум и его жителей, отклонял подобные предложения. Последнему курьеру генерал передал следующее: «Я не желаю и слышать ни о чем подобном, я останусь здесь и умру вместе с городом».

29

Если петлю, которую описывает Нил на севере Судана, сравнить с вопросительным знаком, то Хартум будет играть в нем роль точки. В 1885 году от Рождества Христова это место, где река огибает пустыню Байюда – младшую сестру великой Нубийской пустыни, являло собой поистине впечатляющее зрелище.

Словно темная стена ползла по каменисто-песчаной земле, из которой кое-где торчали высохшие кусты дерна. При ярком утреннем солнце и низко стоящем послеполуденном, когда песок и камень, казалось, были готовы расплавиться, словно металл, за стеной тянулись тысячи теней, вытянутых и тонких, как паучьи лапки. И только в полдень, когда солнце стояло прямо над головой, она превращалась в четко очерченный прямоугольник.

Тысячелетиями ветер высушивал эту землю так, что в конце концов она стала серой и морщинистой, как дубленая кожа. То там, то здесь из нее торчали каменные глыбы, острые и черные, как куски угля, но они не представляли опасности для верблюжьих копыт. Вереницы этих животных равнодушно ступали в облаках поднятой ими пыли. Десяток за десятком, одна колонна в сорок голов за другой, корабли пустыни бесшумно рассекали песчаные волны. И тем громче раздавались голоса их всадников, веселые, счастливые, даже возбужденные, как будто привычные перекрикивать звонкий стук конских копыт. А может, наездники просто радовались новому приключению, для которого были отобраны из множества претендентов, и гордились серыми мундирами, охряно-желтыми штанами и некогда белыми шлемами, выкрашенными по этому случаю отваром акациевой коры в коричневый цвет, величаво восседая в красных, как кровь, верблюжьих седлах?

Это были офицеры и солдаты колонны Уолсли, тридцатого декабря выступившие из лагеря в Корти, что почти в самом начале вопросительного знака, чтобы пересечь пустыню Байюда в направлении Метемма и уже оттуда двинуться на Хартум. Всего в операции по освобождению города участвовало восемь тысяч человек, только лучшие из лучших. В то время как пять тысяч солдат и офицеров осталось в Корти, для охраны тылов и путей к отступлению, остальные три тысячи разделились. Одна половина пустилась в опасное путешествие по Нилу, вдоль закругления вопросительного знака возле ущелий. Им предстояло преодолеть шесть нильских порогов, из которых были известны и нанесены на карту только три, и несколько водопадов в скалах и на гранитных уступах, особенно трудно проходимых в это время года, когда река мелела.

Людям и животным предстояло при помощи канатов перетянуть через пороги более двух сотен китобойных ботов с запасами продовольствия для солдат и жителей Хартума. Небольшой кавалерийский отряд, наполовину из англичан, наполовину из египтян, должен был в это время наблюдать за берегом.

Другое, чуть меньшее подразделение в тысячу сто человек двумя группами, одна за другой, совершало относительно скорый, но от этого не менее тяжелый переход через пустыню Байюда. В первую группу входил и Королевский Суссекский.


– Ах, друзья, – тяжело вздохнул Ройстон и огляделся, – ну, где еще вы видели такую красоту?

Он восхищенно посмотрел на спускающиеся амфитеатром расколотые каменные выступы. Леонард, Стивен и Джереми, которые курили вместе с ним, свесив ноги с края обрыва, обменялись насмешливыми взглядами.

– Поначалу мне здесь нравилось гораздо больше, – задумчиво заметил Стивен.

Они прибыли сюда позавчера и остановились возле источников Джакдул после более чем трехдневного странствия по пустыне, напоминавшей гигантскую шахматную доску из оникса и янтаря, с перекатывающимися из конца в конец песчаными волнами. Всего здесь было три источника, доверху наполненных водой во время дождей. В день прибытия войска колодцы еще покрывала блестящая зеленая пленка, и прозрачная ледяная вода на глубине казалась черной. На скалах зеленела трава, а в прохладном воздухе висли стрекозы с алыми крыльями. Но после того как солдаты напоили верблюдов, утолили жажду и наполнили свои бурдюки, воды в колодце осталось не так уж много. Поэтому завтра они двинутся в направлении Абу Клеа, к следующему источнику.

«Мы как будто несем с собой смерть, – подумал Стивен. – Куда бы мы ни пришли, оставляем позади себя лишь трупы да голые камни».

Ройстон провел рукой по щеке, покрытой щетиной цвета виски.

– Не отпустить ли мне бороду, как вы считаете?

– Это еще зачем? – Стивен посмотрел на него раздраженно, выдохнул сигаретный дым и инстинктивно потрогал небритую щеку.

– Это придает изысканность, разве не так? Только посмотри. – Ройстон махнул в сторону лагеря, где в это время высшие офицерские чины, склоняясь над картами, обсуждали детали стратегии, а солдаты, группами и поодиночке, пыхтели трубками. – Барнаби, Траффорд и все остальные давно уже отпустили бороды.