Его не было. Не было нигде. Только лысый коротышка и рыженькая. Я и разволновалась, и успокоилась. Чувствовала себя и радостной и грустной. Здоровой и больной. Скорее бы подействовала таблетка — пока не треснет по шву моя душа. При каждом хлопке двери я вытягивала шею, пытаясь разглядеть, что творится на кухне, но с моего места ничего не было видно. Тогда я встала и, шатаясь, как пьяный корабль, двинулась в сторону туалета. Поравнявшись с кухонной дверью, толкнула ее. Лысый недовольно нахмурил брови: «Вам направо, мадам. Там же написано». Я извинилась. На кухне его тоже не было. В туалете я плеснула себе в лицо водой, от которой пахло известкой. Выглядела я ужасно — глаза как у тухлой рыбы. Итак, он бросил работу в ресторане. Ну да, все правильно, я же давала ему деньги, зачем ему работать? Следовательно, отныне он располагал свободным временем. Огромным количеством часов, которые мог бы проводить со мной. Мы могли бы вместе заняться массой вещей. Каких, например? Да он с тобой подыхает со скуки. По утрам не успеет будильник прозвонить, как он уже натягивает куртку и убегает сломя голову. Куда угодно, лишь бы подальше от твоей квартиры и от тебя. Я проглотила еще таблетку, решив, что имею дело с форс-мажором. Доктор Ламарк разрешил принимать по две таблетки, но только в случае форс-мажора.

К тому времени, когда подтянулись мои подруги, я воспринимала окружающее в замедленном темпе. Даже звуки казались вытянутыми в длину. Марисса явилась в белом меховом жилете, с рассыпанной поверху гривой темных волос. Высматривая меня, она поводила носом. Лора следовала за ней по пятам. Вот она, свора, и вожак — впереди. Я поглубже вжалась в сиденье стула, неожиданное ставшее мягким, как вата, и надежным, как кокон. Поняв, что они меня заметили, хотела было улыбнуться, но это потребовало бы слишком больших усилий. Старшая волчица уселась напротив меня, вторая пристроилась сбоку.


— Как дела, Эжени? Извини за опоздание. Искала место для парковки.

— Она чуть не подралась с одним типом, который хотел ее потеснить. Я уж думала, дойдет до рукопашной. Но ты же знаешь Мариссу — когда она за рулем, ей сам черт не брат.


Они дружно засмеялись, обнажив белые клыки. Существует особая процедура, не позволяющая членам одного и того же волчьего семейства перегрызться между собой. Она называется порядком старшинства. Каждая особь занимает внутри стаи отведенное ей место. Если волк более высокого ранга вступает в конфликт с волком более низкого ранга, последний обычно уступает первому без борьбы. Я слышала про это по телевизору.

— Эжени, ты уверена, что с тобой все в порядке? Ты как-то странно выглядишь. Такая бледная…

— Все просто прекрасно, — четко проартикулировала я, но слова во рту сбивались в комок жвачки.

Старшая волчица обнюхала меня. Ее хищные глаза так и рыскали по моему лицу. Она явно что-то учуяла. Попросила принести кусочек сахару: «На-ка, погрызи. Тебе полегчает». Я успела пробормотать, что недавно сменила снотворное и, пожалуй, новый препарат для меня слишком силен. К тому же я не потрудилась прочитать перечень противопоказаний. Я швырнула ей это объяснение вместо кости — на, подавись, только оставь меня в покое. К сожалению, я знала, что этого ей хватит ненадолго.

Они заказали по салату и, как обычно, затрещали. Я смогла спокойно вернуться к своим мыслям, еще раз отметив, что Арно в ресторане нет. Его имя я даже про себя произносила с опаской, боясь, как бы они не подслушали и не засыпали меня вопросами, к которым я была не готова. Ну что ж, шептала я сама себе, его здесь нет, но это даже к лучшему. Я обязана уважать условия нашего соглашения. Нам вовсе ни к чему знать друг о друге все. В отношениях вполне может оставаться доля тайны — это вполне приемлемо, если обе стороны признают ее необходимость. Всем влюбленным следует придерживаться этого правила, что гораздо разумнее, чем выпытывать друг у друга каждую мелочь, выведывать все — что было, есть и будет, пытаясь составить из осколков мозаики оскорбительно искаженную картину чужой души. Никто не способен в полной мере познать другого, поэтому за каждым должно оставаться право на секреты. И нечего лезть туда, куда тебя не приглашали.

Трудность заключалась в риске столкнуться где-нибудь случайно. Заметив на другом конце улицы Арно, я наверняка почувствовала бы себя предательницей. Кроме того, не исключено, что я бы его просто не узнала. Да, я приручила его, но лишь в ограниченном пространстве. Меньше всего на свете мне хотелось бы застать его в компании приятелей, подсмотреть, как он смеется или размахивает руками, рассказывая анекдот, не предназначенный для моих ушей. «Кто же он на самом деле?» — пришлось бы мне спросить себя, тем самым поставив под сомнение все спокойствие проведенных вместе недель, на протяжении которых мы умело разыгрывали карту молчания. Открылась дверь, пропуская внутрь молодого парня. Он, вздрогнула я на своем слишком мягком сиденье и опрокинула стакан с водой. Если он тебя здесь увидит, решит, что ты за ним шпионишь. Но нет, я обозналась. Это был просто молодой парень, не значивший для меня ровным счетом ничего.

Волчицы обменялись обеспокоенными взглядами, а затем дружно уставились на меня. Марисса положила на стол локти и соединила кончики пальцев: «Эжени, ты должна нам рассказать. Мы знаем, что ты переживаешь. Тебе нелегко, но, если ты будешь продолжать молчать, ничего не изменится».

Ничего не говори, особенно этим двум хищницам. Попробуй только открыть рот, Эжени, и тебе каюк.

— Мы же твои подруги, — с нажимом произнесла Лора и накрыла мою ладонь своей когтистой лапой.

Ты только посмотри, как им не терпится наброситься на твою тайну. Они изголодались, они жаждут свежей крови. Они сожрут Арно и косточек не оставят.

— Вы уж меня простите, но что-то я неважно себя чувствую. Хорошо бы прилечь… Пожалуй, мне лучше вернуться домой. Вы меня не проводите?

Очень хорошо, просто отлично. Молодец, продолжай и дальше притворяться, что ты тоже из их стаи. Требуй помощи от вожака, усыпи их подозрения. Вот наилучшая тактика.

— Лора, побудь с ней минутку, — приказала Марисса. — Я сейчас расплачусь, и двинемся.

Обе одновременно встали из-за стола, помогли мне подняться и повели, подставив плечи. Так они дотащили меня до самого дома. Я извинилась, что не приглашаю их войти. Поклялась, что мне уже лучше, что дурнота на свежем воздухе отступила, что мне надо немного поспать и что я, разумеется, сразу им перезвоню. Повезло мне с подругами — такие заботливые. Они в последний раз обнажили клыки, изобразив похожие на звериный оскал улыбки, и удалились с чувством выполненного долга.

11

Можно ли утверждать, что твое сознание всегда остается чистым и ясным, что ни одна безумная мысль, рожденная воображением, не способна его замутить? Это сложный вопрос. Ты, конечно, можешь сопротивляться, но сам факт сопротивления свидетельствует о наличии препоны, о том, что в твоей душе идет битва между светом и мраком. Как-то ночью я задержалась немного дольше обычного. Здравый смысл велел встать и уйти, но мне не удавалось заставить себя подняться. Он спал глубоким сном, и я вдохнула его мальчишеский запах. Рот у него чуть приоткрылся, губы отвисли, — он выглядел совершенно беззащитным. Мне захотелось прикоснуться к его коже. Где-то я вычитала фразу, запавшую мне в память: «Нравственность несчастных женщин — чрезвычайно хрупкая игрушка». А может, я нигде ее не вычитала, а сама сочинила. В этом и заключается главный недостаток — или главное достоинство? — моих пилюль: реальность вокруг меня постепенно стирается. Как бы там ни было, фраза крутилась у меня в голове огромным слоганом, призванным объяснить, что именно в ней происходит. Из-за царившей в комнате темноты вся сцена выглядела особенно странно. В ночном сумраке, вдали от посторонних глаз, мне было проще протянуть к нему руку. Кто бросит в меня камень? Давай, Эжени, не трусь! Ты же сгораешь от желания сделать это! Я позволила руке медленно, очень медленно, начать движение — так, словно она мне не принадлежала и действовала самостоятельно. Дышать я почти перестала. Молодая кожа. Не так просто вспомнить, каково это. Придется долго рыться в воспоминаниях. Жоржа, например, я, как ни силилась, уже не могла вообразить себе лишенным груза лет. Забыла, что когда-то и он был похож на этого, юного. Накопленные за всю жизнь образы смешиваются, накладываются друг на друга и взаимно аннигилируются, оставляя ощущение настоящего. Жорж — пожилой человек, и этим все сказано. Ну, давай, Эжени, смелее, ты почти у цели.

Мой указательный палец добрался до его руки, и меня обожгло, словно я сунула его в костер. Отчаянно труся, я уговаривала себя, что, если он вдруг проснется, я сделаю вид, что дотронулась до него случайно, спутав во сне с исчезнувшим мужем. В конце концов, я тут ни при чем, это мои жадные пальцы легонько пробегают по гладкой эластичной поверхности. Я ведь не делала ничего дурного? Никому не причиняла неудобств, даже ему, потому что он ничего не ощущал. И вдруг меня словно обожгло: наверняка нечто в этом роде твердят сексуальные маньяки, уговаривая себя, что никому не делают больно, ведь жертва ничего не ощущает. Но рядом со мной лежал не кто-то, а вполне реальный молодой мужчина, которого я, не спрашивая разрешения и избегая называть вещи своими именами, ласкала. Арно неожиданно повернулся во сне, и я быстро отползла назад, изо всех сил сдерживая судорожное дыхание. Как я ни напрягала взгляд, в темноте не могла понять, проснулся он или нет. Меня захлестнуло чувство вины, лишая остатков самоуважения. На цыпочках, словно преступник, только что надругавшийся над ребенком, я вышла из спальни. Слишком поздно. Ты уже попробовала на вкус эту восхитительную кожу. Желанию нельзя дать обратный ход.

Вытянувшись на диване, я разглядывала, как ночь всеми оттенками серого рисует на потолке предвестье зари. Кончики пальцев еще хранили память о нежной плоти. Я чувствовала себя грязной и давала себе тысячи клятв. Дальше я не зайду. Ни за что, никогда. Очнувшись, я обнаружила, что он входит в гостиную — в сорочке, распахнутой на запретной груди. Я не знала, куда девать глаза, как спрятать свое смятение. Он открыл окно и закурил сигарету. Оперся о подоконник в такой привычной и доверительной позе. Обернулся и спросил: «Хорошо спала?» Мне показалось или в уголке его губ в самом деле мелькнула заговорщическая улыбка, мгновенно растаявшая в облачке дыма? Я уже ничего не понимала. Знала одно: сомнение вернется. Больше ни за что. Никогда. Никогда не говори никогда. Я села и с невозмутимым видом сунула свои грешные руки в карманы халата.