У Маришки тут же опустились плечи, вытянулась шея и вдвое увеличились глаза, до краев исполненные обидчивого удивления. Без сомнения, этого ребенка ждало незаурядное сценическое будущее.

— Правда же, я теперь красивая, как мальчик? — теребила руку матери Туська, доверчивая душа.

— М-м, — простонала та, отворачиваясь и посылая цирюльнице красноречивый взгляд.

— Ну жарко же, мам! Туська сказала, ей жарко. Она сама просила! — бесстыдно отреклась от ответственности виновница.

— В конце сентября — жарко? А что ж и себя не подстригла? — осведомилась Вероника, сдерживаясь из последних сил.

— Самой себя знаешь как трудно! У нас в классе некоторые девочки пробовали — несимметрично получается.

Туська удивленно вертела круглой головой туда-сюда, следя за ходом диалога.

— Ах, несимметрично! — закричала Вероника. — Так возьми налысо побрейся! Изуродовала дитя! Парикмахер! Жаропонижающее! Марсельеза!

К чему тут подвернулась марсельеза, она и сама не могла бы объяснить. Иногда слова выскакивали из нее сами собой чисто по созвучию. Но на девчонок оно произвело, как видно, магическое впечатление: через минуту обе ревели, причем Маришка буквально захлебывалась от горя, прижав к животу обезображенную Туськину голову.

— Ладно, чего уж теперь рыдать… Поздно! Суп хоть ели? — со вздохом спросила Вероника, вновь охваченная комплексом вины, и направилась к холодильнику.

— Мы немножко попробовали… — дипломатично начала Маришка.

— …холодный! — закончила за нее Вероника. — Потому и не съели! Опять сухую вермишель грызли?!

Дочь стыдливо потупила взор.

В ответном взгляде матери, наоборот, снова сверкнул огонь. Вероника уже набрала было воздуху в легкие, и отяжелевшая рука ее даже сделала было недлинный, но решительный замах… но тут из комнаты послышался вой электродрели.

Вероника остановилась.

— Так папа уже дома! Что ж вы молчите? Он шкаф чинит, что ли?

— Папа гамак делает! Настоящий! Будем качаться! — завопила Туська и, моментально оправившись от потрясения, увесистыми скачками помчалась в комнату. Маришка скользнула за ней.

С недобрым предчувствием в душе Вероника двинулась следом.

Дрель ревела, сотрясая стены. Муж с яростно-веселым лицом налегал на нее, старательно высверливая дырку в какой-то желтой полированной деревяшке. Несколько таких же деревяшек, с дырками и без, валялись вокруг. Вероника растерянно подобрала моток толстой бельевой веревки.

— Веник! Как гамачок, а? — хвастливо окликнул муж, мельком оглянувшись. — Можно каждому по штуке! Подходите, записывайтесь!

— Так лето же кончилось, — неуверенно заметила она, вглядываясь в деревяшки. Они будили в ней какое-то неясное воспоминание.

— Разве? Ну, ничего страшного! Лето — это состояние души, — наставительно сообщил он, любуясь изделием. — Теперь сеточки сплетем — и порядок! Еще и место в комнате освободилось — замечаешь хоть, мать?

Только тут Вероника увидела и ужаснулась: в комнате не было Туськиной кроватки! Так вот, значит, откуда желтенькие деревяшки!

Заметив в ее лице перемену, муж выпрямился.

— Недовольна, что ли? — удивился он. — Так ты ж сама говорила: Туське она уже маленькая! Забыла?

Она посмотрела на него: глаза чистые, недоуменные, в волосах опилки. Лицо мужа, в общем, мало изменилось за прожитое вместе время. Годы как-то не старили его.

В целом они с супругом жили, пожалуй, неплохо. Ссорились нечасто. Только вот, идя одним жизненным путем, почему-то видели разные пейзажи. Каждый свою сторону дороги. Вот как сейчас, например.

Интересно: сильно она сама изменилась за это время?

Этого Вероника определить никогда не могла. То есть, разумеется, она узнавала в зеркале свое лицо, волосы (пора, пора было стричься!) и костюм в полоску — не забыть бы подшить юбку, сколько можно ходить с подпоротым подолом! Определенные соображения вызывали также цвет помады и явно наметившийся животик… Однако все эти детали никак не складывались в единое целое, в законченный портрет. И какой именно выглядит она для окружающих, оставалось для Вероники неразрешимой загадкой.

— Ну, спасибо тебе, Данила-мастер, — наконец вымолвила она устало.

Этот день что-то выдался чересчур насыщенным, и запас ее эмоций был, похоже, исчерпан.

Где-то она читала, что женщины вообще тратят слишком много эмоций. Потому и стареют раньше. Она, например, частенько чувствовала себя старше мужа. Сегодня — так лет примерно на двадцать.

— И на чем же Туське теперь спать, интересно? — вяло поинтересовалась она скрипучим пенсионерским голосом.

— А мы вместе! На моем диване! Мы мерили — помещаемся! — закричала Маришка и ухватила Туську под мышки. — Вот смотри, мам!

И видавшая виды косенькая тахта с коротким всхлипом приняла мощный бросок двух не совсем разумных существ.

Глава 3

Чего Вероника совершенно не умела — так это войти в образ Скарлетт О'Хара. О, если бы она только могла иногда скомандовать себе: «Я подумаю об этом завтра!» Так нет же: в минуты невзгод и отчаяния ей казалось, что никакое завтра больше никогда не наступит.

Зато прошлое рисовалось весьма отчетливо — в виде сплошных ударов судьбы.

Цепь памятных злоключений тянулась с детства, и звенья ее были причудливы и разнообразны. Были среди них здоровенные, размером на три строчки, двойки по алгебре в дневнике и позорная неспособность освоить даже самую легкую волейбольную подачу снизу. Были омерзительные прыщи на лбу и унизительные просиживания в углу на школьных вечерах. Правда, тогда у нее еще оставались смутные надежды на будущее, остатки веры в чудеса, родом из детских сказок: «Золушка», «Гадкий утенок» и «Спящая красавица».

И надо сказать, некоторые из ее робких надежд таки сбылись! И надо признать: случались, случались в ее взрослой жизни настоящие подарки судьбы!

Чего стоили, например, серые в тончайшую полоску брюки клеш, самостоятельно перекроенные из старого папиного костюма! Или полный набор тайваньской косметики к восемнадцатилетию! А диплом второй степени за участие в студенческой конференции? А частушки, ежегодно сочиняемые всей группой ко Дню филфака? А командные соревнования по легкой атлетике на практике в колхозе «Светлый путь»?

Однако и долгожданная взрослость, вроде бы навек избавившая Веронику от мучительных юношеских испытаний, не замедлила преподнести ей новые.

С неизбывным стыдом вспоминалась история провала в мединститут, с мрачным изумлением — потерянный в день получки кошелек с подмигивающей японочкой, не говоря уже о великом множестве антиталантов, обнаружившихся с годами семейной жизни, вроде неумения клеить обои, мариновать огурцы, экономить деньги и воспитывать детей.

Да и о каком еще воспитании можно рассуждать, если она и спать-то их укладывать до сих пор не научилась!

Каждый день после девяти творилось одно и то же: досматривание фильма, кстати сказать, совершенно не детского, «Мам, ну подожди, сейчас он всех перебьет и убежит», потом — «А есть у нас что-нибудь вкусненькое?», дальше — «Мне в садике задали стихотворение, вот написали на бумажке», и тут же — «Ой, мам, я и забыла, у нас на балете сказали всем сшить белые купальники» — и все это, одно за другим, крутилось дикой каруселью до десяти и после, до тошноты и искр перед глазами, до тех пор, когда нормальные женщины (о счастливицы!) в уютной тишине и нерушимом порядке заканчивали нормальные домашние дела — стирку или готовку на завтра.

Ее же хватало только на то, чтобы спихнуть с тахты стопку неглаженого белья и завизжать: «Так вы будете ложиться или я ремень возьму?!», тем самым добившись наконец тишины и заодно побудив задремавшего мужа переместиться с кресла перед телевизором в кровать.

Течение жизни упорно не желало покоряться Веронике, как ни старалась она сверяться с компасом и как ни пыталась направить корабль своей судьбы в нужную сторону. Может, дело было в неисправном компасе, а может, заедало рулевой механизм или двигатель, но даже при полном штиле его регулярно заносило то в стороны, то назад, а то вдруг заваливало на бок. И если Вероника в пламенном хозяйственном порыве затевала, к примеру, генеральную уборку, то на следующий день обязательно выяснялось, что как раз в это самое время она обязана была присутствовать на совещании по подготовке к юбилею школы, или на проверке олимпиадных работ по литературе, или уж по меньшей мере на собрании родительского актива хореографического кружка. В том же случае, если в воскресенье она везла на стадион «Юность» сборную класса по стритболу, можно было не сомневаться, что за время ее отсутствия дома разобьется пара чашек, прокиснет борщ либо перегорит утюг.

Между тем сплошь и рядом НОРМАЛЬНЫЕ ЛЮДИ вокруг успевали содержать в образцовом порядке не то что квартиры, а палисадники и даже дачи; ухитрялись воспитывать детей в необходимой строгости, дисциплине и почтении к старшим; и некоторым из них удавалось даже добираться на работу не бегом за полминуты до звонка, а степенным шагом, беспечно беседуя по дороге о ценах на толчке, а также о личной жизни Джона Траволты и Надежды Бабкиной! И по тому, как были у них каждое утро уложены волосы и покрыты сияющим лаком ногти идеально овальной формы, было явно видно, что штурвалом своей судьбы они владеют мастерски!

Ей же оставалось только с грустью глядеть вслед стройным силуэтам чужих кораблей, уверенно бороздящим жизненные просторы краткими и прямыми, как выстрелы, курсами.

— Вы здесь на квартире? — осведомлялись впервые попавшие к ним в дом НОРМАЛЬНЫЕ ЛЮДИ, разглядывая исцарапанную крышку комода, кровать с пачкой книг вместо задней ножки и предательски отстающие по углам обои.

— Точно! На своей собственной, — беспечно рапортовал муж, находя в этом что-то веселое, в то время как Вероника лихорадочно искала, куда девать глаза, и мечтала провалиться под эту самую пачку-ножку хотя бы до ухода любознательных знакомых.