— Матеуш… — шепнула я.

Он положил руки в карманы, а я, проследив за этим движением, зарделась. Ремень… Ужасно хотелось его расстегнуть, и я сделала еще один шаг.

— Матеуш, — шепнула смущенно, и он вздрогнул, словно услышал.

А моя боль усилилась.

Но я снова шагнула.

К нему.

А потом это видение растворилось в тумане и показалось другое.

Рыжий мальчишка плакал так горько и такими огромными слезами, что его веснушек почти не было видно.

Мне так хотелось его утешить, так хотелось его обнять — я знала, что ему еще больно передвигаться, он только сегодня начал вставать с постели, но когда узнал, что случилось, пришел. Держась за стенки и какого-то смутно знакомого парня, кусая в кровь губы, бледнея и почти теряя от боли сознание, пришел. И плакал. Он — мальчик с сердцем мужчины, который не плакал, даже когда думал, что никогда не будет ходить, открыто лил слезы и забывал их стирать рукавом.

Мальчик… мой брат… Хоть мы с ним не похожи…

Прохор…

Опустившись на колени, я закрыла лицо руками, и туман с удовольствием стал меня обволакивать. Он скрыл мои слезы, он спрятал дымчатой вуалью глаза, он был готов укрыть меня полностью, уберечь от боли, и я знала, что с ним мне будет комфортно, но…

Мужской голос… Я снова услышала его и узнала — Матеуш. Подняв голову, я увидела сквозь сизую дымку тумана, как он сидит у кровати, смотрит куда-то вниз и с тихой злостью отчаяния сильного человека, который не желает признавать в чем-то бессилия, шипит рассерженным змеем:

— Не смей, Ева. Не смей от меня уходить! Сначала выбросила меня из личной зоны комфорта, а теперь пытаешься выбросить из своей жизни? Ничего у тебя не выйдет! Я не позволю! Не отпущу…

Какое-то время он молчал, а я любовалась им. И так хотелось, просто ужасно хотелось…

А вот чего? Не помню. Но что-то я очень сильно хотела с ним сделать…

Туман стал гуще, мысли текли ленивей, безумно хотелось лечь, позволить стихии обнять себя и успокоить…

— А знаешь… — услышала ехидный смешок, который заставил привстать и вновь заинтересованно взглянуть на мужчину.

Он сидел, закинув ногу на ногу, взъерошивал свои черные волосы и усмехался — небрежно и так знакомо, что я протянула руку, желая к нему прикоснуться. А он…

— Я позволю тебе сделать то, о чем ты, оказывается, давно мечтала и о чем рассказала врачам, пока была в полубессознательном состоянии. Позволю. Почему нет? Только тебе, любовь моя, придется для начала вернуться! А уж потом… Мое тело будет в полном твоем распоряжении — ставь засосы, сколько душе угодно! Только верни свою душу! Поняла, Ева? Верни свою душу моей!

Я вздрогнула от силы и уверенности, что отразил его голос. Он говорил так, будто имел право заполучить мою душу. И будто она уже была его… ранее…

А слова про засосы на теле… Неужели я говорила об этом? Немного стыдно и бесконечно жаль, что не вышло…

— Смешная девчонка, мечтающая о карьере модели… — с усмешкой продолжил Матеуш. — С навязчивым желанием записаться на актерские курсы… Всегда держался на расстоянии от таких. Но ты так уверенно разрушила барьер в нашу первую встречу… Сделай это еще раз! Пожалуйста… Выберись, Ева-Ева… Я ведь жду…

Жду…

Ноги не слушались, туман уговаривал, ветер поднялся и бил в лицо, но я шла вперед.

Шла и… нет, голоса больше не слышала, но знала, что он так же зовет меня и рассказывает… Много рассказывает… Приоткрывает свою душу, уговаривая мою, привязывая к себе…

Каждый шаг приносил сильную боль, но срывал одну за другой завесы, и я видела…

Видела, как маленький мальчик с черными волосами и удивительными глазами цвета зелени после дождя хватается за брюки стройной женщины и просит не уходить. Она снисходительно улыбается, гладит его по макушке кончиками пальцев и говорит, как ей жаль, но мир моды не ждет, он так переменчив. А к нему она вернется… когда-нибудь…

Свой уход она пытается утешить подарками — их так много, и они все дорогие, но мальчик, получая их, даже не смотрит, что там внутри. Он просто знает — там снова что-то бессмысленное. Купленное просто так, а не для него.

Гора подарков растет, вскоре она угрожает занять весь этаж, но однажды ее разрушают две девочки. Зайдя в комнату мальчика, они начинают лихорадочно вскрывать коробки и отрывать ленты, а мальчик, увидев это, не расстраивается, а лишь усмехается. И закрывает дверь, позволяя грабительницам продолжить грабеж. Они маленькие, они избалованные, они капризные, но они — его сестры.

Сестры, которые пока не понимают, что красивая женщина, так часто мелькающая по телевидению — это их мама.

Кадр за кадром я вижу мальчика, застывшего у телевизора и наблюдающего, как стремительно мама строит карьеру. Всего несколько лет прошло, а она уже не только модель, но и актриса. Ее хвалят, у нее берут интервью — очень много интервью, в которых она мельком говорит о любимых детях, но не упоминает даже имен. Не хочет светить их личную жизнь. Так говорит она. А мальчик, усмехаясь, бормочет, что это она не хочет светить их в своей жизни…

И он клянется, что никогда больше не впустит в свою жизнь модель или актрису. Никогда. Это табу.

Спустя какое-то время мама пытается вернуться, она даже уговаривает папу мальчика дать разрешение пожить в большом доме. Говорит, что одумалась и что любит. Но она просто живет. Живет и играет роль мамы. Девочки верят. Папа и мальчик нет. И потому, наверное, им не так тяжело, как девочкам, когда мама снова уходит. Ей дали новую роль, у нее новый виток карьеры, а дети не пропадут без нее. Дети не пропадают, они просто растут и больше не забывают. Даже девочки, которым проще стать злючками, чем снова кого-то любить…

Я так долго иду по туману, что вижу мальчика уже взрослым. Он богат и красив, он нравится девушкам, а ему нравится жить без любви. Карьера — вот что самое главное, а девушки… Их много, и если что, они подождут.

И только единственный раз он ставит на первое место не карьеру, а девушку. Потому что она его ждать не согласна. Она даже не думает его ждать. Она вообще о нем просто не думает! Только в качестве босса, от которого удалось улизнуть…

Щекам становится жарко, когда я слышу женский заразительный смех, улыбаюсь в ответ и понимаю, что это я…

Это я смеюсь так открыто. И это я — причина того, что Матеуш отменяет поездку в Лондон. Выдерживает разговор с отцом, но не едет из города.

Я… Я… Я…

Я вижу свое отражение в зеленых глазах мужчины — там я такая забавная и одновременно красивая, что хочется застыть и рассматривать, и любоваться. Оказывается, когда я смеюсь, у меня появляется ямочка на щеке… А еще у меня такие стройные и длинные ноги, что даже не верится…

Я вижу свое отражение в глазах рыжего мальчика — там я такая светлая, почти как блондинка и, кажется, над головой от моей доброты иногда светится нимб. Ох, Прохор… вот как он видит меня…

Я вижу свое отражение в мудрых глазах моего отца. Конечно, я отражаюсь в них, как наивная девочка, которая так беззащитна в этом коварном мире и которую надо от всех защищать. В представлении папы у меня иногда на голове даже бантик мелькает, а глаза огромные и прозрачные, как озера, а если я плачу… то все, это так горько, словно озеро высыхает…

Я вижу свое отражение в глазах мамы. Она видит меня настоящей, девушкой, она принимает то, что дочь выросла, но я чувствую на себе ее зоркий взгляд. Она наблюдает и, как оберег, отгоняет зло. Для нее я — принцесса, иногда на моей голове мелькает призрачная корона, которая, к счастью, на ней не задерживается.

Я вижу свое отражение в глазах Ларисы. Для нее я — смех и что-то родное. Я — та частичка, без которой ее собственный юмор погаснет. Я — друг. Я — на равных. Я всегда иду рядом. И мы обе хохочем. Кстати, в ее глазах я почти как дистрофик, но ладно, друга прощают.

И вдруг я вижу свое новое отражение… Да, свое, хотя и не сразу это осознаю, потому что оно какое-то странное. То мелькают какие-то разноцветные кубики, то тарелка, то миска, то ладонь, в которую хочется уткнуться усами, то…

А, понятно, это Мурзик признал за мной право кормить, баловать себя и поглаживать, когда ему вздумается, и позволять ему все, что хочется. А коту, что бы там люди ни думали, хочется много и часто, и вообще, кот — это самое главное в жизни! Не спас ни одного кота — и не жил, можно так смело муркнуть!

Мур… мур… мяу, блин! М-мяу, я сказал, хватит дрыхнуть! Тут котики голодные и перепуганные!.. Их трясут! Из них душу выколачивают! А у них всего девять жизней! Эй, мя-я-у! Ну все, блин, это уже достало!

Я так ясно вижу мордочку обиженного кота, что смеюсь. Смеюсь, и не могу перестать. И чувствую, как грудная клетка просто разрывается от дикой боли, а смеюсь и смеюсь…

Перед глазами мелькают родные лица, смешиваются голоса, и я понимаю, что соскучилась и хочу к ним. Даже если будет еще больнее. И делаю рывок. Второй. Но не могу вырваться, не могу переступить через невидимую преграду. Бью по ней ладонями, не обращаю внимания на кровь, что начинает сочиться, кричу в ответ на голоса близких, и…

Они слышат. И зовут громче. И отделяет нас лишь эта преграда. Но я не знаю, не понимаю, как обойти ее. А потом из тумана вырастает огромный хлорофитум, один из его листков подкрадывается ко мне и застывает, приглашая рискнуть и поверить.

Я вижу, что лист не выдержит. Я знаю, что он не выдержит, а второй попытки не будет.

Но я делаю шаг и становлюсь на него.

Листок ползет вверх, но так медленно, что я устаю, и…

— Так, блин, повторюсь: вы достали! Не умеете гулять между мирами — чего лезете? Тут котики голодные, между прочим! Тут ждут, а вы… — шипит кто-то возмущением, а потом мне мерещится серый хвост, который ударяет по зеленому листку с такой силой, что лист в страхе дергается и взмывает вверх, а я прыгаю.