Я понимала, что он прав, и даже если я попытаюсь рыпаться в такой ситуации, ничего хорошего из этого не выйдет.

— Ты самый настоящий… ты ненасытный… ты хапуга! — выпалила наконец я, заменяя этим словом куда более емкий эпитет, крутившийся на языке.

— А что бы ты сделала, реши твои родители оставить семейное состояние собачьему приюту?

— Была бы рада, что могу честно исполнить их предсмертную волю, — сказала я, чувствуя, что права и снова могу говорить с высоко поднятой головой.

— Не думаю, что ты смогла бы так поступить; в любом случае наш спор теряет смысл, если учесть, что тебе досталась бы какая-то мелочь. Но я-то говорю про сто миллионов долларов, Лиззи! На эти деньги можно снять голливудский блокбастер! Да на них всю вашу Англию можно купить! Но если эти деньги попадут в лапки кумушек из благотворительного комитета, те еще до конца года спустят их, потому что станут отправлять группы искусствоведов в Тоскану для исследований и реставрационных работ. Я же потратил бы эту сумму на создание современного шедевра мирового масштаба!

— Да неужели? — хмыкнула я.

Я стояла посередине модной кухни от Версаче — вульгарной, кричащей о роскоши хозяев, сплошь в позолоте. Боже мой, у Эрика в доме даже полотенца от Версаче, вы только представьте! Просто денег у него больше, чем ума. Он из той породы людей, что спускают целое состояние на ерунду, а я должна помогать ему в этом? Не дождется.

Но тут я услышала нечто такое, что заставило меня всерьез призадуматься.

— Помнишь, по дороге из Санта-Барбары мы говорили об экранизации романа Толстого «Воскресение»? — сказал он. — Помнишь, я говорил, что понадобится целое состояние, если я буду снимать лучших звезд в этом фильме, чтобы люди действительно пошли его смотреть? Ну так вот, Лиззи: сто миллионов долларов — именно та сумма, которую я имел в виду. И я хочу, чтобы ты знала — я прошу тебя помочь мне не ради того, чтобы потом все наследство спустить на Версаче.

Он что, читает мои мысли?

— Послушай, я прошу тебя помочь мне для того, чтобы этот фильм был снят и остался в истории для будущих поколений. Разве это — не цель жизни: экранизировать книгу, в которой речь идет главным образом о борьбе за самые основные права человека?

— Эрик, я…

— Ты будешь играть в нем главную роль.

Это был нокаут.

— О боже, я не могу… Эрик, дай мне подумать хотя бы один день.

Итак, Эрик изложил мне даже не одну, а три вполне убедительные причины, по которым я должна была остаться и выйти за него замуж в ближайшее воскресенье. Если я не соглашусь, лечение Брэнди будет прервано, меня депортируют из страны, а величайший кинопроект XXI века сузится до реставрации одной-единственной картины XVI века в Тоскане. Но что выиграю лично я, если соглашусь принять его условия? Конечно, можно подписать контракт, но Эрик со своими адвокатами, разумеется, так составит его, что денежки по контракту я смогу получить только тогда, когда он сам захочет, и ровно столько, сколько он сам решит. Насчет этого у меня иллюзий не было. Что же касается его обещания снять меня в главной роли в «Воскресении», то он уже обещал однажды, что поможет мне с карьерой — один звонок Эда Строссера. И что же, позвонил мне Рыжий Эд? Дудки. Эрик обещает, что я стану гражданкой Америки. Но надо ли мне это?

Одно было совершенно ясно: замуж я не хочу. Во всяком случае не за Эрика Нордоффа.

Потому что если вдруг… да, что мне делать, если вдруг Ричард поймет, что Дженнифер — стерва и дура, и решит разыскать меня, чтобы мы снова были вместе? Вдруг он приедет за мной и сделает мне предложение? Что я скажу ему тогда: «Извини, дорогой, но я тут уже ненароком вышла замуж»? Как я смогу объяснить ему это?

Эрик дал мне время подумать — двадцать четыре часа.

Кто хочет выйти замуж за миллионера?

В той игре, когда не знаешь ответа, есть последний шанс — «звонок другу».


«Здравствуйте, это Мэри и Билл. Нас сейчас нет дома…»

«Добрый день, с вами говорит Брайан Корен. Меня сейчас нет на работе, но…»

«Привет, с вами говорит автоответчик Симы Пэтел…»

«Оставьте сообщение для Колина и Салли Джордан после звукового сигнала…»

Боже, я и сама не знаю, зачем позвонила Колину и что бы я ему сказала, окажись он дома. Тем вечером мне так и не удалось ни до кого дозвониться — ни до родственников, ни до друзей, ни до знакомых. Я уж даже подумала, а не позвонить ли мне своей бывшей начальнице, Мэд Гарриет, и не спросить ли ее, как бы она поступила на моем месте. Но эта мадам из древнего аристократического рода, где все браки совершались только с целью увеличить и приумножить состояние. Так что ее выбор в данном случае был бы очевиден. Конечно, она посоветует мне принять предложение Эрика.

Я положила трубку и замерла. Потом снова сняла ее и быстро набрала первые несколько цифр домашнего номера, чтобы услышать голос мамы или папы…

— Лиззи! — требовательно донеслось в этот момент из спальни. Эльспет позвала меня, как всегда, вовремя. — Иди сюда, Лиззи, мне нужно обсудить с тобой, какие цветы мы поставим в холле в день свадьбы.


На следующее утро я высадила Эльспет у входа для амбулаторных больных в клинике Святого Экспедитора. Я предложила ей пойти вместе, но старуха опять сказала, что легче переносит осмотр, когда она одна. Я не хотела ей навязываться. Честно говоря, мне было чем заняться. Время шло, Эрик ждал моего ответа, а я все еще не решила, как мне поступить.

К тому же я устала от Эльспет. Никогда в жизни не приходилось мне так много времени проводить с человеком, от которого нельзя отойти ни на шаг. Разве что однажды, когда соседка в Солихалле попросила меня присмотреть за ее детьми. Детей было двое, Шону два года, Кристоферу — пять. Я на одну минуту оставила их одних поиграть в песочнице, чтобы сходить в туалет, а когда я вернулась, Шон сидел на крыше сарая, а Кристофер уже чебурахнулся оттуда головой вниз и лежал плашмя на земле. Оказалось, он хотел показать младшему брату, как действуют настоящие рейнджеры. Вот тогда я и пообещала себе, что своих детей у меня никогда не будет.

Ухаживая за Эльспет, я только убеждалась в своей правоте. И то, что она разыгрывала мученицу, не могло меня не раздражать, хоть я и чувствовала себя виноватой. Вы, разумеется, понимаете, о чем я. Мученики и страдалицы — это особый тип людей; они отказываются от вашей помощи и считают себя при этом очень добродетельными. Но дело в том, что им не столько нужна помощь, сколько нужно поджать сухонькие губки и демонстративно продолжить свой путь, преодолевая боль и трудности. Нет, дело не в получении помощи, а в том, сколько раз в день мученики напомнят вам, как они от нее отказались и от чего им вообще приходится отказываться. Может, этим людям и не нужно, чтобы за ними ухаживали, но им просто необходимо, чтобы их слушали. Им нужна аудитория, и важнее для них ничего нет.

И вот теперь Эльспет хочет, чтобы я вышла замуж за ее сына. Ну что ей, спрашивается, не жилось спокойно? И почему бы старухе спокойно не умереть, зная, что мы поженимся в ближайшем будущем? Почему надо обязательно увидеть это своими глазами? Разве не достаточно было убедиться в том, что Эрик — не «голубой»?


Когда Эльспет скрылась за дверьми клиники, я быстренько припарковала «мерседес» Эрика («машинка на каждый день», как он его называл; «машинка» стоила больше, чем дом моих родителей) и кинулась к Брэнди. С ней, хотя она тоже была больна и страдала, я общалась с несравнимо большим удовольствием.

— Как жизнь? Как свекровь? — спросила подруга, как только я вошла.

— Получает полное медицинское обслуживание на самом высоком уровне, — сказала я. — Только что подбросила ее до клиники, и она отправилась не то на анализы, не то на процедуры. Во всяком случае, старуха заявила, что пробудет здесь весь день. Я предлагала побыть с ней, но она сказала, что ей проще одной. Решила пойти без сопровождающих. А потом ныла всю дорогу, как одиноко целый день сидеть в очередях в больнице. Так что я снова предложила составить ей компанию. И она снова отказалась. И снова принялась ныть. И так далее, и так далее… Я изо всех сил стараюсь понять ее и пожалеть. Чувствую себя просто стервой: я же вижу, как тяжело тебе приходится, а она проходит через то же самое, только ее никто не может вылечить. Все, что могут сделать врачи, это облегчить ее муки перед смертью. А я…

Я уронила голову на руки.

— Ничего, не расстраивайся, — заговорила Брэнди. — Болезнь никого не красит, а уж рак тем более. Тут у нас есть одна больная — лежит через две палаты от меня, — так и хочется сделать ей смертельную инъекцию, до того по-скотски она ведет себя с персоналом.

— Я просто хотела, чтобы Эльспет была счастлива перед смертью, а она… — Я не выдержала и разрыдалась. — Брэнди, ты не представляешь, она хочет, чтобы мы с Эриком поженились!

— Не плачь! Я знаю, она думает, что вы помолвлены, — сказала Брэнди.

— Ничего ты еще не знаешь, — всхлипнула я, — она хочет, чтобы мы поженились в это воскресенье!

И я рассказала подруге, как все это было, во всех жестоких деталях и с кровожадными подробностями: настойчивое желание Эльспет, чтобы мы поженились прежде, чем она умрет; наследство; проблемы с визой; обещанные мне деньги и роль — короче, подкуп.

— А мне кажется, я уже видела фильм с таким названием — ну точно, видела! — с Арнольдом Шварценеггером.

— Да нет, Эрик собирается ставить фильм по Толстому, — протянула я. — Нет, ну что, ну что мне делать?

Брэнди пожала плечами. А потом сказала:

— Знаешь, а для тебя это было бы не так уж и плохо. Если ты выйдешь замуж за Эрика, то получишь грин-карту и сможешь работать официально.

— Знаю, но…

— И может быть, он даже сдержит слово и даст тебе роль в этом фильме — как его там, «Воскресный…»?