– Я вообще не думаю пока о женитьбе, – признался Мак. – Но уж если и женюсь, то не на Сесили. Сами у нее спросите, если мне не верите. По ее словам, она лучше будет грызть стекло.

– А я все равно не сдамся, – буркнула Тереза, поймав в тусклом зеркале свое отражение. Достала из чулана «игрушки» – пылесос и ведерко, моющее средство, метелку для пыли – и принялась за работу.

* * *

Марибель Кокс знала, что о ней судачат все кому не лень. Мамины подружки с календарной фабрики, коллеги по библиотеке, сотрудники Мака, Билл с Терезой из «Пляжного клуба». Все они без конца перешептывались: «Когда же Мак с Марибель сделают то, что должно? Когда они поженятся?»

По правде сказать, Марибель очень хотела выйти замуж. Страстно, безумно хотела, но об этом знали лишь двое: она да ее мать Тина. Каждую среду по вечерам Мари звонила матери, и та задавала главный вопрос: «Ну и?» – подразумевая: «Произнес ли он заветные слова?» И каждую среду звучал ответ: «Нет еще». Та отвечала: «Не теряй надежды».

С Маком Марибель встречалась уже шесть лет, три из которых они прожили под одной крышей. Просто ей достался господин Нерешительность.

– Какова мать, такова и дочь… – говаривала Тина, и Марибель рисовала в своем воображении ее образ: двадцать фунтов лишнего веса, перманент и неизменная сигарета в руке, с которой мать не расставалась, даже разговаривая по телефону. Тина никогда не была замужем. С отцом Марибель она познакомилась на концерте под открытым небом. В ближайшем лесочке они зачали дитя и больше не виделись.

– Если он хотя бы чуть-чуть похож на тебя, – повторяла дочери Тина, – то он классный чувак.

Марибель очень любила мать, однако к этому чувству примешивались стыд и жалость. Тина работала контролером на фабрике христианских календарей в городе Унадилла штата Нью-Йорк. Ее нельзя было назвать истово верующей, но, проводя среди христианских календарей дни напролет, она нахваталась разных фраз. «Не теряй веры», «Бог в помощь!», «Он – пастырь наш, а мы – Его паства». Всегда было так: их только двое, мать с дочерью. Им некому помочь, их некому выручить; девочка росла без крепкого мужского плеча. Родители Мака погибли в автокатастрофе, и Марибель все пыталась себя убедить, что она и Мак оказались в одной ситуации. На самом же деле была огромная разница, потому что в ее воображении вообще не существовало такого образа, как отец.

Когда девочке исполнилось тринадцать, она упросила мать немножко о нем рассказать:

– Вспомни, пожалуйста, мама. Ну хоть что-нибудь.

Затянувшись сигаретой, Тина прикрыла глаза.

– Его звали Стивен. Симпатичный малый, пах шоколадом. У него еще был тонкий шрамик над бровью. Помню, как спину царапала кора. Солнце садилось, небо проглядывало сквозь кроны… такого цвета – роза с лавандой. Я его особенно хорошо не знала, тем не менее, когда мы были вместе, мне казалось, что у нас обязательно получится.

Марибель хотела выйти замуж в какой-то мере ради матери. Она мечтала, как Мак будет о них обеих заботиться. Вместо Стивена. Ее парень нередко заговаривал о будущем и, как она, любил помечтать. У нее не было и тени сомнений, что будущее у них одно на двоих. Ну а как же? Ведь он от нее без ума.

Что ж тогда им все время мешает?…

За годы работы в библиотеке Марибель начиталась книжек из серии «Помоги себе сам» и поняла одно: Мак боится повзрослеть. Последний звонок Дэвида Прингла – еще одно тому подтверждение. У Мака огромная ферма в Айове, но переезжать туда и вести хозяйство он не хочет. Продавать тоже не решается. Как бы он ни поступил, ему все равно надо взять на себя ответственность, принять важное решение. Он, наверное, предпочел бы, чтобы ферма существовала сама по себе, как в сказке. А сам хотел бы жить на Нантакете и заниматься этим никому не нужным отелем. В любую секунду Билл Эллиотт отбросит коньки, и отель перейдет Сесили. А что Мак? Скажут, не повезло. Он обожает эту работу. Полгода труда, полгода отдыха. Ему нравилось, что он ничего не обещает Биллу, захочет – вернется, захочет – нет. Свобода! Свобода от обязательств. Потому что так можно ничего не воспринимать всерьез.

Вот Марибель и придумала выход: Маку надо попросить Билла Эллиотта о части дохода. Скажем, каждый год ему будут отчислять тридцать процентов прибыли. Многие из гостей, которые приглашали Мака и Марибель на ужин, выпив пару коктейлей, признавались, что, если вдруг Мак уйдет, они перестанут сюда приезжать. Отель, конечно, миленькое местечко, пусть и дорогое, и год за годом цены только растут, но именно благодаря сервису им хотелось сюда возвращаться. Заходишь в фойе, а там тебя встречает Мак громкими возгласами: «Здрра-авствуйте, мистер Пейдж! Добро пожаловать. Как провели зиму?» Затем подхватывает на руки детишек и играючи вертит вокруг себя, не забыв сделать мамочке Пейдж комплимент по поводу новой стрижки. Вот за что люди отваливают бешеные деньги. Им хочется, чтобы их замечали, чтобы им уделяли внимание.

Марибель не сомневалась, что процент с прибыли – верный выход из сложившейся ситуации. Если Маку достанется часть денег, он начнет воспринимать работу серьезно, а с работой – и жизнь. Сможет нанять кого-нибудь на ферму, чтобы там всем заправлять, поддерживать в порядке дом. Разобравшись с этим, Мак сделает Марибель предложение, и черная дыра на месте отца начнет постепенно уменьшаться, сжиматься и под конец исчезнет совсем.


Первого мая они переехали в «летний дом» – подвальную квартирку в центре острова. В разгар сезона, когда цены на съемное жилье подскакивали в два-три раза, они не могли позволить себе ничего другого. Зимой все было иначе: жили на Сансет-Хилл по соседству со старейшим зданием Нантакета. Тот дом, где зимовали, Марибель с Маком называли «дворцом». Ах, этот милый сердцу дворец! Низкие дверные косяки, скошенные потолки, дощатый пол. В тишине серого январского утра они разводили на кухне очаг, и Марибель подсушивала для Мака тосты с корицей и варила овсянку. По вечерам они гуляли по безлюдным улицам, проходя мимо забитых досками летних домов. Они обожали «дворец» и каждый год с приходом весны с грустью собирали вещи и снимались с насиженного места.

Марибель решила подождать и не заговаривать о своей новой идее сразу. Пусть Мак отработает в «Пляжном клубе» три дня. К тому времени он войдет во вкус, поймет, что дел невпроворот и лето предстоит жаркое.

На четвертое утро она приготовила Маку омлет со свежей зеленью. Они сидели за обеденным столом в окружении запакованных коробок и всякой клади. Переезд шел со скрипом.

– Я тут прикинула по деньгам, – начала Марибель, – и по расходам.

– Да, тебе не по душе эта квартира, я помню, – ответил Мак. – Но ты ведь все равно привыкнешь. Каждый год привыкаешь.

– У меня появилась одна мысль, – сказала она, зарывшись босыми ногами в мохнатый ворс ковра. – Попроси Билла, пусть поставит тебя на проценты.

Последовала долгая пауза. Мак жевал.

– Ты с мамой разговаривала? – поинтересовался он. – Или прочла книжку про людей, которые живут на Марсе?

– Тебе не помешает закрепиться в «Пляжном клубе». Двенадцатый год пошел. Пора бы Биллу взять тебя в долю.

Она распростерла на столе накрашенные ноготки и отсчитала на пальцах двенадцать лет. Потом убавила шесть, что они вместе.

– Я не могу, – буркнул Мак.

– Почему?

– Я – заменяемая единица. Если попрошу перевести меня на проценты, Билл скажет «нет» и попросту меня уволит. И возьмет на мое место кого-нибудь другого.

Марибель подалась вперед:

– Да не уволит! Старик в тебе души не чает. Ты говорил, у него нелады со здоровьем. Неужели ему не приятно будет знать, что в случае чего кто-то позаботится об отеле?

– А Сесили на что? – пробормотал Мак с набитым ртом.

– Она еще ребенок.

– Ей восемнадцать. Управится.

– А что будет с тобой? – спросила Марибель. – С нами? Как мы будем жить, если Билл умрет? Я знаю, тебе не хочется об этом думать, но…

– Вот именно. И вообще, он не при смерти. Просто немного ослаб.

– Он никогда крепким здоровьем не отличался. А теперь еще на год ближе…

Мак доел омлет и стал намазывать масло на подсушенный хлеб. Марибель достала откуда-то баночку виноградного джема.

И тут Мак заявил:

– Я не буду ни о чем просить.

– Почему же? – не унималась Марибель. Обмакнула палец в джем, лизнула.

– Потому что он передает свой бизнес Сесили. А у меня есть бизнес отца. Я прекрасно понимаю, что тут к чему, и не буду ставить Билла в неловкое положение.

– На полученный процент ты мог бы нанять кого-нибудь на ферму, – продолжала Марибель. Мак щедро намазал джемом свой тост. Марибель не спускала с него глаз. Ход его мыслей был непостижим. – Ты ведь не бизнес у него отнимаешь! Ты просишь часть прибыли, и все. Тебе не кажется, что ты и сам влияешь на ее размер?

– Конечно, влияю, – кивнул Мак. – Только я никого ни о чем просить не собираюсь. Я давно у него работаю. Это очень некрасиво.

– Ладно, – отступилась Марибель. – Не хочешь просить Билла – давай переедем в Айову. Будем сами вести хозяйство.

– Ты же не хочешь в Айову, – напомнил Мак.

– Почему же, хочу. – Вообще-то она не соврала. Ради того, чтобы выйти за Мака, она готова была поехать куда угодно. Ей вспомнилось, как прозябает мать. Двадцать восемь лет одиночества в окружении христианских календарей. Марибель такая жизнь не улыбалась.

– Мне нравится Нантакет, – сказал Мак. – Здесь я счастлив.

– Значит, продаешь ферму? – спросила Марибель. – Ты на что-то решился?

– Нет, – ответил Мак, и ей стало неловко: уж очень растерянный был у него вид. Мак промокнул хлебной коркой свою тарелку и спросил: – А зачем мне решать прямо сейчас?

– Потому что тебе уже тридцать лет. И тебе пора бы иметь деньги и статус. Неужели не чувствуешь, что созрел для перемен?

– Возможно.

Марибель протянула руку, коснулась его ладони. Он ей доверял, знал, что она не о себе одной печется.