— Генри, — со стоном произнес он. Он любит ее. Он еще раз двинулся вперед, целиком подчиняясь извечному ритму. Любит. Еще движение. Он осыпал поцелуями ее лицо. Он любит ее.

Данфорд чувствовал, как ее дыхание становится все более частым. Генри задвигалась под ним, тихий стон вырвался из ее груди, и затем она выкрикнула его имя, вложив в этот крик всю свою любовь.

— О Господи, Генри! — отозвался он, не в силах контролировать свои мысли, чувства и слова. — Я люблю тебя!

Генри обмерла, и мысли вихрем закружились у нее в голове. Он сказал, что любит ее. Воспоминания унесли ее далеко. Вот он в магазине уговаривает ее примерить платье для несуществующей сестры. Неужели все это правда? А как он приревновал ее к Неду Блайдону!

Мог ли он любить ее и в то же время желать других женщин? Его лицо светилось нежностью, его голос умолял ее: «Я не сделаю этого, если ты скажешь нет». Разве могли эти слова принадлежать человеку, который не испытывает любви? Он любит ее. Больше она не сомневалась в этом. Он любит ее, и все же ей казалось, что она была для него недостаточно привлекательна как женщина. Господи, это было даже больнее, чем если бы он вовсе не любил ее.

— Генри? — От пережитого его голос звучал не много хрипло.

Она коснулась его щеки.

— Я верю тебе, — тихо сказала Генри.

Он недоумевающе посмотрел на нее:

— Чему веришь?

Слеза медленно скатилась по ее виску.

— Я верю, что ты любишь меня.

Он смотрел на нее, совершенно сбитый с толку. Она не верит ему? Что бы это могло значить?

Генри повернула голову так, чтобы он не видел ее лица.

— Жаль, что я… — начала она.

— Чего жаль, Генри? — спросил Данфорд. Сердце в его груди забилось быстрее. Как важно то, что она ответит!

— Жаль… жаль, что я не… — Она замолчала, не решаясь произнести: «Жаль, что я не та женщина, которая тебе нужна».

Данфорд не стал настаивать. Он был у двери, не желая слышать: «Жаль, что я не люблю тебя».

На следующее утро Генри проснулась со страшной головной болью, болели ее глаза от слез и бессонной ночи. Она медленно подошла к умывальнику и плеснула в лицо водой, но боль не утихала. Она испортила их брачную ночь. Неудивительно. Некоторым женственность дана от рождения, но она, к сожалению, не принадлежит к их числу. Глупо было даже пытаться изменить себя. Она с завистью подумала о Белл, которая всегда знала, что сказать и как одеться. Но дело даже не в этом. В ней было неуловимое женское обаяние, которому при всем желании она не могла научить Генри. Конечно, Белл говорила ей комплименты, но скорее всего из вежливости.

Генри медленно пошла в гардеробную, которая соединяла две господские спальни. Карлайл и Виола спали вместе, поэтому вторую спальню использовали как гостиную. Генри подумала, что если когда-нибудь захочет спать отдельно от мужа, то сможет перебраться в эту комнату. Она вздохнула, зная, что никогда не захочет этого.

Генри вошла в гардеробную и увидела, что кто-то уже распаковал ее багаж и развесил платья, которые она привезла из Лондона. Теперь придется нанять горничную: некоторые платья невозможно надеть без посторонней помощи.

Взгляд Генри упал на стопку мужской одежды, аккуратно сложенной слева на полке. Она взяла в руки бриджи. Данфорду они были бы малы. Наверное, это те, что она оставила дома, уезжая в Лондон. Она с грустью посмотрела на свои новые платья. Как они великолепны — всех цветов радуги и нежнейших оттенков! Они были сшиты для женщины, которой она надеялась стать. С болью взглянув на них, новобрачная отвернулась и надела бриджи.

Данфорд, сидя за столом, нетерпеливо поглядывал на часы. Где же, черт возьми, Генри? Он ждал ее уже около часа. Он проглотил остывшую яичницу, не чувствуя вкуса. В памяти звучал ее голос — громко и отчетливо: «Мне жаль, что я… мне жаль, что я… мне жаль, что я не люблю тебя». Нетрудно было закончить эту фразу за нее.

Услышав шаги на лестнице, он встал. Генри выглядела утомленной, ее лицо казалось припухшим и измученным. Данфорд недовольно смерил ее взглядом. На ней была ее прежняя одежда, а волосы убраны в хвост.

— Не можешь дождаться, когда снова примешься за работу? — неожиданно для себя произнес он.

Она лишь кивнула в ответ.

— Только не надевай это, когда будешь выезжать из имения. Теперь ты — моя жена, и то, как ты выглядишь, мне не безразлично. — В его голосе сквозило презрение, и он ненавидел себя за это. Ему всегда нравилась независимость Генри и то, как практично она одевалась, работая на ферме. И теперь свои собственные попытки обидеть ее, отомстить за причиненную боль казались ему мелочными и отвратительными.

— Я постараюсь соблюдать приличия, — последовал ответ.

Она взглянула на тарелку, вздохнула и отодвинула её от себя.

Данфорд вопросительно поднял брови.

— Я не голодна.

— Не голодна? Брось, Генри, ты ешь как лошадь.

Она вздрогнула, словно от боли.

— Как мило с твоей стороны лишний раз напомнить мне о моей «женственности»!

— Твой наряд также не говорит в ее пользу.

— Мне нравится моя одежда.

Боже милостивый, в ее глазах стояли слезы.

— Ради всего святого, Генри, я…

Данфорд провел рукой по волосам. Что с ним происходит? Он перестал нравиться себе. Необходимо уехать отсюда. Данфорд встал.

— Я уезжаю в Лондон, — неожиданно сказал он.

Генри подняла голову:

— Что?

— Сегодня же. Сейчас.

— Сейчас? — прошептала она так тихо, что он не расслышал ее. — На второй день после нашей свадьбы?

Не попрощавшись, он вышел из комнаты.

Следующие несколько недель Генри провела в такой тоске, о какой раньше даже и не подозревала. Ее жизнь ничем не отличалась от той, которую она вела до знакомства с Данфордом. Ничем, за исключением одной очень важной детали: она узнала любовь и какое-то время была очень счастлива.

Все, что у нее осталось теперь, — это большая пустая кровать и воспоминания о мужчине, который разделил с ней брачное ложе один-единственный раз.

Слуги относились к ней с исключительной добротой, настолько исключительной, что она едва не согнулась под ее бременем. Она хотела, чтобы ее перестали жалеть и относились так же, как прежде.

Она слышала, как они говорили между собой: «Господь покарает его за то, что он оставил бедную Генри одну-одинешеньку» и «Душа рвется, глядя на нее». И только миссис Симпсон иногда гладила Генри по руке и приговаривала:

— Бедняжечка моя.

От этих слов ком вставал в горле, и она убегала, чтобы не показать своих слез. А когда слезы кончились, она с головой ушла в работу.

Поместье, с гордостью думала она через месяц после отъезда Данфорда, никогда еще не было таким ухоженным, как теперь. Но почему-то это не приносило ей радости.

— Я возвращаю тебе эти деньги.

Данфорд оторвал свой взгляд от бокала виски, взглянул на Белл, затем — на стопку денежных купюр и снова на Белл. Он удивленно поднял бровь.

— Это мой выигрыш, тысяча фунтов, — объяснила она с раздражением. — Не все условия пари выполнены.

На этот раз обе его брови удивленно взметнулись вверх.

— Совершенно очевидно, что ты не в восторге от своего брака, — пояснила она, теряя хладнокровие.

Данфорд сделал глоток из своего бокала.

— Ты скажешь что-нибудь?

Он пожал плечами:

— Ты совершенно права.

Белл подбоченилась.

— Неужели тебе нечего сказать? Хоть что-нибудь, что может оправдать твое мерзкое поведение?

Его голос превратился в лед:

— С какой стати я должен отчитываться перед тобой в своих поступках?

Белл сделала шаг назад, испуганно прикрыв рот рукой.

— Что стало с тобой? — прошептала она.

— Лучше спроси, что она сделала со мной? — отрезал он.

— Генри не могла этого сделать. Ты хочешь сказать, что это она сделала тебя таким бессердечным человеком? Генри — самая добрая, самая…

— …корыстная женщина на свете.

Белл рассмеялась:

— Генри? Корыстная? Да ты шутишь?

Данфорд вздохнул, понимая, что не совсем справедлив к своей жене.

— Быть может, «корыстная» — не самое подходящее слово. Моя жена… Она… — Данфорд поднял руки вверх, показывая, что сдается. — Генри никогда не сможет полюбить что-нибудь или кого-нибудь так, как она любит Стэннедж-Парк. Это не значит, что она плохой человек, это значит, что она…

— Данфорд, о чем ты говоришь?

Он пожал плечами:

— Известно ли тебе о безответной любви, Белл? Я имею в виду, когда тебе не отвечают взаимностью?

— Генри любит тебя, Данфорд. Я знаю, что говорю.

Он молча покачал головой.

— Да это так очевидно! Мы все знаем, что она любит тебя.

— У меня есть письмо, в котором она утверждает обратное.

— Должно быть, произошла ошибка.

— Не было ошибки, Белл. — Он горько засмеялся. — Кроме той, которую я совершил, когда произнес на венчании: «Да».

Белл заехала к Данфорду через месяц. Он сделал вид, что рад ей, но ничто не могло вывести его из меланхолии. Генри виделась ему повсюду. Он постоянно слышал ее голос. Он страшно тосковал по ней и презирал себя за то, что по-прежнему любит эту женщину.

— Добрый день, Данфорд, — сдержанно поздоровалась Белл, входя к нему в кабинет.

Он поклонился ей.

— Я подумала, тебе будет интересно узнать: два дня назад Эмма благополучно родила сына. Я подумала, что Генри обрадовалась бы, услышав это, — добавила она многозначительно.

Первый раз за этот месяц Данфорд улыбнулся:

— Мальчик? Эшборн мечтал о дочке.

Белл смягчилась:

— Он ворчит, что Эмма всегда добивается своего, но все равно счастлив, как только может быть счастлив молодой отец,

— Так, значит, ребенок здоров?

— Большой розовый карапуз с густыми черными волосами.

— Боюсь, он устроит им веселую жизнь.

— Данфорд, — сказала вкрадчиво Белл, — кто-то должен рассказать об этом Генри. Ей будет приятно узнать.