Глава 22

— Приехал лорд Стэннедж и просит принять его, мисс Баррет.

Сердце громко застучало у нее в груди, когда дворецкий произнес эти слова.

— Мне сказать, что вас нет дома? — спросил дворецкий, увидев ее замешательство.

— Нет-нет, — ответила она, нервно облизывая губы. — Я сейчас спущусь.

Генри отложила в сторону письмо, которое писала Эмме. Герцогиня Эшборн скорее всего перестанет общаться с ней, как только узнает о расторжении помолвки. Но прежде чем это случится, она хотела написать ей в последний раз.

«Ну вот и все, — сказала себе Генри, пытаясь справиться с удушьем в груди. — Теперь он ненавидит тебя». Она знала, что причинила ему почти такую же боль, какую только что перенесла сама.

Она встала, расправляя оборки на платье. Это было платье, которое он купил ей в Труро. Генри сама не знала, почему велела горничной достать из шкафа именно его. Это было похоже на отчаянную попытку хоть ненадолго удержать уходящее счастье. Теперь это казалось глупым. Разве может платье помочь ее разбитому сердцу?

Расправив плечи, девушка вышла из комнаты и осторожно прикрыла дверь. Надо держаться естественно: так, словно ничего не случилось. Она не должна показать, что знает о письме, полученном Данфордом будто бы по ошибке, иначе он может что-нибудь заподозрить.

Генри подошла к лестнице и в замешательстве остановилась. О Боже, она уже чувствовала боль. Проще всего развернуться и убежать в свою комнату! Дворецкий скажет, что она больна. Данфорд поверил в ее болезнь на прошлой неделе, поверит и теперь. Нет, это не выход. Она должна увидеть его. Поражаясь в душе собственному благородству, Генри начала спускаться по лестнице.

Ожидая свою невесту в гостиной, Данфорд стоял у окна и смотрел на улицу.

Невесту? Какая насмешка!

Если бы только она не говорила, что любит… Он судорожно сглотнул. Ему было бы легче вынести это, если бы тогда она не солгала ему. Почему он был так наивен, полагая, что ему повезет так же, как и его друзьям? В светском обществе только сумасшедший мог мечтать о браке по любви. Счастливый брак Алекса и Эммы дал ему надежду. И появление Генри в его жизни он счел счастливым предзнаменованием. А теперь предательство опустошило его.

Данфорд слышал ее тихие шаги, но не смел повернуться. Он упрямо смотрел в окно. На улице женщина катила коляску. Из груди его вырвался вздох. Он так мечтал о детях.

— Данфорд? — Голос казался ему странным.

— Закрой дверь, Генри, — сказал он, не оборачиваясь.

— Но Каролина…

— Я повторяю: закрой дверь!

Генри хотела что-то ответить, но промолчала. Она шагнула к двери, закрыла ее и встала лицом к Данфорду. Прошла минута, но он не двигался. Генри собралась с духом и еще раз назвала его имя.

Он резко повернулся, и, к своему удивлению, она увидела улыбку на его лице.

— Данфорд? — чуть слышно произнесла Генри.

— Генри, любимая. — Он сделал шаг в ее сторону.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. Знакомая улыбка. Тот же изгиб красивых губ, ровные белые зубы. Но его взгляд был безжизненным. Генри едва удержалась, чтобы не сделать шаг назад. Ей удалось улыбнуться.

— Зачем ты хотел видеть меня, Данфорд?

— А почему бы мне и не повидать свою невесту?

Должно быть, ей показалось, что он сделал ударение на слове «невеста».

Он направлялся к ней. Генри отступила в сторону. И вовремя. Он пронесся мимо нее. Удивленная, она повернула голову. Данфорд закрыл дверь на ключ. У Генри пересохло во рту.

— Но, Данфорд… Моя репутация… От нее ничего не останется.

— Они во всем будут винить меня.

— Они? — остолбенев, повторила она.

Он равнодушно пожал плечами.

— Те, кто ведает репутацией. У меня ведь уже есть некоторые права. Через две недели — наша свадьба?!

«Свадьба?» — закричала она в душе. Но ему следует ненавидеть ее после получения письма! Как странно он держится! Ему следовало бы говорить не о свадьбе, а о расторжении помолвки.

— Данфорд? — Казалось, она не могла произнести ничего, кроме этого. Она знала, что ведет себя не так, как должна. Ей следует быть веселой и беспечной, именно такой он ожидал ее увидеть. Генри не знала, что делать. Она ждала его ярости, злости, а вместо этого он умело загонял ее в угол. Она и впрямь чувствовала себя загнанным зверьком.

— Может быть, мне просто захотелось поцеловать тебя, — сказал он рассеянно, снимая невидимую пылинку со своего рукава.

Генри судорожно сглотнула, перед тем как сказать:

— Не думаю. Если бы ты хотел поцеловать меня, то не стал бы заниматься какой-то ничтожной пылинкой.

Его рука застыла над рукавом.

— Наверное, ты права, — еле слышно сказал он.

— Права? — Боже милостивый, она совсем не ожидала этого.

— Да. Если бы я действительно хотел поцеловать тебя, заметь — действительно, я бы немедленные заключил тебя в объятия. Тогда это было бы настоящим проявлением любви, разве нет?

— Настоящим, — повторила она, надеясь, что ее голос звучит естественно, — в том случае, если бы ты в самом деле хотел жениться на мне.

Она сама дала ему прекрасный шанс, который следует использовать именно сейчас. Но он не сделал этого, лишь удивленно приподнял бровь.

— Если я хочу жениться на тебе, — шепотом повторил он, приблизившись к ней. — Интересный вопрос.

Генри невольно сделала шаг назад.

— Ты что, боишься меня, Генри?

Данфорд сделал еще один шаг.

Она замотала головой. Это было ужасно, просто ужасно. «Боже милостивый, — взмолилась она в душе, — сделай так, чтобы он любил меня, или так, чтобы ненавидел, но только не это. О, только не это…»

— Что-то не так, плутовка? — Его голос звучал холодно и равнодушно.

— Не надо… не надо играть мною, милорд.

Он прищурился:

— Не надо играть тобою? Какое странное слово!

Он подошел ближе, не сводя с нее глаз. Данфорд ничего не понимал. Он ожидал, что она ворвется в комнату с улыбкой на устах, готовая рассмеяться каждую минуту, — так бывало всегда, когда он приезжал к ней. Вместо этого она нервничала, будто ждала плохих новостей. Это было странно. Она не могла знать, что по ошибке отправила ему письмо, предназначавшееся Розалинде. Кем бы ни была эта Розалинда, она жила не в Лондоне, иначе бы он слышал о ней. А значит, она не могла получить письмо Генри и в тот же день написать об ошибке.

— Играть тобою? — повторил он. — С чего ты взяла, что мне захочется играть тобою, Генри?

— Я… я не знаю, — еле слышно сказала она.

Ложь! Он почувствовал это, посмотрев ей в глаза. Но почему она лжет? Он на секунду зажмурился и глубоко вздохнул. Злость и любовь одновременно повергли его в смятение. Данфорд открыл глаза. Генри тут же перевела взгляд на картину, висевшую на противоположной стене. Ему был виден изгиб ее восхитительной тонкой шеи… и локон спадал на лиф платья.

— Мне хочется поцеловать тебя, — прошептал он.

— Это неправда, — пробормотала она, быстро взглянув на него.

— Ты ошибаешься.

— Если бы это было правдой, ты смотрел бы на меня не так.

Она сделала шаг назад и зашла за стул, пытаясь хоть как-то отгородиться от него.

— И как же мне следовало бы смотреть на тебя, Генри? — Он оперся руками о спинку стула и подался вперед, приблизив свое лицо вплотную к ее.

— Так, будто ты все еще хочешь меня, — произнесла она едва слышно.

— Знаешь, Генри, я ведь и в самом деле хочу тебя.

— Нет. Не хочешь. — Ей хотелось убежать, спрятаться, но она продолжала смотреть на него, словно завороженная. — Ты хочешь сделать мне больно.

Он крепко взял ее руку повыше локтя и, не выпуская, обошел стул.

— Отчасти ты права, — вкрадчиво сказал он.

Вот и ее губы. Это был грубый, холодный поцелуй, так он еще никогда не целовал ее.

— Почему так неохотно, Генри? Ты не хочешь выходить за меня замуж?

Она отвернулась.

— Ты не хочешь выходить за меня? — повторил он медленно. — Ты отказываешься от того, что я предлагаю тебе? Отказываешься от создания семьи, спокойной, обеспеченной жизни? Ты хочешь отказаться от всего этого?

Генри попыталась вырваться из его объятий, но вдруг затихла, и он понял, что должен отпустить ее. Он должен отпустить ее и уйти из комнаты и из ее жизни. Но… он все еще хотел ее… Боже, как же он хочет ее! Любовь победила, а злость уступила место желанию. Его губы сделались мягкими. Он целовал ее лицо, мочку уха, подбородок, спускаясь все ниже и ниже, к шее и вырезу на платье.

— Скажи, что ничего не чувствуешь, — шептал он, — скажи.

Генри лишь покачала головой, сама не понимая, является ли это подтверждением или опровержением тому, о чем он спрашивал ее.

Данфорд услышал, как сладко она застонала, и на какую-то долю секунды не мог понять, проиграл он или выиграл. Впрочем, это совсем не важно, тут же решил он.

— Господи, какой же я осел, — прошипел он в ярости на самого себя. Она предала его — предала его! И все же он не мог разжать своих объятий.

— Что ты сказал?

Данфорд ничего не ответил. Он не хотел признаваться в том, что хочет ее и, черт возьми, любит, несмотря на ее ложь. Он лишь прошептал: «Молчи, Генри», — и опустил ее на диван.

Генри лежала не двигаясь. Его голое казался нежным, но слова… Это была ее последняя возможность оказаться в его объятиях, представить на миг, что он все еще любит ее. Она ощущала на себе жар его тела. Он обнимал её все крепче и крепче, покрывая поцелуями ее лицо, шею, опускаясь все ниже. Генри не хотела обнимать его, но и сил вырваться у нее тоже не было. Любит ли он ее? Сейчас его губы любили ее. Он нежно целовал её набухшие соски сквозь тонкую ткань муслина. Она посмотрела вниз, и то, что она увидела, отрезвило ее. От поцелуев на лифе остались пятна. Ему было все равно. Он сделал это, желая проучить ее. Он смог бы даже…

— Нет! — закричала она, так сильно толкнув его, что от неожиданности он упал на пол.