— Теперь уже нет!

— А на меня она до сих пор наводит страх. И чем дальше, тем больше. Доходит до абсурда: я начинаю верить, что именно она незаметно привела меня к вам, а не чудесное стечение обстоятельств. Я уже не уверена, сама ли я решила приехать во Францию, или Ида подала мне такую идею. И не она ли говорила мне о клубе «Расинг», советуя туда пойти, в надежде, что я вас там повстречаю? Ида — эгоистичное чудовище, Жофруа! Чудовище, которое вы, тем не менее, обожали и черты которого вы с радостью узнаете во мне… Не испытываете ли вы, находясь со мной, ощущения, что обретаете вновь то, чего вам недоставало весь этот год? Да, мне страшно… Страшно оттого, что вы меня любите только по этой причине. Я не сомневаюсь — моя мать смогла стать для вас женщиной в полном смысле этого слова, но и я — другая женщина — способна, как и она, быть всем в жизни мужчины, которого полюблю. Когда вы меня узнаете лучше, то быстро поймете разницу между мной и Идой. Я не могу допустить и мысли, что вы будете разочарованы! Не обижайтесь на меня, Жофруа, но если я однажды соглашусь стать вашей женой, то лишь убедившись, что вы во мне любите меня, а не нечто, позволяющее вам освежить ваши лучшие воспоминания о прошлом!

Жофруа слушал ее затаив дыхание. Он окончательно понял, что вскоре Эдит станет его женой.

Для него не представляло трудностей ухаживать за Эдит так, как она об этом мечтала долгие годы. Он просто оставался самим собой, и она именно за это его и любила. Месяц спустя они были помолвлены.

Храня в тайне свою связь, они решили пожениться как можно быстрее, никого не ставя об этом в известность. Было бы неразумно и опрометчиво, после того, что имело место между ним и Идой, объявить не отличающемуся большим пониманием свету о рождении нового счастья. Эдит и Жофруа решили поставить французских и американских друзей перед свершившимся фактом после возвращения из свадебного путешествия.

Медовый месяц договорились провести на итальянских озерах — этого хотела Эдит.

— Я понимаю, насколько это банально, — говорила она, — там многие проводят медовый месяц, но я всегда мечтала провести свой только в Италии. Это, видимо, проявление романтики, свойственной мне как американке, — такой же, как любовь к красочным открыткам, распространенная на нашем континенте.

Для Жофруа мало значило место, где они проведут первые недели совместной жизни: главное, что рядом будет она. Он невольно сопоставил ребяческое желание своей невесты с одной мыслью, неоднократно высказываемой его бывшей любовницей: «Больше всего я сожалею не о том, что вышла замуж в США за человека, которого не любила, но о том, что не смогла провести медовый месяц в Италии… Господин Килинг непременно хотел показать мне Ниагарский водопад! Это было, конечно, восхитительно, но слишком грандиозно для молодой женщины, совершенно равнодушной к величию природы, в которой она искала только умиротворенности. И кто знает: если бы у месье Килинга хватило ума увезти меня на итальянские озера, может быть, все закончилось бы тем, что я нашла бы в нем некий шарм. Ведь это очень важно, на каком фоне распускается первая любовь… И если я вновь буду выходить замуж, то непременно потребую у нового избранника подарить мне эту радость, которой я была лишена и на которую каждая женщина имеет право хотя бы раз в жизни».

Жофруа с улыбкой подумал о схожести вкусов матери и дочери. Видимо, это и было истинной причиной взаимной неприязни двух женщин. Самым странным в этой вражде было то, что их удаленность друг от друга, так желаемая обеими, вовсе не смягчала постоянную напряженность, старательно сохранявшуюся той и другой стороной. Они никогда не перезванивались и почти никогда не писали друг другу писем: последняя и единственная открытка была послана Идой своей дочери из Майами несколько месяцев назад, и Эдит призналась, что не видит необходимости отвечать на эти несколько банальных строк. Временами Жофруа улавливал скрытую, но твердую ненависть в далеко не любезных словах дочери по поводу поведения своей матери, и это его беспокоило.

Дней за десять до заключения брака он рискнул спросить:

— Вы намерены сообщить вашей матери о свадьбе?

В глазах Эдит промелькнуло изумление:

— Даже и не помышляю! Это ее вовсе не касается! Я уже давно самостоятельно принимаю решения и считаю, что нет никакой необходимости ставить ее в известность о том, что вы станете моим мужем. Достаточно будет сообщить ей эту новость после возвращения из Италии: тогда она уже не сможет помешать нам. Представляю ее физиономию, когда она это узнает! Она точно свалится в обморок… Бедняжка Ида!

Последние слова, произнесенные саркастическим тоном, болью отозвались в сердце Жофруа. Их горькая ирония заставила подумать, что Эдит согласилась стать его женой лишь из стремления досадить своей матери. Но вскоре это впечатление под воздействием нежности и влюбленной доверчивости, исходившей от девушки, рассеялось. Впоследствии поглотившие их последние приготовления к свадьбе окончательно развеяли его беспокойство.

Сразу же после венчания Эдит и Жофруа Дюкесн уехали в Италию.

Вначале они остановились в отеле города Дижон, как будто бы решив не нарушать общепринятого ритуала, соблюдаемого всеми молодоженами, следующими по одной из классических «дорог счастья». Путь пролегал через чарующий лес, холмы Морвана и Бургундию: никогда эти пейзажи не казались им столь великолепными. Казалось, она смотрит на все это его глазами; он же любовался природой лишь потому, что рядом была она.

В эту ночь она стала его женой…

Для Жофруа это стало чудесным откровением.

То, на что он едва осмеливался надеяться в первые часы их знакомства, подтвердилось: Эдит была не только портретом юной Иды, но и оказалась столь же искусной любовницей — такой же страстной, обольстительной и неутолимой. Эта первая ночь была умопомрачительной. Когда на следующий день они вновь пустились в путь по залитой солнцем дороге, то были уже больше чем муж и жена.

Их следующая остановка произошла в Монтре. Теплая ночь при распахнутом на мерцающую поверхность озера окне позволила им завершить взаимное завоевание. Ничто больше не могло их разлучить!

Наконец они прибыли в город романтической мечты девушки — Белладжио, где отель носил такое таинственное название: «Вилла Сербеллони».

В течение пяти недель они жили лишь для любви, ни на мгновение не прерывая свою близость. Даже когда Эдит не одаряла его своими ласками, Жофруа ощущал себя во власти ее ясного взгляда, зовущих губ и нежного голоса. Ни он, ни она не замечали окружающих их людей: клиенты отеля, обслуживающий персонал, рыбаки в порту были для них всего лишь призраками, случайно касающимися их счастья, но ничего в нем не понимающими.

Иногда они брали напрокат лодку, чтобы незаметно отдалиться от людей, затерявшись среди чарующих вод озера. Однажды, заплыв на середину, они оставили лодку плыть по воле волн и, убаюкиваемые нежным покачиванием судна, наслаждались уединенностью. И на их устах, и в их мыслях не было иных слов, кроме как «моя любовь» или «я тебя люблю»…

Однако однажды Жофруа нарушил эту безмятежность:

— Теперь, когда мы видим, что созданы друг для друга, я могу признаться тебе, что был безумно рад, обнаружив при нашей первой близости, что ты уже женщина… Не думай, что я посмею однажды упрекнуть тебя в этом. Если бы ты знала, как я опасался найти в тебе лишь неопытную девушку. Мои слова тебя, видимо, удивляют и кажутся страшно глупыми?

— Вовсе нет, милый. Каждый мужчина опасается первого любовного контакта: он может оказаться таким рискованным для зарождающегося счастья! Я благодарна тебе за эти слова и, признаться, догадывалась, что тебе нужна женщина, иначе ты бы не смог так долго жить с моей матерью.

Впервые за многие недели тень Иды встала между ними. Это была первая трещина в их счастье. И в этом была виновата она. Жофруа досадовал на нее за это, поскольку считал, что забыл Иду навсегда, однако едва ее имя было произнесено, как он вновь представил себе лицо своей бывшей любовницы, и у него промелькнула мысль, что повышенная чувственность, исходившая от Эдит как днем, так и ночью, была ничем иным, как точным отражением качеств ее матери.

Чем ближе ему становилась Эдит как любовница, тем настойчивее его преследовала мысль о ее любовном прошлом, о котором она ему никогда ничего не рассказывала. В первые дни их помолвки, а затем и женитьбы он объяснял это молчание вполне естественной скромностью девушки, которая, со своей стороны, никогда не задавала ему вопросов по поводу его связи с Идой. Между ними как бы установилось молчаливое соглашение: каждый хранил в себе секрет, который другой не должен был знать. Это умолчание, причиняющее взаимные страдания, еще более усиливало их страсть.

Если Эдит, казалось, не испытывала никакого желания узнать, какой Ида была в качестве любовницы, то Жофруа не мог смириться с мыслью, что не знает имени того, кто открыл плотскую любовь женщине, носящей теперь его фамилию. Став теперь мужем, он чувствовал себя ущемленным, находя их тайны неравноценными: она, даже не расспрашивая его ни о чем, знала все-таки значительно больше о его прежней любовнице, нежели он о мужчине, представлявшемся в его взбудораженном сознании ее первым любовником.

А смог ли он стать для нее любовником, этот таинственный незнакомец? Жофруа не хотел в это поверить, настолько его собственная физическая близость с Эдит была всеобъемлющей. Ему казалось немыслимым, чтобы это прекрасное создание принадлежало с такой же полнотой другому, поскольку тогда она была бы женщиной, для которой любой мужчина мог стать любовником. Из этого бы следовало, что все ее поведение было только искусной игрой; но это не увязывалось с ее искренностью. Жофруа гнал от себя эти крамольные мысли.

Однако, обнаруживая у своей спутницы такую утонченность ласк, такое знание науки наслаждений, такую потребность утолить свои вечно ненасытные ощущения, он задавался вопросом: не было ли у этой девушки, встреченной им, когда той было уже 27 лет, множества любовных приключений? Разве возможно, чтобы один-единственный любовник, которого она познала до встречи с ним, смог так впечатлить ее, что она уже, казалось, не могла обойтись без постоянной близости с мужчиной? Но если дела обстояли именно так, то не доказывало ли это, что тот, единственный, сумел стать для нее настоящим любовником?