— Диск у нас! Объект у инспектора Адлер. Поднимайте вертушку. Нам нужны руки. Тут два почти двухсотых.


Звуки доходили словно из того самого колодца. Моего колодца. Где внутри, на дне той самой воды, которую изменил Хан, лежала моя банка. И она открылась. А с ней наружу вышло всё. Пока мы летели в вертолёте, я вспоминала всю свою жизнь. Так бывает, когда ты держишь за руку её смысл. Вспоминала и смотрела на лицо под кислородной маской, и не могла оторвать глаз. Каждая чёрточка, каждый плавный изгиб, каждый сантиметр этого лица был моим. Любимым и самым ценным. Оно постареет, но совершенно точно останется таким же любимым и родным. А память… То, что я проклинала раньше со всей силой, будет возвращать мне его лицо молодым. Таким, каким я увидела его впервые.

Физическая боль была ничтожной. Словно на периферии я чувствовала, как саднит рука, но я не могла отпустить другую руку. Не могла лишиться того самого смысла.

Но его отобрали… И не по моей воле.

— Отойдите! — я стояла посреди отделения интенсивной терапии, а за окном ярко светило солнце.

— Простить, но входа нет! Вы быть посторонняя лицо! — чеканил охранник, каждое слово, пока я понимала что вот тот конец, о котором я сказала Хану в машине.

— Отойдите! — хватаюсь за кобуру, но меня осекает строгий голос, который я хорошо запомнила.

Мразь, и прихвостень Чхвэ Йон Со, адвокат Хон повысил голос и бросил мне в спину:

— Инспектор Адлер! Прекратите это, иначе я запрошу ваш арест на двое суток!

Я медленно повернула голову, и смотрела словно сквозь сужающийся туннель на морду и пасть этой продажной твари.

— С вами хотят поговорить!

Весь персонал реанимационного отделения больницы "Мирэ", в которую и привезли Хана несколько часов назад, застыл. Медсестры повыскакивали из-за стоек, прикрывая в шоке рты руками, смотря на то, как посреди коридора стоит больная баба с пушкой в руках, и угрожает охране у палаты наследника "Шинорацу".

Я вложила пистолет обратно, и прищурившись сказала:

— Веди!

Он лишь ухмыльнулся, и указал в поклоне направление, а я уже знала, кто меня желает видеть. Поэтому вошла в кабинет заведующего отделением, и получила тут же по лицу.

— Мичиннян коллыгатхэнён *(Грязная шлюха!) — завопила мать Хана, которую я впервые видела.

Мы стояли в широком кабинете обставленном в светлых тонах, и я прекрасно рассмотрела эту женщину, благодаря этим тонам. Она была как серое пятно на белом, но при этом держалась так, словно белее этих стен.

Я отвернула голову после пощёчины обратно и холодно прошлась по ней взглядом:

— Госпожа Ким, желает чтобы вы немедленно покинули территорию Корейской республики, и больше никогда не искали встреч с её сыном!

— А если я не хочу? — вскинула подбородок, на что женщина начала изливать на меня такие вопли, что голова разболелась сильнее, а бандаж на руке уже не помогал от боли.

— Вас никто не спрашивает! Ваши документы на депортацию уже готовы. Мало того, нам хорошо известно, что это именно вы сделали мишенью для больной психопатки господина Ким Хан Бина! Госпожа Ким уже направила соответствующее прошение и вашему непосредственному руководству с просьбой уволить вас со службы и отобрать звание капитана полиции.

— Моё руководство пошлет и вас, и госпожу Ким, поэтому ваши потуги безрезультатны! Вы бы лучше о своем старшем господине позаботились! Его ждут огромные проблемы! — я смотрела ей прямо в глаза и понимала, что это действительно конец.

Эта женщина точная копия моей бывшей свекрови. Она никогда не отпустит сына со своего поля зрения. Даже если Хан будет сопротивляться, она и самолёт остановит прямо в небе, но снимет его с рейса. А меня запихнут в него силком.

— Ты! — она рявкнула, и прошлась по мне новым яростным взглядом, — Не сметь угрожать моя семья, чужая женщина! Ты взрослая и хитрая кисен! Не сметь больше прикасаться к мой сын и убираться свой дом!

— А вы мнения своего сына спросили? — по моей щеке покатилась слеза, но я не могла взять себя в руки, поэтому высказала ей всё в лицо, — Вы хоть знаете, что он любит есть китайскую лапшу из обычной закусочной? Вам известно, что он надевает всегда черные футболки, потому что так делал его отец? Вы интересовались у него, почему он не может даже в колумбарий к нему прийти и до сих пор считает, что папа жив! Потому что это ВЫ не дали ему проститься с отцом! Вы знаете, насколько он вас любит?! Вы знаете, что он плачет, когда вспоминает что его мать просрала, свою жизнь в бутылке и деньгах! Вы хоть раз видели его искреннюю улыбку, когда у него что-то получается? Вы мать? Или вы женщина, которая воспроизвела его на свет?! — я выдохнула, а потом стала задыхаться от боли, потому что она не поняла ни слова из того, что я ей сказала.

— Вон! Что ты знать о том, что чувствовать мать? — прошипела женщина, а я на выдохе ответила:

— Знаю, потому что потеряла ребенка на третьем месяце, когда меня изнасиловал собственный муж! Поэтому гордитесь, что вы ЗНАТЬ! а я не знать…

Я вышла вон за дверь, и меня сковал холод. Глянула на двери, у которых стояло шестеро амбалов, и продолжала стоять, пока ко мне не подошёл единственный человек, который всегда оставался в моей жизни.

— Пойдем, девочка! Нам нужно в управление и домой!

— Мы летим домой? — я продолжала смотреть на двери и ждала, вытирая слёзы рукой. Как идиотка ждала, что вот сейчас они откроются, а из них выйдет Хан.

— Да, доча! Мы летим домой! Хватит с нас этой заграницы! Мне совершенно не понравился их музей с унитазами! — дядя Олег, как всегда цинично шутил, но только он мог знать насколько мне больно.

— Пошли… — Анастасов приобнял меня и развернул к лифтам.

— Я… Мне…

— Ты сделала всё, что могла, Лика. Это фатум. В жизни людей, так называют других людей, которые врываются в нее и меняют полностью.

— Я не могу уйти! Не могу! Это предательство! — я вырвалась, но Анастасов впихнул меня в дверь лифта и рыкнул:

— Нас вышвырнут отсюда всё равно! Хан не успеет очнуться, а на реабилитацию такого ранения нужны недели! У этой ситуации один выход, Лика! И ты его знаешь! Дай парню повзрослеть и сделать свой выбор. Если он мужик, и дорожит тобой, он найдет тебя и посреди Антарктиды, дура! — я вздрогнула, а дядя Олег ударил по кнопке первого этажа, и тихо добавил:

— Прости! Не верится, что могу журить и хаять тебя как раньше, не опасаясь, что ты в истерику впадешь! Поэтому начинаю входить во вкус!

А я была близка именно к истерике. И первые её отголоски случились в апатах, когда на следующий день я собирала вещи. Лучше бы я не трогала ни сумку, ни то, что было в ней. Лучше бы я не складывала три скудных черных футболки и несколько пар джинс в неё. Лучше бы я не трогала ничего, и опять сидела вместе с ним на низком диване, смотря на то, как закат ярко окрашивает его фигуру. Как солнечный свет слоями разных красок из палитры рисует изящное тело, а в черных волосах, которые небрежно растрёпаны моими руками, играет золото. Лучше бы наблюдать за тем, как по его коже стекает вода, а на широкой вязи иероглифов на правом плече останавливаются капли, задерживаясь в необычных словах, смысла которых я не знаю.

Он не приедет за мной! Его мать сделает всё для этого. А судя из того, что мне сказал Ли Ю Чон-ши в управлении, меня выпроводят все равно. Даже не смотря на то, что это именно мы с дядей нашли преступника. Даже не смотря на то, что начальник департамента лично вступился за меня, и требовал продлить мою рабочую визу до окончания судебных тяжб и вынесения вердикта Хатори Кимура. Семья Хана действительно оказалась не так проста. Связи в политических кругах позволили ускорить моё возвращение домой.

Поэтому я стояла на черной сумкой, и положив руку на ткань красного пиджака, который лежал сверху, прошептала сквозь улыбку:

— Кумао, нэ саран…

За моей спиной закрылась дверь и послышался писк замка, к которому я уже привыкла. Спустилась вниз и поблагодарив консьержку, ту самую улыбчивую и постоянно болтающую аджуму за её теплый прием и работу, низко поклонилась ей и вышла из комплекса.

Меня тянуло ещё к одному месту. К тому смотровой площадке в конце парковой зоны моего комплекса. Поэтому я спокойно и неспешным шагом пошла именно в её сторону. Солнце опять играло с облаками в прятки, поэтому его лучи то облизывали город внизу, то нет. И это было то самое воспоминание, которое я заберу с собой, как и Хана.

Воспоминание того, как я смотрела на чужой город человека, который стал моим. Место, в другой реальности, где за моей спиной опять пробежала стайка женщин в смешных кепках, но в этот раз в моих ушах не было дикого набора звуков. В этот раз в моих ушах слышались лишь его слова:

"Саранхэ, ё, наэ хетсаль…"

— Люблю тебя, моё тепло…


— Чего ты там бормочешь, Лика? — я вздрогнула и повернулась к дяде Олегу.

— Вы же должны были улететь ещё вчера! Я ж вас выпроводила! — прищурилась, на что мужчина фыркнул:

— Поговори мне ещё! Идём! Нас там Ли Ю Чон на парковке с парнями уже полчаса ждёт, а ты эстетическое удовольствие получаешь от панорамных видов! Времени нет! Вылет через два часа!

Он отобрал у меня чемодан и выпятил правый локоть:

— Уваж старика! Теперь ты можешь! — его голос смягчился, и я легко прихватила его под локоть здоровой рукой.

Только вот я и не знала, что держалась я ровно потому, что нас с Ханом раздела пара улиц в одном городе. Откат я встретила, когда вдруг поняла что сижу в самолёте, а до приземления во Владивостоке, остаётся час.

Это состояние душило, и выплеснуть я его смогла только закрывшись в туалете эконом-класса, где я села прямо на пол и меня прорвало. Мне было настолько плохо, что хотелось выть. А слёзы не давали дышать, как и гортанные всхлипы, которые я сдерживала с силой зажав рот и не издавая ни звука. Так я снова душилась слезами. И так я снова стояла напротив своей двери в высотке новостроя на тринадцатом этаже.