— Откуда нарисовался этот козлина? — не проявил особого уважения бывший.

— Ты осторожнее со словами, — строго заметила я. — Он мой подопечный немец.

— И че теперь? По-русски говоришь, дядя? — Лёлик ухмыльнулся.

Фон Вейганд вопросительно посмотрел на меня, и я возблагодарила небеса за то, что он не понимает ни слова.

— My friend Leonid. He is glad to meet you (Мой друг Леонид. Он рад с вами познакомиться), — спешно выполняю политкорректный перевод.

— Wirklich? (Правда?) — шеф-монтажник уселся напротив, продолжая мило улыбаться.

Лучше бы он злился, как вчера вечером, выдал гневную тираду по-немецки, перебросил меня через плечо и понес тр*хать, пусть бы врезал Лёлику, показав, кто тут хозяин. Любое проявление истинных эмоций во сто крат лучше этого проклятого угрожающего спокойствия. Наверное. Я не желала узнать силу его гнева.

— Это господин фон Вейганд. Работаю его личным переводчиком, мы устанавливаем новое оборудование на заводе…

— Подозрительный тип, — перебил бывший. — Не нравится он мне.

— Думаю, он не расстроится, — говорю, чтобы не молчать и не думать.

— По-русски никак? Даже «гитлер капут» и «да, да, это фантастика» не знает? — Лёлик потянулся за сигаретами.

Вероятнее всего, перевод не нужен. Мне хочется встать и уйти, оставить эту парочку наедине, а самой скрыться в безопасном месте. Губы фон Вейганда улыбаются, лицо выражает сплошной позитив, но в глубине карих глаз читается то, чего я отчаянно не желаю знать. Хочется бежать, потому что я вдруг отчетливо понимаю — наказывать будут не Леонида, наказывать будут меня.

— Komm zu mir (Подойди ко мне), — его голос мягче шелка.

Нервно пожимаю плечами. Я совсем не обязана подчиняться.

— Komm zu mir, meine Schlampe (Подойди ко мне, моя шлюха), — повторяет фон Вейганд, и мои щеки резко приобретают свекольный оттенок.

Грязное словечко, которое не предназначено для чужих ушей. Воспоминания прошлой ночи заставляют отчаянно краснеть. Под гипнотическим взором шефа-монтажника я не в силах ослушаться. Я не уверена, что хочу ослушаться.

«Давай, стань на колени, попроси наказание», — советует внутренний голос, крутя пальцем у моего взмокшего виска.

— Че он заряжает? — Лёлик щелкает зажигалкой.

— Попросил сесть ближе, — голос срывается.

Я не понимаю, зачем делаю это, зачем встаю и пересаживаюсь на диван к фон Вейганду. Я ведь не настолько тряпка, чтобы полностью раствориться и… черт побери, неужели меня не обижает «шлюха»?!

— Ты должна все его заморочки слушать, — бывший делает затяжку. — Интересная у тебя работа.

Фон Вейганд достаёт из кармана продолговатый футляр и протягивает мне.

— Sieh (Смотри), — велит он.

Провожу пальцами по бархатной поверхности. Приятно.

— Was ist das? (Что это?) — получается гораздо тише, чем я рассчитывала, почти шепотом.

Он молчит, улыбка становится шире, а в глазах загораются опасные огоньки. Мне кажется, ему пошло бы сыграть роль маньяка. С таким-то взглядом.

Открываю футляр и сначала не вполне понимаю, что вижу. Для браслета слишком длинное, для цепочки слишком короткое, толщиной около сантиметра, не меньше. Серебро? Белое золото? Прикольная бижутерия? Затрудняюсь с ответом. Если это не бижутерия, то стоит до фига и больше. Колье или ожерелье, не уверена, как охарактеризовать. Камешков никаких нет, но плетение очень интересное.

Фон Вейганд снимает с меня цепочку и крестик. Как у него всё так ловко выходит? Замок надежно обмотан леской, чтобы не расстегнулся случайно. Шефу-монтажнику хватает мгновения. Я будто под кайфом, не реагирую и тупо смотрю на собственный крестик в его руках.

«Очнись, идиотка!» — вопит мой внутренний голос, взывая к скудным остатка разума.

Тянусь за крестиком, но шеф-монтажник прячет его в карман рубашки. Прежде чем я успеваю запротестовать, мою шею плотно обвивает новое украшение. Мне трудно дышать, не могу ничего сказать, просто не могу. Не чувствую пульса, не слышу биения сердца. Смотрю на фон Вейганда наивно распахнутыми глазами. Непроницаемая маска не выдает его истинных эмоций, только в потемневших глазах я могу прочесть единственный ответ на миллион своих вопросов. Его глаза почти черные, зрачки расширены до предела, выдают желание. Жаждут обладать.

Фон Вейганд пальцами касается моих приоткрытых губ, обводит контур, скользит ниже, задерживается на своём подарке и продолжает движение, очерчивая границы владений.

— It is all mine (Это всё моё), — выделяет каждое слово.

Думаю, теперь и Леониду перевод не нужен.

Задыхаюсь от властного поцелуя, подчиняюсь и гасну. Этот поцелуй хуже оскорбления, хуже пощечины. В нём нет ничего, кроме желания показать, кто правит балом. С тем же успехом он мог бы раздеть меня посреди улицы и тр*хнуть. Жадность, с которой слились наши губы, показывает, что наши тела сливаются не менее жарко.

Лёлик офигел от этого зрелища. Сигарета в руках моего бывшего парня дымится из последних сил, а он не спешит затянуться.

Плевать.

Плевать на явно обалдевший взгляд, которым Леонид провожает меня и фон Вейганда. Плевать на всех и вся. Меня пугает собственная реакция. Мне оху*нно нравится всё это. Внутренний излом, огонь, пожирающий инстинкт самосохранения.

Шеф-монтажник ведет меня за собой, и я покорна, как ручная собачка. На мне даже ошейник имеется. Минуточку.

Ошейник. Это слово отдается гулким ударом, раскаленной иглой впивается в сознание. Действительно ошейник. Никакое не украшение. Моя ладонь инстинктивно ложится на шею. Я должна снять эту дрянь немедленно, и пускай вернет мой крестик. Что он возомнил?

— Nein (Нет), — хрипло раздается над ухом, и запястье обдает болью.

Фон Вейганд настолько резко и грубо отводит мою руку в сторону, что я кричу. Он заталкивает меня в первое попавшееся такси, садится рядом и сообщает водителю название отеля. Физически ощущаю на коже его ярость. Маска добродушия растворилась, будто ее и не бывало. Ревнует или это инстинкт собственника? Значу ли я для него больше, чем очередная забава на пару ночей?

Потираю запястье, стараясь успокоить боль. Он мне чуть руку не сломал. Наверное, надо что-нибудь сказать, но слова не идут. Я молчу и не делаю попыток снять его ошейник, сниму в номере. Можно и подождать. Вот только… что, если шеф-монтажник пойдет за мной? Не в таком состоянии, пожалуйста. Ладно, не дергайся, в отеле полно людей и он не станет устраивать сцену.

Я радуюсь, когда он высаживает меня из такси перед отелем, а сам уезжает. Всю дорогу меня трясло как в лихорадке. Наши игры приобретают опасный оттенок. Хочу ли я продолжать? Могу ли я?

* * *

Запираюсь на ключ. Для верности подпираю дверь тумбочкой. Вряд ли он станет ломиться, но лучше перестраховаться. Ведь приходил ко мне в первый вечер.

Очень долго сижу в комнате с выключенным светом, боюсь шелохнуться. Мои губы горят, касаюсь их, а на ощупь они холоднее льда. Мне страшно. Раньше я не особенно задумывалась о том, что творю. Пришла в номер к мужчине, о котором не знаю совершенно ничего, ни капли информации. Восхищалась его отличием от других, явной крутостью, властным отношением. Воспринимала фон Вейганда как осуществившуюся мечту, идеальную внешне и внутренне. Но что, если некоторым мечтам лучше не сбываться?

«Игры приобретают опасный оттенок», — снова подумала я.

Сегодня он надел на тебя ошейник, а завтра придет с кнутом. Да, для фантазий неплохо, возбуждающе, но вот реальность…

Я не любительница боли. Почему он так странно действует на меня? Почему хочется ему подчиняться? Почему нравится ему подчиняться?

Усилием воли стряхиваю остатки кошмара, плетусь под душ. Вода помогает прийти в себя. Тщательно вытираюсь, набрасываю гостиничный халат, лезу под теплое одеяло. Стараюсь не думать, почему его ошейник до сих пор на моей шее. Я могла снять его еще перед купанием, но я не сделала этого. Почему?

Надо это прекратить. Пока не стало поздно. Если уже не поздно.

Где он? Что он делает? Наверняка тр*хает свою новую «шлюху». Может, это конец? Он обиделся, решил прекратить. Я обняла Лёлика в ответ, абсолютно невинно, даже аморфно. Я не улыбалась, не смеялась, не проявляла ни малейших признаков радости или удовольствия. Чем вызвана ярость?

Лёлик.

С Лёликом всегда было предельно просто. Я серьезно собиралась за него замуж, рожать детей, строить семью. Мама приходила в ужас от подобных счастливых планов. Чтобы девочка из приличной семьи (высшее образование, круглая отличница, красавица, интеллектуально развитая во всех смыслах) связалась с откровенным быдлом (семь классов, бурситет, внешне на любителя, слово «чай» через «я» пишет).

— Моя подруга с центра, а я с окраины, — распевал Лёлик.

И я умилялась. Он был бабником, но вроде как выбор остановил на мне и сохранял верность, говорил приятности, скупо, без особого красноречия, но я таяла и погружалась в омут с головой.

— Ты, конечно, умная, но жизни не знаешь, — философствовал он.

И я наполнялась счастьем, что такой продвинутый парень не ровно дышит к такой скромной мне. Нашу идиллию не могла нарушить ни мама, запирающая меня на ключ, ни папа, таскающий меня за волосы по квартире с воплем «только через мой труп». Я врала, убегала, стремилась к Лёлику, будто он был моей землей обетованной. Конечно, бывали многочисленные ссоры, но нас тянуло магнитом друг к другу. Настоящую любовь ничто не способно убить, конечно, если она настоящая.

Всё закончилось на одном из наших тайных свиданий, сразу после обсуждения, в каком районе квартиру снимем после свадьбы. Раз и навсегда. Будто отрезало.

— Ребенок — хороший повод для женитьбы, — заметил Леонид, как бы намекая, что пора сдать неприступную крепость будущему законному владельцу.