— Все те койки, в дальнем конце, свободны, — сказала капитан Уэзерби. — Там протекает крыша, но, наверное, вы сможете отыскать какие-нибудь сухие одеяла. А сейчас просто бросайте свои пожитки и пойдем в палатку, где столовая. Надо думать, вам сейчас не повредит съесть горяченького. Мне — точно нет. Я дежурю уже шестнадцать часов.

Они снова тронулись в путь, стараясь не упасть с двух узеньких дощечек, под которыми хлюпала грязь.

— Кажется, что дождь идет уже целую вечность, — жизнерадостно говорила Уэзерби. — Не удивлюсь, если нам придется строить ковчег… Вот палатка столовой. Тут можно выпить чего-нибудь горяченького в любое время, когда вы свободны.

Грейс обхватила ладонями кружку с дымящимся чаем и с наслаждением начала понемногу пить. Кэтрин Уэзерби села напротив нее и начала уминать из глубокой тарелки фасоль с колбасой.

— Мне любопытно, — сказала она. — Вы не похожи на тех, кто вызывается идти добровольцем на линию фронта. Вы говорили — Челтенхэм. Вы прямо из колледжа для благородных девиц?

— Ох, нет, — отозвалась Грейс. — Я живу неподалеку от Челтенхэма. Уже год, как окончила школу. Я хотела сразу же пойти добровольцем, но моя мать утверждала, что я там буду не столько помогать, сколько мешать. А еще она утверждала, что я нужна ей дома. — Она немного помолчала. — Моя мать активно занимается благотворительностью.

— А, из этих, — сказала капитан Уэзерби. — Помогает бедным, хотят они этого или нет. Моя мать тоже была немного такая. Родители — это зануды, правда?

— Мой папа — прелесть, — сказала Грейс. — Если не считать того, что он… не от мира сего. Он или молится, или читает.

— Господи! — со смехом проговорила капитан. — Святой вместо отца!

— Он — викарий, — объяснила Грейс. — Но я бы сказала, что в святые, скорее, метит моя мать.

— Так вы сбежали от благотворительности?

Грейс уставилась на дымящийся чай.

— Моего брата убили. Я поняла, что мне надо уехать… что-то делать…

— Найти смысл в бессмыслице, — понимающе отозвалась Кэтрин. — Моего жениха тоже убили. Работать очень полезно — перестаешь думать. Если вы больше ничего не будете есть, я скажу сестре Сэндерс, чтобы она познакомила вас с нашими порядками.


Было уже за полночь, когда Грейс свернулась калачиком и попыталась уснуть вопреки непрекращающемуся артиллерийскому обстрелу. В шесть ее разбудили, чтобы идти на дежурство, и она вышла в холодное серенькое утро. Дождь прекратился, но туман клочьями овечьей шерсти висел на зеленых изгородях, и ряд тополей, казалось, растворялся где-то в дымке. Как и говорила капитан Уэзерби, здесь было довольно красиво.

Грейс заступила на дежурство и получила поручение смерить всем температуру. Она была счастлива, что задание выпало ей по силам, и отправилась вдоль ряда пациентов, стараясь не показывать, какой ужас внушают ей невидящие глаза, забинтованные культи. Некоторые из солдат, еще почти мальчишки, были трогательно благодарны за любое внимание к ним. Когда она подошла к концу ряда, рыжеволосый австралиец, похоже, спал.

— Лейтенант Барклей, — негромко позвала она.

— Я бы не стал его будить, сестра, — предостерег ее плотный сержант с соседней койки.

— Почему?

— Он сегодня утром не в лучшей форме, — с ухмылкой объяснил сержант.

— Не сомневаюсь, что он понимает, что температуру мерят в шесть тридцать, нравится ему это или нет, — Грейс постаралась, чтобы в голосе ее звучал профессионализм.

— Конечно, — согласился сержант, — но он, знаете ли, австралиец…

— Мне наплевать, кто он, — сказала Грейс. — Температуру ему смерят, как и всем остальным.

— Не говорите потом, что я вас не предупредил, — басовито хохотнул сержант. Смех перешел в раздирающий кашель: на именной карте пациента было написано, что он перенес газовую атаку.

Грейс осторожно похлопала спящего по плечу.

— Просыпайтесь, лейтенант, — сказала она. — Пора мерить температуру.

Он пробормотал что-то вроде «ну вас к черту» и снова засопел.

Грейс подумала, как презрительно посмотрит на нее капитан Уэзерби, если она не справится со своим первым поручением. Она стянула с него одеяло.

— Вали отсюда, — прорычал голос с сонной хрипотцой. Забинтованная рука потянулась за одеялом, и тут, поморщившись от боли, лейтенант открыл глаза.

— Вы кто? — спросил он, сонно пялясь на Грейс.

— Я ваша медсестра.

Его глаза зажглись, как будто кто-то повернул выключатель. Глаза у него были, и правда, тревожащие — карие, с золотыми искрами, а их выражение заставило Грейс совершенно смутиться.

— Я вспомнил, — сказал он. — Вы — та галлюцинация, которая вчера вечером проплыла мимо. Я думал, это морфий. Я рад, что вы настоящая. Как вас зовут?

— Сестра Притчард, — сказала Грейс.

— Я имел в виду имя. Там, откуда я родом, мы не признаем титулов и всякой такой чуши, вроде отдания чести. Вы должны жалеть бедного парня из колонии, оказавшегося так далеко от дома!

— Меня зовут Грейс.

— Можете звать меня Блю.

— Блю? Синий?

— По-настоящему меня зовут Брюс, но меня все называют Блю, из-за того, что я рыжий, — объяснил он. Грейс не могла понять, разыгрывает ли он ее. Заметив ее скептический взгляд, он добавил: — Нет, правда. В Австралии всех рыжих называют Блю, так же как все высокие получают прозвище Коротышка.

— Должно быть, ужасно глупая страна, — сказала она.

— О, нет. Просто роскошная страна. Равных ей не найдешь. Я только и жду, когда смогу вернуться.

— Мне надо измерить вам температуру, лейтенант.

Она попыталась просунуть градусник ему под язык, но он отвернулся, качая головой.

— Не туда, — сказал он.

Грейс подняла градусник.

— Извините. Под мышку, да?

— Нет, и не туда, — сказал Брюс Барклей, и в углах его рта показалась чуть заметная ухмылка. — Мы в Австралии температуру меряем по-другому. Иначе почему, по-вашему, ее называют страной антиподов?

Минуту до Грейс еще не дошло, потом она ярко покраснела.

— Пора бы вам понять, что вы сейчас не в Австралии, лейтенант Барклей, — сказала она. — Решайте сами. Или мы измеряем вам температуру обычным способом, или я пишу на вашей карте, что она у вас повысилась до сорока, и капитан Уэзерби прикажет, чтобы вам устроили холодное обтирание. День не из таких, когда холодное обтирание может быть приятным, но, может, вы, австралийцы, народ закаленный…

Он весело подмигнул ей.

— Ты победила, Грейси, — сказал он.

В течение следующих нескольких дней Брюс Барклей продолжал вести себя в соответствии со своей репутацией. Он был неисправим. Грейс должна была ассистировать, когда ему делали перевязки — процедура длительная и невеселая, поскольку ожоги у него были обширные и повязки приходилось отмачивать, раны обрабатывать антисептической присыпкой и накладывать свежие бинты. Однажды, когда капитан снимала марлю, он пробормотал:

— А, е…

— Вы очень неотесанный, — сказала капитан Уэзерби. — Пора бы кому-нибудь научить вас хорошим манерам.

— И пора кому-нибудь научить вас менять повязки, не сдирая с живого шкуру, — ответил он.

— Я стараюсь, как могу, лейтенант. Вы должны понять, что это дело нелегкое.

— Конечно, для человека с пальцами, как сардельки, — сказал он. — Пусть бы за вас это делала вот эта юная леди. Посмотрите на ее изящные ручки. Готов поспорить, что она не стала бы с меня кожу сдирать!

— Сестра Притчард всего лишь доброволец, — ответила капитан Уэзерби, — и недостаточно квалифицирована для таких процедур. Я обучалась в одной из лучших больниц Лондона и сделала уже тысячи перевязок.

— Старая корова, — пробормотал Брюс.

— Что вы сказали?

— Я сказал: «Вот здорово!» — ответил он, глядя ей прямо в глаза. Грейс так боялась захихикать, что должна была прикусить губу. Она не осмеливалась посмотреть на Барклея: если он ей подмигнет, это будет последней каплей. Ей удалось сохранить спокойствие, пока они благополучно не вернулись в подсобную палатку.

— Мне очень жаль, что вам пришлось услышать неприличные слова, сестра, — сказала капитан. — Конечно, в военное время этого следует ожидать, но не от офицеров же!

Грейс продолжала молча мыть руки.

— Я уж хотела было сказать ему, что думаю, — продолжала капитан Уэзерби. — Но в его случае надо делать скидку, и мне не хотелось бы расстаться с ним в ссоре.

— О, разве лейтенант Барклей собирается уехать? — выпалила Грейс, изумляясь тому, какое резкое сожаление она при этом испытала.

Капитан Уэзерби посмотрела на нее с чувством, похожим на жалость.

— О, нет, сестра. Я только хотела сказать, что его шансы на выздоровление не слишком велики. При таких сильных ожогах часто начинается инфекция. И, Господь свидетель, здесь невозможно соблюдать стерильность. Но я не могу рисковать и разрешить перевозить его сейчас.

Грейс вернулась к своим обязанностям, потрясенная. Знал ли Брюс Барклей, что у него мало шансов? Возможно, знал, и его постоянные словесные поединки были его способом бороться за жизнь. Грейс была в ужасе из-за того, что не была к нему снисходительнее, и когда в следующий раз подошла к его койке, то поставила ему градусник под язык с такой осторожностью и нежностью, что он спросил:

— Что это с тобой сегодня?

— Ничего. Почему вы так спрашиваете?

— Ты тут играешь ангела милосердия. Умерить боль мою пришла, и все такое прочее…

— Я только исполняю свои обязанности, — ответила она, краснея.

— Так Бога ради, постарайся исполнять их немного повеселее, — отрезал он. — У меня просто мороз по коже, когда на меня смотрят глазами печальной коровы.

— Хорошо, лейтенант, — сказала она, отворачиваясь.

— И зови меня Брюс, если уж тебе Блю не нравится, — крикнул он ей вслед.