Он смотрел с ледяной насмешливостью, и Александр содрогнулся.

— Знаете, молодой человек, я был о вас иного мнения, — только и сумел сказать он.

— Как и о Люси.

— О Люси я не думаю плохо. Просто мы оказались разными.

— Вот как? — усмехнулся Кристиан и вдруг спросил: — А где портрет?

— Какой портрет?

— Портрет, изображающий вас в молодости. О нем говорила мать. Кажется, он висит в кабинете.

— Зачем он вам?

— Просто хочу взглянуть.

— И после этого вы уйдете?

— Да.

— Хорошо. Идите наверх.

Они стали подниматься по ступенькам. Вопреки всему Александр поглядывал на Кристиана с любопытством. Да, этот человек другой. Не то что он, не имеющий мужества разорвать связи с прежней устроенной жизнью, отречься от того, что создал он и что в определенной мере создало его. Да, Александр боялся потерять свой мир, неважно, был он счастлив в нем или нет.

— Вот, — сказал он, открывая дверь, — смотрите.

Кристиан поднял голову и медленно переступил через порог. Александр тоже посмотрел на портрет. Кристиан оторвал взгляд от портрета и повернулся к стоящему рядом мужчине:

— Знаете, моя мать считает, что вы и есть тот человек, что дал мне жизнь. Она хочет верить в судьбу. Мне казалось, что это бред, но теперь я вижу, что огромное сходство есть, хотя ничего нельзя утверждать наверняка. Доказательств нет. И все же я хочу, чтобы вы об этом знали.

— У вас все в порядке с головой?

— Не уверен. Но моя мать никогда не была лишена здравомыслия.

— Такой, как вы, не может быть моим сыном!

— Почему? Не такой уж я безнравственный, как вам кажется.

— Как сказать! Обвиняете меня во всех смертных грехах, а сами бросили девушку у алтаря.

— Да, верно. Просто я наконец нашел другую.

— Мари?

Кристиан не удивился.

— Да, Мари. И мы должны быть вместе. Иначе ей всю жизнь придется провести наедине со своей виной, а мне, как ни неправильно это звучит, наедине со своим одиночеством.

— Видимо, с виной жить все-таки легче?

— Эту вину, вину перед женщинами, нам, мужчинам, никогда не искупить, — сказал Кристиан. — Женщины не то чтобы слабее нас, просто они нуждаются в чем-то таком, что мы не в состоянии им дать. Потому что не видим, не понимаем. Потому что эгоистичны и жестоки.

Александр молчал. Кристиан смотрел ему в глаза:

— Вы любите Люси?

— Это вас не касается.

— Вы ошибаетесь.

Он говорил так, что Александр не решался спорить.

— Хорошо. Да, люблю.

— А она любит вас. Так что вам еще нужно? Какие земные блага?

И Александр снова не смог ничего ответить.

— Я уйду, как обещал, — сказал Кристиан. — Я написал матери, что жив и что со мной все в порядке.

С этими словами он вышел из кабинета и начал спускаться по лестнице.

Несколько секунд Александр стоял с потерянным видом, слушая удалявшиеся шаги, как затаившийся в укрытии зверь прислушивается к шагам охотника. Потом наступила тишина, она сомкнулась вокруг него, словно раковина, наполнила окружающее пространство и… душу.

Внезапно встрепенувшись, Александр сбежал вниз, увидел там старого лакея и обратился к нему, скрывая волнение:

— Скажи, Филипп, ты хорошо разглядел этого молодого человека?

— Думаю, да, — слегка поклонившись, отвечал тот.

— Ты служишь здесь много лет и знаешь нашу семью. Неужели этот юноша похож на молодого графа де Монтуа?!

В глазах лакея блеснул странный огонек. Он прекрасно понял, какого ответа ждет от него хозяин.

— Я должен говорить правду?

— Только правду, Филипп!

— Внешне он действительно похож на вас. И в то же время это человек не вашего круга, он не из вашей среды. Как и та дама, которая как-то приезжала вместе с вами. Эти люди не имеют ничего общего с родом графов де Монтуа. Ваш покойный отец не принимал таких особ в своем доме.

Александр пристально и задумчиво смотрел на него. Он думал о Люси. Была ли она бесчувственной и жадной, безмятежной и преуспевшей в удовлетворении своих желаний, способной пробуждать в мужчинах лишь дерзкие мысли об обладании ее плотью? Конечно нет. Должно быть, она и впрямь изменилась. А вот он, похоже, остался тем, кем был всегда, — человеком, живущим исключительно для себя, способным принимать только здравые решения, осмотрительным и безупречно светским.

— Да, ты прав, Филипп. И все-таки я нарушу это правило. Я верну этого молодого человека и поговорю с ним еще раз.


… — Садитесь, — сказал Александр, указывая на кожаное кресло.

Кристиан сел.

Они находились в гостиной, большой комнате со стенами, украшенными скульптурными медальонами, и высокими окнами, выходившими в сад.

— Я решил, пусть будет по-вашему, — продолжил Александр. — Я от вас откуплюсь. Будут вам и документы, и деньги.

— Хорошо. Хотя, на мой взгляд, вы откупаетесь от чего-то большего.

— Не философствуйте. Здесь все предельно просто.

— Понимаю.

— Надеюсь, я вас больше не увижу?

— Нет, потому что я уезжаю.

— Куда? — против воли поинтересовался Александр.

— Довольно далеко отсюда. На остров.

— С вашей Мари?

— Да.

— И что вы намерены делать в будущем?

Кристиан пожал плечами:

— Это неважно. Главное — я нашел свою Мари.

— Вы можете подождать несколько дней? Я пришлю вам документы? Скажите адрес.

Когда молодой человек ушел, Александр огляделся. Эти стены нерушимы, как и жизненные устои. То тщательно взвешенное соглашение, которое он только что заключил, — нет, не с Кристианом, а с самим собой, вернуло его в мир серьезных размышлений, мудрых решений и крупных выигрышей. И лишило радости, возможности что-то поменять на своем пути. А ведь это тоже своего рода рабство. Так существует ли на свете настоящая свобода?


Спускающиеся к воде каменные уступы, лодки, колыхающиеся на воде возле убогого причала, выше — лабиринт темных крыш и всюду — запахи, пробуждающие жажду жизни и мысли о чем-то суровом, необузданном, беспощадном…

Мари ощущала странную пустоту во всем теле. Возможно, причиной тому была слабость, а еще — глубокое душевное волнение, охватившее ее при виде родных мест. Собственно, она слишком рано тронулась в путь, но Кристиан опасался оставаться в Париже, да и не смел далее обременять своим присутствием Пьера Шатле.

Встревоженно глядя в ее бледное лицо и на странное выражение потемневших глаз, Кристиан сказал:

— Вот что, Мари, мы плывем на Большие скалы, к твоей сестре.

Она медленно повернулась и тихо произнесла:

— Нет.

Кристиан подошел ближе и прикрыл ее опиравшуюся на борт руку своей рукой.

— Это неизбежно. Ты плохо себя чувствуешь, я это вижу. Будет лучше, если мы остановимся у твоей сестры. Ты сможешь увидеть свою дочь, — негромко прибавил он.

Она отвернулась, чтобы скрыть слезы:

— Ты не понимаешь…

— Понимаю.

— Ты меня любишь? — с глубоким вздохом спросила она, готовая слышать это снова и снова.

— Люблю, Мари. Ты не веришь?

— Верю. Верю, как в чудо.

Некоторое время они молчали, потом Мари неловко произнесла:

— Но там тебе придется увидеть человека, с которым я некогда сбежала от тебя.

— Поверь, меня это совершенно не тревожит.

Они старались не вспоминать о событиях, которые ранят душу, и в то же время, если это было необходимо, могли быть предельно откровенны друг с другом.

— Захотят ли они нас принять? Я поняла, что для Корали и Эжена было бы лучше, если б я навсегда исчезла, умерла, — задумчиво произнесла Мари.

— Тебя так сильно волнуют чувства других людей?

— Они не волновали меня достаточно долго, но теперь я хочу стать другой. Хотя бы такой, какой была прежде.

— Знаешь, — заметил Кристиан, — говорят, тех, кто не предает самих себя, никогда не покидает Божья милость.

— Наверное, да. И я мечтаю ее вернуть.

— А еще о чем ты мечтаешь?

— О тебе, — просто и искренне промолвила Мари.

— Скажи, — медленно произнес он, — почему ты не призналась сразу, неужели ты сомневалась во мне, в моих чувствах?

Она вздохнула:

— Ты меня не узнал, и я думала: а если ты меня придумал, вообразил себе нечто такое, чего просто не существует на свете?

И тогда он сказал:

— Быть может, я что-то придумал, не знаю, но мне никогда не забыть, как я держал тебя в своих объятиях. То была реальность, какую ничто не может победить.

Мари шла наверх, черпая силы в охватившем ее волнении и уцепившись за руку Кристиана, как за единственную опору. Остров таил в себе надежды, обещал осуществление заветных желаний.

Во дворе никого не было, зато Мари увидела качели: две веревки, привязанные к толстой ветке старого тополя, и деревянную доску. Перед ней промелькнули видения детства: океан до самого горизонта, высокое синее небо, горячий шелковистый песок. И они с Корали, отыскивающие раковинки в его бесконечных недрах, они с Корали под защитой скал и наивной веры в вечность чудесной солнечной поры.

Мари и Кристиан вошли в дом. Сквозь решетчатые ставни в комнату проникали солнечные лучи, они исчертили пол и стены золотыми полосами. Увидев Мари, Корали мгновенно залилась краской. Она кормила грудью ребенка и теперь быстро встала и поспешно запахнула ворот платья.

Кристиан нежно сжал руку Мари, и эта согревающая ласка придала ей сил.

— Тебя можно поздравить, Кора? — спросила Мари без всякой иронии, кивнув на сверток. — Сын?

— Да, — еле слышно ответила Кора и с опозданием пригласила: — Садитесь. Как ты, Мари?