Анджела Дрейк - Пленница сновидений

Стоял ранний апрельский вечер. Сад был изумрудно-зеленым, на деревьях проклевывались почки. Сверкала трава, смоченная недавно прошедшим дождем. Марина подняла голову и вдохнула в себя влажный воздух.

— Нашла! — ликующе воскликнула Леонора. — Вот она!

Марина наклонилась и увидела чахлую веточку;

— Ну, так расскажи мне про эту таинственную мисс Пич, — сказала она, подступая к петрушке с ножницами.

— Мой папа собирается жениться на ней, — ответила Леонора. — Когда петрушка становится такой длинной, ее нужно срезать. Ей не будет больно, она быстро вырастет и станет кудрявая.

— Попытаюсь запомнить, — задумчиво сказала Марина. — А твой папа знает об этом? О том, что собирается жениться?

Леонора улыбнулась новой подруге с безмятежной самоуверенностью ребенка:

— Я одна знаю об этом. И ты тоже.

И у расчувствовавшейся Марины внезапно возникло ощущение, что то, чего хочет Леонора, непременно сбудется.

Женщина срезала шнитт — очень приятную травку, которая росла, несмотря на все попытки ее изничтожить, — и спросила:

— А как мисс Пич? Что она думает об этом?

Судя по выражению глаз Леоноры, мисс Пич отводилась роль простая и понятная — делать то, что хочет папа. Вполне справедливая мысль для любимой дочки. Но спросить все же следовало.

Однако немедленного ответа Марина не получила.

— Наверно, плита уже раскочегарилась, — предположила девочка.

— Наверно, — согласилась Марина.

Они взяли траву и вернулись на кухню. Из духовки струилось приятное тепло. Леонора посмотрела на плиту с жадным ожиданием, а Марина — с облегчением.

Они поставили в духовку две сковородки с яйцами, и Марина стала накрывать на стол, а Леонора — резать треугольниками хлеб для тостов.

— Думаю, мисс Пич еще не знает, — сказала девочка. — Пока не знает.

Марина посмотрела на старые настенные часы. С тех пор как он уехал, прошло четыре часа. За это время мисс Пич могла бы узнать о Франсуа Рожье много интересного… Прекрати, прикрикнула она на себя. Нельзя так легкомысленно относиться к серьезным вещам.

Она положила нарезанный хлеб на сковородку, и тот громко зашипел.

Марина с любовью посмотрела на глянцевую головку Леоноры, вдруг вспомнила про свое давешнее гадание на картах, и у нее сжалось сердце. Леонора и Франсуа полетят в Нью-Йорк смотреть на то, как ее мать и его жена свяжет себя с чужим человеком. Это событие важное. Так сказали карты. А для Леоноры оно значит очень много.

И это тоже прекрати, гневно сказала себе Марина. Карты не имеют силы. Они ничего не могут сказать. Все, что они могут, это обольстить душу человека. Они лукавы и капризны. Но, в конечном счете, бессильны.

Она приподняла ножом кусочки хлеба и проверила, не подгорают ли края.

— Готово? — жадно спросила Леонора.

— Почти. Теперь недолго.

Свободной рукой Марина обняла ее за плечи, и девочка прижалась к ней.

Нет, карт нечего бояться. По-настоящему следует бояться только собственного ума. В те дни, когда она давала «консультации», карты прилетели по воздуху, укоренились в ее мозгу и отравили страстью к предсказаниям. Будь они прокляты!

— Ммм, — промычала Леонора, нюхая воздух. — Не могу дождаться, когда будет готово!

Риск придерживался того же мнения. Он сидел у духовки, высоко задрав нос, и морда у него была глупая и блаженная.

По кухне распространялось тепло и окутывало их как фланелевая ночная рубашка.

Внезапно Марина вспомнила крошечную сельскую больницу, где она в пятилетнем возрасте лечилась от краснухи. На стене висели тарелка и гобелен с розовой каемкой, в центре которого красовалось старательно вышитое темно-синими нитками ободряющее послание. Марина видела это послание так ясно, словно гобелен висел у нее перед глазами:

Грех предосудителен, но все будет хорошо, и все будут хороши, и весь мир будет хорош…

Леди Джулиана Нориджская, 1343–1413.

Зоя была влюблена, полна счастья и чувствовала себя так, словно ей предстояло отправиться в некое упоительное путешествие. Франсуа покажет ей новую жизнь; с ним ее ждет то, о чем она не смела и думать. Казалось, жар его любви и страсти растопил ужас прошедших недель, ощущение темной клетки, в которой бился ее разум, атакованный невидимым врагом.

Когда Франсуа приходил, чтобы провести с ней несколько коротких часов, она смотрела в его смуглое лицо древнего жреца и понимала, почему обыкновенные здравомыслящие люди сходят с ума от любви, бросают дом, семью, отказываются от карьеры и даже начинают войну.

Казалось, с ним творится то же самое. Обнимая ее, Франсуа ощущал уверенность в будущем и знал, что они будут вместе до конца дней. А когда он смотрел в ее чудесные лучащиеся глаза, то видел в них отражение собственной любви. Это разжигало в нем желание и доставляло незнакомое доселе удовлетворение.

Но Зоя не желала думать о будущем. Она жила сегодняшним днем и мечтала только об одном: быть с ним. Все прочее для нее не существовало.

Франсуа это было приятно и в то же время слегка раздражало. Сам он был человеком действия.

— Что будем делать? — спросил он однажды вечером, когда прошло несколько волшебных недель взаимного узнавания.

Они ужинали у Зои. Точнее, Франсуа предпринимал отчаянные попытки отведать тщательно приготовленного Зоей жареного цыпленка, но оба были возбуждены, томились от ожидания и не могли проглотить ни кусочка.

Зоя положила вилку, тряхнула головой, отбрасывая волосы со лба, и улыбнулась.

— Делать? То же, что делали до сих пор. Любить друг друга.

— Ах, Зоя, любовь моя! Ты такая честная, такая прямая! — Франсуа наклонился через стол и поцеловал ее в губы. — Если бы ты знала, как мне в тебе это нравится… Но мы должны решить, как жить дальше.

Он протянул руку и сжал ее кисть.

Зоя не хотела думать ни о будущем, ни о прошлом. Ей было достаточно и того, что этот удивительный человек, сумевший наполнить ее мир светом и заставить забыть все остальное, в данную минуту находится рядом.

— Нужно сказать Леоноре, — заметил Франсуа.

Внезапно его глаза стали суровыми.

— Кажется, Леонора и так все знает, — тихо ответила Зоя.

— Да, она очень чувствительный ребенок. Но нужно быть реалистами, Зоя. Мы должны сказать ей правду и сообщить, что собираемся делать дальше.

— Давай немножко подождем, ладно? Ведь нам всем так хорошо! — взмолилась Зоя.

Один из выходных они неизменно проводили втроем. Гуляли, ходили по магазинам, играли, смотрели телевизор или слушали музыку. Франсуа готовил таявшие во рту ленчи и ужины, и они ели за столом на кухне. Им было тепло, уютно и спокойно. Впервые в жизни у Зои была настоящая семья.

А на неделе Франсуа приходил к ней…

— Тебе нечего бояться, Зоя. Если мы будем честными с Леонорой, это не помешает нашему счастью. Совсем наоборот. Она обожает тебя.

Зоя кивнула и вздохнула.

— Ладно, — сухо сказал Франсуа, — пусть все идет своим чередом еще неделю-другую. Возможно, до свадьбы Поппи Леоноре не следует знать о наших грандиозных планах. Но когда с этим будет покончено, мы ей все расскажем.

Зоя шумно втянула в себя воздух, взяла бокал и сделала большой глоток.

Он нахмурился. Неужели Зоя все еще не бросила свои дурацкие мысли об авиакатастрофе? Она ни разу не заикалась об этом с того дня, как они стали любовниками.

Ну да, самолеты разбивались и будут разбиваться. Но смерть от несчастного случая может подстерегать человека где угодно. О Господи, да даже в собственном доме!

Франсуа не хотелось верить, что она все еще остается беспомощной жертвой дурацких заблуждений. Он наотрез отказывался говорить с ней о ее предчувствии. Это было бессмысленно, бесполезно и опасно.

Он машинально сжал ее руку. Зоя широко открыла глаза и бросила на него тревожный взгляд.

— Франсуа! Ты сердишься. Не сердись, пожалуйста.

О Боже, неужели Зоя решила, что он осуждает ее? Осуждать ее! При одной мысли об этом он почувствовал себя бессердечным чудовищем. Франсуа бросил нож, встал, поднял ее и крепко обнял.

— Больше не могу ждать, — прошептал он и повлек Зою в спальню.

Через минуту они лежали в ее кровати с темным резным изголовьем, обнимались, целовались, таяли от блаженства и не желали думать ни о чем другом.

Чарльз неторопливо ехал по вечернему Лондону и думал о Зое. Хорошо, что он сумел продержаться несколько недель, не давая ей знать о себе.

Правда, он едва ли сумел бы бороться с искушением набрать номер ее телефона, если бы не хорошенькая немочка Лиззи Глюк, проводившая отпуск на конюшне, куда Чарльз время от времени заезжал по поручению клиентов.

Лиззи приехала в Англию на несколько недель, чтобы покататься верхом и приятно провести время. Они с Чарльзом понравились друг другу с первого взгляда, встретившись у стойла серой кобылы.

— Прекрасное создание, — сказала Лиззи грудным голосом уроженки Центральной Европы.

— И не только она одна, — любезно ответил Чарльз, обольстительно прищуриваясь.

Вскоре они лежали в стогу и бурно ласкали друг друга. А потом долго не могли отдышаться и очиститься от клочьев сена.

Честно говоря, Лиззи обладала тем, чего у Зои и в помине не было: простотой, прямотой и доступностью. У нее был большой запас презервативов с фруктовым вкусом. Она надевала их на Чарльза с искусством, говорившим о богатой практике.

После захватывающих четырех недель занятий аэробикой в сене и на простынях она со счастливой улыбкой на губах отбыла в Мюнхен и едва оглянулась на прощание.

— Я позвоню тебе, — сказал Чарльз, похлопывая ее по тугому заду.