Но Поппи держала эти работы в запаснике. О том, чтобы выставить их в галерее, не могло быть и речи. Это были хорошие работы, полные жизни и цвета; никто не назвал бы их безвкусными или оскорбительными. Но они были слишком просты, слишком бесхитростны, слишком понятны. Им не хватало экстравагантности и парадоксальности — единственно, что могло произвести впечатление на разборчивых ценителей и критиков, посещавших галерею Кинг.

Поппи немного раздражало лишь то, что этот стабильный источник дохода (для Поппи, не для художницы) открыл Франсуа. Он делал фотографии для журнала, которые должны были сопровождать статью об упадке провинциальных городов. Франсуа сидел в местном баре и рассматривал сделанные накануне снимки. Молодая художница и ее муж, примостившиеся за соседним столиком, заинтересовались его работой, и завязалась беседа.

Франсуа привез в Лондон одну из работ молодой женщины, и Поппи тут же увидела, что это может стать хорошим товаром.

— Чрезвычайно самобытно! — отозвалась она. — Наивный примитивизм!

— Эти картины написаны с душой, — заметил Франсуа. — Не в пример эффектной и заведомо рассчитанной на успех мазне твоих любимчиков, — ядовито добавил он.

— Они будут продаваться, — сказала тогда Поппи, пропуская шпильку мимо ушей. — И много их у нее?

— Целый подвал. Накопилось за годы.

Поппи пришла в ужас. В подвалах хранят вино, а не картины; холод и сырость разрушают краски. Однако, когда ее агент в Париже продал несколько образцов за приличную сумму, она успокоилась — видно, подвал был сухой и теплый.

Рассматривая один из холстов, написанный более года назад, Поппи вспоминала, что никогда не церемонилась с художницей в денежных вопросах. Цену за ее картины давали справедливую, хотя и скромную, но Поппи и ее агент брали себе непомерные комиссионные. Когда это дошло до Франсуа, у них произошла одна из редких ссор.

Поппи припомнила его гнев, то, как он расхаживал по комнате, отбрасывал со лба волосы и невольно тянулся за сигаретой.

Странно, что Франсуа стал защитником неудачников. Она не догадывалась, что эта черта была присуща ему всегда. Поппи думала, что он такой же, как она. Практичный и расчетливый.

Раз он перенял от своей матери классическую красоту черт, то должен был перенять и характер. Анетт Рожье была чистокровной парижанкой, холодной и циничной. Ее желание было законом; если она чего-то хотела, то непременно добивалась своего. Так же, как и сама Поппи.

И Франсуа сначала тоже казался таким. Когда Поппи познакомилась с ним, он прекрасно знал, что от него требуется. Он был поразительно бесстрашен и не останавливался ни перед чем, лишь бы скрытой камерой сфотографировать тех обитателей парижского дна, о которых любила писать пресса. Испорченных людей, мучающих детей и животных. Не раз, пойманный своими жертвами, он возвращался домой в синяках и крови. Но всегда приносил нужные кадры, которые становились вещественным доказательством при рассмотрении дела судом.

Теперь Поппи понимала, что она путала решимость и честолюбие с желанием сделать карьеру и заработать кучу денег. Франсуа было присуще первое, но второго в нем не было. О да, он очень неплохо обеспечивал их с Леонорой, но никогда всерьез не интересовался деньгами. На самом деле он пошел в своего отца — личность непонятную, загадочную и таинственную. Парижский адвокат Анри Рожье рано вышел в отставку с намерением похоронить себя в глухом Провансе. Естественно, Анетт с этим смириться не могла. Она нашла себе честолюбивого и богатого испанского политика и, в конце концов, вышла за него замуж.

Похоже, история повторялась…

Поппи очнулась и провела пальцем по полотну, изображавшему горячего гнедого жеребца. Слой масляной краски был толстым и шершавым, как глазурь на свадебном пироге. Эта маленькая домашняя хозяйка из унылого северного городка (в котором Поппи так и не удосужилась побывать) должна быть до смерти довольна тем, что ей платят. Да и зачем ей большие деньги? На что она будет их тратить в своей дыре?

Впрочем, скоро этот вопрос решится сам собой. Запас картин распродан, а художница не может написать больше полудюжины полотен в год. На этом много не заработаешь. Кроме того, ее работы начинают приедаться. Надо будет найти какой-нибудь другой стабильный источник дохода. А художница пусть ищет себе менее авторитетного торговца картинами, который будет счастлив возиться с нетребовательными покупателями.

Внезапно перед глазами Поппи возникло точеное лицо бывшего мужа. Франсуа не одобрил бы этот план, начал бы говорить об эксплуатации, бессовестном использовании людей. Он не знает, что такое антреприза!

В этом мире дают только одну попытку, а если у человека ничего не выходит, шанс предоставляют другому.

Той же философии придерживается и Лайам. Слава Богу, они с будущим мужем одного поля ягоды. У них не бывает идейных разногласий, которые постепенно отдалили Поппи от Франсуа.

Едва она подумала о Лайаме, уехавшем в Лос-Анджелес подыскивать спонсоров для самого многообещающего из их молодых художников, как труженица Габи принесла почту.

— Ответы на приглашения, — сказала Габи, передавая ей кучу конвертов. — Судя по внешнему виду, большинство из Англии.

Поппи быстро просмотрела пачку, разыскивая конверт, заполненный почерком Леоноры. При мысли о том, что она бросила ребенка ради любовника, молодую женщину кольнуло чувство вины.

Расставание с Леонорой было самой трудной частью развода. Леонора была таким прекрасным, таким послушным ребенком. Она еще не проявляла весь свой ум и способности, но это лишь вопрос времени. Если бы только Франсуа можно было убедить вести себя с ней построже! Он был слишком либерален и не желал слышать про жестокую борьбу за выживание, от которой в современном мире никуда не деться.

Поппи думала об овальном личике и огромных выразительных глазах Леоноры и испытывала прилив материнской любви. Обе блондинки, они составляли идеальный дуэт. Когда Леонора была рядом, Поппи готова была лопнуть от гордости. Естественно, она смертельно тосковала по своей маленькой девочке.

Иногда Лайам подбивал ее побороться с Франсуа за опеку. Он водил знакомство с лучшими нью-йоркскими адвокатами, и те были убеждены, что Поппи могла бы видеться с Леонорой не только во время школьных каникул.

Но Поппи считала по-другому. Ее самое отдали в частную школу-интернат в возрасте пяти лет. Отец получил высокий пост в Гонконге, а мать собиралась как можно скорее последовать за ним. Родители решили не вырывать Поппи из привычной обстановки; она должна была отправиться в школу, а каникулы проводить у дедушки с бабушкой.

Поппи виделась с матерью лишь несколько дней в году. Это не казалось никому ни жестоким, ни неестественным. Особенно когда болезненный период привыкания остался позади. Ситуация с Леонорой ничем не отличалась от ее собственной.

Узнав почерк Леоноры, Поппи вскрыла конверт серебряным ножичком, вынула из него лист бумаги и полюбовалась четкими, аккуратными буквами. Ребенок делал заметные успехи в письме.

Леонора писала, что они с папой прилетят на самолете. Послание было иллюстрированным: серый самолет с красными полосками плыл по яркому голубому небу. Там было несколько слов об однокласснике по имени Штефан, который слишком громко кричит, и о соседке с собакой, которая боится волшебной флейты. Поппи быстро пробежала листок глазами, надеясь найти что-нибудь более интересное. «Я думаю, папа будит жиниться, — сообщала Леонора буквами, которые к концу страницы становились все мельче и мельче. — На мисс Пич. Она красивая и улыбается, и я ее очень люблю». Слово «очень» было жирно подчеркнуто, а потом добавлено: «Ужасно».

Поппи вперилась в листок. Она не верила ни своим глазам, ни своим чувствам. Недоверие, растерянность, гнев. И, как ни странно, ревность.

— Мисс Пич! — воскликнула она, заставив Габи обернуться. — Габи, — отрывисто сказала молодая женщина, — пожалуйста, соедини меня с му… с моим бывшим мужем. И как можно скорее.


Зоя и Чарльз сидели за столиком дорогого ресторана. Чарльз, уже покончивший с рыбным супом по-средиземноморски, смаковал «сансерр» и дожидался, пока принесут утку. Тем временем Зоя ковыряла ложечкой половинку дыни с малиной, пропитанной «куантре».

Зоя выглядела очаровательно. Ее великолепные волосы казались особенно темными по контрасту с фарфорово-бледной кожей. С каждым разом эта кожа становилась все более сверкающей и серебристой. Вот только ела девушка слишком равнодушно и медленно. Казалось, жевать и глотать было выше ее сил.

После прилета из Рима ее аппетит неуклонно убывал. А после разговора с Франсуа Рожье он и вовсе исчез.

И все же надо было есть, чтобы набраться сил для грядущих испытаний. Кроме того, ей не хотелось обижать Чарльза, который в последние дни был необычайно добр и предупредителен. Только благодаря его усилиям она могла немного отвлечься от мучительного беспокойства.

С Чарльзом легко. Он дружелюбный, забавный, спокойный и очень уверенный в себе. При нем можно не терзаться сомнениями. Он не склонен к философским размышлениям и не задумывается о том, справедливо ли господствующее на земле материальное неравенство. Для Чарльза жизнь — это нескончаемый банкет, которым он намерен как следует насладиться.

Зоя не осуждала его. Подобные взгляды были ей хорошо знакомы. Именно так думали мужчины, окружавшие ее мать. Они были беспечны, богаты и, благодаря светским связям, имели хорошие виды на будущее. Кроме того, простота и незамысловатость делали Чарльза идеальным товарищем. Зоя всегда знала, о чем он думает. Можно было не тревожиться, что он скрывает свои истинные чувства.

— Сегодня утром купил для одного из моих клиентов годовалую лошадь, — сказал ей Чарльз. — Вороной жеребец. Рост — сто восемьдесят три сантиметра. Настоящий ходок. — Он бросил на Зою лукавый взгляд. — Я имею в виду коня, а не клиента.