За три года, с тех пор как после гибели родителей она поселилась в замке, из хорошенькой пятнадцатилетней девушки Сорильда превратилась в красавицу, которая непременно была бы встречена с восхищением, появись она в Лондоне. Герцог полагал, что пока нет необходимости вывозить ее в свет, ведь она вполне довольна пребыванием в замке.

Подсознательно он понимал, что рано или поздно племянница должна быть представлена королеве в Букингемском дворце и ему придется найти какую-нибудь более-менее сносную родственницу Сорильде в сопровождающие.

Герцога всегда утомляли бесчисленные представители Итонов, лебезившие перед ним при каждой встрече и постоянно засыпавшие его многочисленными письмами, которые он редко удосуживался прочесть. В отличие от своего отца, он не считал себя главой рода Итонов, эдаким отцом-благодетелем, к которому любой родственник мог обратиться за помощью.

Вместо этого он предпочитал выбирать друзей, общество которых ему приятно, а всех остальных держал на расстоянии.

Это означало, что в замке обычно принимали гостей его возраста. А поскольку он не предпринимал никаких усилий, чтобы представить Сорильду, ее редко приглашали на приемы, устраиваемые в округе, ибо многие его побаивались.

Дядя Сорильды и впрямь внушал почтительный страх. В молодости он был необычайно красив, и годы ничуть не уменьшили его мнение о собственной значимости.

Он явно считал себя на голову выше обыкновенных людей, с которыми встречался, и не собирался принимать тех, кто ему неинтересен или неприятен.

Это еще больше ограничивало число приглашаемых в замок. Существование Сорильды было бы очень бесцветным и одиноким, если бы она не была столь поглощена стремлением получить хорошее образование.

С ведома управляющего герцога, очень любившего отца Сорильды, ей удалось заполучить не только гувернантку, которая ей нравилась, но и учителей, приезжавших давать ей уроки из разных концов графства.

Если герцог и не одобрял большие затраты на ее образование, он этого не говорил, а поскольку Сорильда выбирала для изучения предметы, которые интересовали ее больше всего, образование ее во всех отношениях напоминало образование молодого человека, а не юной девушки.

Годом раньше, когда Сорильде исполнилось семнадцать, гувернантка решила, что ей пора покинуть свою подопечную, иначе она будет слишком стара, чтобы найти новый пост. После этого Сорильда оказалась по большей части предоставлена самой себе, но по-прежнему сохранила уроки музыки и двух учителей, один из которых занимался с нею современными иностранными языками, а другой — классическими.

Тем не менее Сорильда подумывала над тем, как бы ей убедить дядю, что она выросла и больше не может оставаться в классной комнате.

Но тут появилась Айрис, и очень скоро Сорильда поняла, что в классной комнате ей больше не быть, а суждено оставаться в тени.

Как многие красивые женщины, Айрис совершенно не терпела никакого соперничества.

Она желала оставаться в центре внимания в любой момент дня и ночи.

На любую женщину, которую нельзя было определенно назвать старой или страшной, она смотрела как на возможную соперницу и, оказавшись в замке, была неприятно поражена внешностью Сорильды.

В этот момент, услыхав ответ герцога на слова жены и желая его успокоить, Сорильда сказала:

— Мне кажется, граф Уинсфорд награжден орденом Подвязки за то, что с самого начала поддерживал замыслы принца Альберта2 в отношении Хрустального дворца3.

— Откуда тебе это известно? — задала вопрос герцогиня.

Прежде чем Сорильда успела ответить, заговорил герцог:

— Она права. Это чертовски глупая затея от начала до конца! Только сумасшедший мог решиться выстроить дворец из стекла и осквернить Гайд-Парк. Это величайшее мошенничество и обман, совершенные в нашей стране!

Герцог говорил гневно, но Сорильда припомнила, что один из членов парламента, выступая в палате общин, употребил почти те же самые выражения.

Несмотря на оппозицию не только со стороны таких известных представителей общества, как герцог, но и газет, строительство Хрустального дворца шло полным ходом.

— Попомните мои слова, — говорил герцог, и голос его звучал все громче, — вся эта затея окончится полным провалом. Ничуть не удивлюсь, если это здание рухнет в тот самый момент, когда ее величество будет открывать его!

Хмыкнув, он добавил:

— Чего можно ждать от подручного садовника, возомнившего себя архитектором?

Сорильда знала, что его слова относятся к Джозефу Пакстону4, одному из самых выдающихся людей девятнадцатого столетия.

Он действительно начинал подручным садовника, но позже стал пользоваться покровительством герцога Девонширского и, не имея диплома архитектора, прославился как создатель большой оранжереи в Четсуорте, дербиширском поместье герцога.

Газеты с возмущением писали о том, что Пак-стон представил принцу Альберту примерную зарисовку Хрустального дворца, по сути напоминавшего теплицу невиданных размеров.

Дядя Сорильды был не единственным человеком, предсказывавшим катастрофу.

Сорильда регулярно читала газеты и обнаружила множество статей, писем и сообщений, в которых заявлялось, что здание это рухнет, что шаги многочисленных посетителей вызовут вибрации, которые неминуемо его разрушат.

Один из членов парламента, полковник Чарлз Сибторп, неистовый тори, объявил своим самым заветным желанием — «чтобы это проклятое здание, именуемое Хрустальным дворцом, развалилось на кусочки».

Иные были уверены, что здание не выдержит града, что его разобьет молния, зальет дождь. Однако строительство дворца продолжалось;

Сорильда читала, что оно близится к завершению, и даже у самых враждебных критиков появилось такое предчувствие, что должно произойти нечто необычайное.

Королева должна была открыть Хрустальный дворец первого мая, то есть через две недели.

С самого начала герцог Нан-Итонский относился к числу тех, кто был категорически против замысла принца Альберта, хотя Сорильда ничуть не сомневалась, что, бывая в Букингемском дворце, он не говорил об этом.

В данный момент она была убеждена, что на самом деле раздражение его вызывал не сам дворец, а ревность к графу Уинсфорду.

Сорильда, чутко воспринимавшая чувства окружающих, заметила, что ее новая тетушка не всегда могла скрыть свои эмоции, и поэтому была уверена, что для Айрис граф значил гораздо больше, нежели просто сосед, чьи земли граничили с землями замка.

Всякий раз при упоминании имени графа, что случалось довольно часто, в голубых глазах появлялось выражение, отличающееся от обычного расчетливого взгляда, с которым она взирала на мир. Если молодая герцогиня и увлеклась графом Уинсфордом, в этом не было ничего удивительного. С того времени, как Сорильда поселилась в герцогском замке, о графе она слышала не только от дяди и его гостей, но и от слуг, фермеров, охотников, лесорубов и всех прочих, кто жил в окрестностях. Впервые увидев графа на сборе охотников, ежегодно происходившем в замке, Сорильда поняла, почему о нем так много говорят.

Оказалось, он не только необычайно хорош собою, что вполне объясняло интерес, проявляемый к нему женщинами; он был лучшим из всех наездников, каких ей доводилось видеть.

Живя в замке, она узнала, что его лошади были столь же известны, как и их хозяин. В прошлом году на скачках в Аскоте5 он завоевал Золотой кубок. Ожидалось, что в этом году он выиграет его вновь.

До женитьбы герцог относился к графу Уинсфорду без особых восторгов, но вполне терпимо, и вдруг за одну ночь сосед, с которым он, казалось, всегда жил в мире, стал ему заклятым врагом.

— Скажу лишь одно, — говорил он теперь все тем же угрожающим тоном, какой у него появлялся лишь в раздраженном состоянии. — Если нам удастся пережить церемонию открытия этого нелепого здания, если мы не погибнем и нас не разрежет на кусочки падающее стекло, я буду чрезвычайно удивлен!

Герцогиня рассмеялась:

— Я не боюсь, Эдмунд, и ты совершенно напрасно кипятишься и заявляешь об опасности.

— Это не только опасно, это чистое сумасшествие! — резко возразил герцог. — Когда два дня тому назад я был в Лондоне, мне рассказали о последнем сумасбродстве, связанном с этим чудовищным сооружением.

— Что же это? — с любопытством спросила Сорильда.

Ей хотелось увидеть Хрустальный дворец собственными глазами, но когда она высказала пожелание поехать в Лондон только ради этого, герцогиня ясно дала ей понять, что она останется в замке, и категорически запретила девушке останавливаться в Нан-Итон-Хаусе, лондонском доме герцога на Парк-Лейн.

Сорильда считала, что это в высшей степени несправедливо, тем более что все в Нортхемптоне собирались ехать в Лондон на Выставку6.

Но это не особенно ее удивило, поскольку она знала, что с каждой неделей, с каждым месяцем герцогиня относилась к ней все более нетерпимо.

— Дядя Эдмунд, расскажите, что случилось, — попросила Сорильда. Ей было так любопытно, что она не обратила внимания на морщинку, прорезавшуюся на гладком белом лбу между прекрасными голубыми глазами, ибо герцогиня сочла, что Сорильда слишком уж осмелела.

Словно обрадовавшись представившейся возможности еще раз пренебрежительно отозваться об этом здании, герцог начал рассказывать:

— Оказалось, что на трех огромных вязах, оставленных внутри дворца, осталось множество воробьев, а ведь они могут испортить товары, представленные на Выставке.

— Но почему же об этом не подумали прежде, чем оставлять деревья внутри дворца? — удивилась Сорильда.

— Твой вопрос остается без ответа, — отозвался герцог. — Вся эта затея — позор от начала до конца. Стоит только подумать, что над осуществлением этого бессмысленного проекта трудится не менее двух тысяч человек, как меня охватывает отчаянное сомнение: уж не сошла ли наша страна с ума!

— Но как же удалось справиться с воробьями, дядя Эдмунд? — спросила Сорильда, желая вернуть дядю к теме разговора.