— Моя дорогая, расскажи, что тебя так удручает, — заговорила Зейнаб, проводя пальцами по длинным светлым волосам Накшидиль. — Ничто не доставило бы мне такой радости, как стать твоей любящей подругой.

Накшидиль улыбнулась:

— Твоя дружба мне пришлась бы по душе. Но я тоскую по мужской любви.

Тут темнокожая девушка обняла ее.

— Я могу подарить тебе больше любви, чем любой мужчина, — ворковала она. Не успела Накшидиль вздохнуть и закрыть глаза, как Зейнаб начала ласкать ей одну грудь. Накшидиль вскочила и быстро отодвинулась. — Тебе страшно, хемширем[61]? — спросила Зейнаб и недобро рассмеялась.

Накшидиль, почувствовавшая отвращение, лишь сказала: — Не льсти себя надеждой, что сможешь называть меня сестрой.

— В тех, кто желают меня, нет отбоя, — фыркнула Зейнаб, откинула голову и спокойно ушла.

Воистину, она сказала правду. По коридорам ходили девушки, жизни которых были опустошены. Некоторые старались заполнить эту пустоту любой дружбой. Но женские ласки не могли заменить Накшидиль любовь Селима. Она лишь все больше печалилась и мрачнела.

Несколько дней спустя она снова пришла на урок музыки, и мы оба убедились, что роман между Пересту и учителем в самом разгаре. Она снова отозвала подругу в сторону.

— Что происходит между тобой и учителем музыки? — спросила Накшидиль.

— О Накшидиль, Садулла-ага сказал мне, что я единственная любовь в его жизни. Я так счастлива, что мне не хватает слов. Прошу тебя, порадуйся за меня, — умоляла Пересту. Она улыбнулась, и ямочки на ее щеках показались глубже, чем прежде.

Однако я понял всю глубину печали Накшидиль, когда увидел, что она с трудом сдерживает слезы.

Спустя мгновение в класс вошел дьявол в лице Айши, за ней тенью следовал Нарцисс.

— Как противно слышать этот европейский шум, — громко сказала Айша. Она обвела глазами помещение, будто запоминала лица еретичек. Вдруг она заметила Пересту, и ее взгляд остановился на девушке. — Так больше не может продолжаться, — выпалила Айша, обращаясь ко мне.

— Я нахожу эту музыку очень красивой, — ответил я.

— Я говорю не о музыке. Она просто скверна. Но я наслышана об этой Пересту и ее романе с учителем музыки.

— О, я думаю, что это всего лишь слухи, — пробормотал я, теперь уже по-настоящему беспокоясь за эту девушку.

— Такие истории не возникают из воздуха. В них всегда есть доля правды. Об этом следует донести главному чернокожему евнуху.

— Но ее ведь… ее убьют, — заикаясь, сказал я, — и его тоже.

— Они оба ведь знали, на что идут.

— Все же, — возражал я, — они ведь никому не причиняют вреда.

— Они вредят мне, — заявила она. Сказав это, Айша подошла к Пересту, указала на нее пальцем и сказала: — Отвратительное создание, ты тайком заигрываешь с мужчиной. Что ты себе позволяешь? — Тут она вцепилась Пересту в волосы.

Мы не успели опомниться, как уже Пересту тащила Айшу за волосы. Нарцисс пытался вступиться, но Садулла-ага остановил его. Обе женщины катались по полу, визжали, пинали друг друга и таскали за волосы. Накшидиль молила меня остановить их, но вмешаться означало бы то же самое, что войти в логово льва с куском сырого мяса в руке. Я никогда ничего подобного не видел в гареме. Но самое плохое было еще впереди.

Пересту хотела встать, но только она попыталась подняться, Айша потянула ее назад и укусила за лицо. Если бы меня не волновала Пересту, я бы сказал, что этот спектакль оказался лучше, чем борьба янычар, тела которых смазаны маслом. По правде говоря, было ужасно смотреть на этот взрыв ревности. Я знал, что Пересту грозят неприятности за то, что она напала на Айшу, даже если поступила так, защищая себя. Румынка лежала на полу и стонала от боли, по ее щеке струилась кровь. Накшидиль бросилась к ней, а Айша ушла и приказала мне тут же сообщить обо всем Билал-аге. У меня не было выбора. Эта женщина все же приходилась матерью принца Мустафы, наследника престола. Я умолял главного чернокожего евнуха сжалиться над Пересту и учителем музыки.

— Его тут же заключат в тюрьму, — ответил тот.

— А что будет с ней? — спросил я.

В ответ он закатил глаза. Следующим утром я узнал, что султан потребовал смерти Садулла-аги. Это была последняя новость, какая достигла моих ушей перед тем, как спустя два дня султан, устав от государственных дел, объявил о представлении накануне месяца Рамадана. Кукольный театр и концерт должны были внести хотя бы некоторое разнообразие в жизнь султана.

Как всегда, ради подобных торжественных случаев в зале представлений женщины нарядились в шелка, украсили руки и ноги драгоценностями, источаемые ими ароматы перемешивались с витавшим в воздухе запахом ладана. Мы вошли, валиде-султана Миришах явилась во главе принцесс, жен султана, наложниц, остальных рабынь и чернокожих евнухов. Когда Миришах села на возвышенной платформе, другие выстроились и остались стоять. Находясь позади Накшидиль, сидевшей напротив Айши, я вспомнил день, когда Накшидиль в первый раз вошла в это помещение и танцевала перед Абдул-Хамидом. «Как далеко мы зашли», — подумал я. Все с нетерпением ждали прибытия султана.

Главная управительница стукнула серебряной тростью, после чего в сопровождении фаланги евнухов вошел султан и два принца. Когда Селим занял место на троне, а Махмуд и Мустафа уселись на подушках рядом с ним, началось кукольное представление.

Усилия султана по реформированию страны начали давать результаты, и поговаривали, что его популярность во дворце растет. Однако вырезанные фигурки кукол, танцевавших перед нами на ниточках, рассказывали совсем о другом. Нам показывали короля, который пытался изменить старые порядки и оказался мишенью рассерженного простого люда: толпа кричала, янычары стучали перевернутыми котелками, а улемы громогласно выступали против христианского влияния. Наблюдая за спектаклем, я думал, как близко все это к истине. Пока куклы танцевали, Селим был абсолютно спокоен, на его лице не отражались никакие чувства.

Неужели эти силуэты предзнаменовали будущее? Я видел, что Айша давится от смеха, наблюдая за тем, как толпа кукол нападает на силуэт султана, и вспомнил слухи, будто она замешана в странном заговоре: много лет назад Айша обвинила Селима в том, что тот якобы покушался на жизнь султана Абдул-Хамида. За ней не нашли никакой вины, но все понимали, что она готова на что угодно, лишь бы приблизить сына к трону.

Когда кукольное представление закончилось, подали угощения и пригласили музыкантов. Вечер был душным, окна открыты, и в паузе, наступившей между окончанием представления и началом игры оркестра, мы услышали крики, доносившиеся издалека. Я придвинулся к окну и посмотрел вниз. Дворцовая стража плыла в каике, а за ней следовал евнух в лодке поменьше; повернувшись, я заметил, что охрана поднимает тяжелый мешок и бросает его в море. Тут я сообразил, откуда эти крики, но они затихли, когда мешок погрузился в Босфор. «Бедная Пересту. Да будет Всевышний милостив», — пробормотал я и вздрогнул. Я заметил слезы в глазах Накшидиль и взглянул на Айшу, но та сделала вид, будто ничего не заметила.

Как по подсказке музыканты взялись за инструменты, тарелки ударились друг о друга, все приподнялись и начали слушать. Сыграв несколько отрывков из турецких произведений, оркестр удивил нас новой композицией. В помещении воцарилась тревожная тишина, затем по рядам прокатился шепот — все интересовались, кто написал эту великолепную вещь. Головы повернулись к султану, но тот продолжал сидеть с каменным лицом на своем перламутровом троне.

Наконец Селим спросил у главного чернокожего евнуха, кто сочинил столь замечательную композицию.

— Садулла-ага, ваше величество, — ответил евнух. — Он сочинил ее совсем недавно.

В глазах султана показались слезы, и стало ясно, что ему стало жаль человека, которого он сам же и приказал казнить.

— Слава Аллаху! — воскликнул Селим. — Да простит он меня за его смерть. Садулла-ага был великолепным музыкантом. Я не имел права отнимать у него жизнь.

При этих словах главный чернокожий евнух поднял голову и сказал:

— Ваше величество, Садулла-ага жив!

Я подумал, что теперь султан велит казнить главного чернокожего евнуха. Как мог Билал-ага не выполнить приказ султана? Тут евнух все объяснил.

— Садулла-ага должен быть казнен сегодня вечером, сразу после концерта, — объяснил он.

Удивив нас всех, султан воскликнул:

— Немедленно приведите его сюда!

Когда беднягу привели из тюремной камеры в зал представлений, комната оживилась. Музыкант был в тапочках, весь дрожал и, не зная, чего ожидать, встал перед султаном. В это мгновение султан обнял его, поздравил с сочинением и сказал, что тот может просить что захочет.

— О, ваше величество, да благословит вас Аллах. Мне нужна лишь Пересту. Мне ее так не хватает.

Султан повернулся к Билал-аге. Но главный чернокожий евнух закатил глаза и печальным голосом сказал:

— Садулла-ага, ты можешь взять столько женщин, сколько захочешь. Но Пересту уже нет в живых. Сегодня ее тело бросили в море.

— Да простят Небеса наши дела и улыбнутся вашему величеству, — произнес Садулла-ага со слезами на глазах.

Я понимал, что он потерял ту единственную, которую любил.

* * *

На следующий день Накшидиль сообщили, что султан желает видеть ее. Она надушила себя и одежду благовониями, которые любил Селим, и, когда мы покинули бани, окутанная облаком амбры, быстро зашагала по коридору.

— Я так счастлива, Тюльпан, — говорила она. — И все же мне очень жаль бедную Пересту. Как это горько, что мы не можем радоваться вместе.

Я покачал головой и вздохнул.

— Боюсь, что этого не произойдет, пока рядом с нами находится Айша.