— Помни, ты всегда можешь рассчитывать на нашу помощь! — крикнула Нэнси Тиле, когда Джош решительно повел ее к сходням. Девушка помахала ей рукой.

Вскоре якорь подняли, но, едва корабль отплыл, Тила увидела двух мужчин в военной форме, бежавших к причалу.

— Ваши друзья? — спросил Джаррет.

— Не совсем, — смутилась девушка. — Это мои… сопровождающие.

— Охранники?

— Вообще-то они неплохие парни.

— Вернемся за ними? — осведомился он.

— О нет! Пожалуйста, не надо!

— Они и сами найдут Симаррон. Тила вздохнула, глядя на берег.

— Не знаю, но может, лучше вернуться. Майкл взбесился бы, узнав, что мы их оставили.

— Неужели?

Обернувшись, девушка увидела, что в глазах Джаррета, почти таких же черных, как и волосы, вспыхнули дьявольские огоньки. Усмехнувшись, он наклонился к ней и прошептал:

— Тогда мы обязательно оставим их. — И тут же громко распорядился:

— Поднять паруса! И полный вперед!

Он отошел от девушки. Тила смотрела на берег, размышляя о первых впечатлениях от этой странной земли. Корабль продвигался все дальше в глубь территории.

Глава 2

Симаррон

Направляясь сквозь заросли к лужайке, Джеймс взглянул на дом брата, и на сердце у него стало радостно и легко. Он вместе с Джарретом мечтал об этом доме, вместе с братом строил его и по сей день был привязан к нему.

Они собирались построить еще один — для самого Джеймса. Хотя оба росли в основном среди людей, которые, приехав во Флориду, стали семинолами для белых, братья постоянно находились со своим отцом-шотландцем и так же хорошо знали уклад жизни белых, как и обычаи индейцев. Джеймс умел распланировать и построить дом, обрабатывать землю и ухаживать за скотом. Он читал Дефо, Бэкона, Шекспира и многих других писателей, его учили музыке, он играл Моцарта и Бетховена.

Но еще совсем юным Джеймс безоглядно влюбился в индейскую девушку и примкнул к ее племени, потому что оно нуждалось в нем. Поскольку в его жилах текла кровь матери-индианки, он возглавил отряд и остался жить на просторной, прекрасной возвышенности.

Потом грянула война.

Но, несмотря на жестокости войны, на глубокую боль и гнев, все еще слишком часто руководившие его поступками, он любил брата так же, как и отца — самого просвещенного из людей, которых когда-либо встречал. Его неразрывную с самого рождения связь с братом не разрушила даже война.

— Джеймс!

Услышав, что его окликнули с порога, он спешился и увидел, что Тара, жена брата, кинулась навстречу ему.

Джеймс стоял рядом с конем и ждал. Едва она приблизилась, он подхватил и закружил ее. Необычайно красивая, золотоволосая, голубоглазая, хрупкая, как фарфоровая статуэтка, Тара отличалась внутренней силой и решительностью. Она стала прекрасной женой его брату.

Тара коснулась его щек, словно желая убедиться, здоров ли он, затем отступила, нахмурившись. На Джеймсе были штаны из плотной ткани, безрукавка из сыромятной кожи и мокасины. Волосы удерживала повязка. Молодая женщина покачала головой:

— Ведь еще холодно!

— Тара, здесь никогда не бывает по-настоящему холодно.

— Бывает.

— Но уже весна.

— Воздух холодный.

— Как моя дочь?

Глаза Тары вспыхнули, и она улыбнулась.

— Растет как тростинка. Потрясающе хорошенькая маленькая леди, Джеймс. И такая смышленая! А как замечательно справляется с малышом!

— А как поживает этот маленький разбойник — мой племянник?

— Джеймс, он ангел! — с негодованием воскликнула Тара. — Ему же чуть больше шести месяцев. Все дети ангелы в этом возрасте.

— Поскольку это ребенок моего брата, не рассчитывай, что он долго будет ангелом. Дженифер здорова? — снова спросил Джеймс, и в голосе его зазвучало беспокойство.

Ему не удавалось избавиться от страха. Джеймс ненавидел войну, однако порой почти радовался, что она продолжается. Война не позволяла ему задумываться, вспоминать, желать собственной смерти, отвлекала от постоянной и безысходной боли.

Заставляла забывать о ненависти ко всем белым и ко всему белому…

— Дженифер здорова, честное слово, — ответила Тара. — Пойдем, увидишь ее. — Взяв Джеймса за руку, она повела его к дому. — Какие новости? — с напряженным интересом осведомилась Тара.

— Не было бы никаких новостей, если бы не майор Уоррен, — не сразу отозвался Джеймс.

— Я слышала, Уоррен, обретавший все большую власть в военной среде, был кровожадным мерзавцем. Даже в разгар битвы Джеймс порой понимал, что большинство белых — включая и тех, кто считал депортацию семинолов на запад единственным решением «проблемы индейцев», — способны здраво мыслить. Никто лучше его не знал, что в армии США есть белые, которые отказались бы убить ребенка, любого ребенка. Жизнь научила Джеймса не оценивать человека по цвету кожи. Как белые, так и краснокожие бывают порядочными и порочными от рождения.

Уоррен, по мнению Джеймса, относился к последним, и его давно следовало убить.

С тех пор как началась война, Джеймс не раз воевал против белых, таких же как его отец. У Джеймса не было выбора. Когда стреляли в его семью и друзей, он отвечал тем же. Но Джеймс никогда не участвовал в набегах на земли белых, не сжигал их плантации, никогда не убил ни женщины, ни ребенка. Если это ему удавалось, он выступал посредником. Временами, ради блага своего народа, пытался образумить людей, собиравшихся подчиниться приказам белых и отправиться на запад. Джеймс сражался за тех, кто решил остаться. Порой он занимал выжидательную позицию и очень рисковал, но сохранил свой авторитет среди семинолов и остался близок с теми белыми, которые всегда были его друзьями. Джеймс ненавидел посредничество, но изо всех сил пытался избежать стычек. Ведь с тех пор, как умерли Наоми и его ребенок, Джеймса душила такая ярость, что он боялся разорвать в клочья все попавшееся под руку: имущество белого человека, самого белого человека…

Наоми и ребенка не уничтожили, не застрелили и не пронзили штыком, как женщин, детей и стариков в деревне, где совсем недавно бесчинствовал Уоррен. Они умерли от болезни.

Господи, Джеймс слишком хорошо все помнил, так отчетливо, что задыхался от этих воспоминаний и невыносимой боли. Они заболели лихорадкой, потому что все время бежали. Бежали все глубже и глубже в болота, ибо их преследовали солдаты. Солдаты, убивавшие всех индейцев, кто попадал им в руки, — молодых и старых, мужчин и женщин, девушек и малышей. Джеймса не было, когда они заболели. Он в это время поехал в район форта Брук и вел переговоры от имени друзей, которые, обессилев, признали поражение и согласились отправиться на иссушенные, бесплодные земли далекого запада, где, по утверждениям белых, индейцы обретут свободу. Друзья предупредили Джеймса, что его жена очень больна. И тогда он бросился бежать — стремительно и безостановочно, движимый отчаянием.

Но Джеймс опоздал. Он было обрадовался, увидев, что его брат, узнав об этом, тоже пришел, но и Джаррет пришел слишком поздно. Он стоял на коленях склонив голову.

До чего же отчетливо помнил Джеймс последние несколько шагов!

Приблизившись к Джаррету, он увидел на его коленях тело Наоми. Слеза брата упала на ее золотистую кожу. «Мне жаль, Господи, как мне жаль, я тоже любил ее…»

Джеймс рухнул на колени. И вот уже он сам держал тело жены, сотрясаясь от безмолвных рыданий.

Потом он узнал, что потерял и ребенка. Джеймс хотел умереть. Он скорбел так, что забыл о воде и пище, скорбел день и ночь, и все это время брат был рядом с ним.

Нет, Джеймс никогда бы не смог ненавидеть брата. Но с тех самых пор в душе его бушевали неистовая, бешеная ярость и жажда мести.

От отца он узнал все обычаи белых, близко познакомился с их миром. Джеймс понимал, что они сильны и поэтому в отчаянной борьбе с ними ему едва ли удастся победить. Но и белые не» могли преодолеть болота, а значит, и покорить индейцев. Пока, кажется, еще никто не догадался об этом.

— Сколько их убили во время рейда Уоррена? — спросила Тара, возвращая Джеймса к настоящему.

— Почти сотню. Мерзавец распространил слух, будто индейцы, которые решат в течение месяца уйти на запад, получат одежду и продукты. Он обещал заплатить золотом. Как много женщин, уставших бежать и смотреть на своих голодных детей, были готовы поверить ему! Я бы остановил их, если бы добрался вовремя. Но я был у Миканопи, возле Сент-Августина. Они пришли, собираясь сдаться, и Уоррен напал на них ночью. Когда же этим возмутились даже жители Флориды, наиболее беспощадные к индейцам, он заявил, что принял их стоянку за лагерь воинов, намеревавшихся напасть на фермы белых.

Джеймс решил утаить от Тары все остальное. В пересказе это звучало бы еще ужаснее.

Белые солдаты уничтожили тела, но слухи все равно расползлись. Многим младенцам попросту разбили головы — зачем тратить пули? Женщин распарывали ножами от горла до паха; стариков мучили и терзали, а потом убивали.

Джеймс криво усмехнулся:

— Вот тебе и перемирие в марте.

— Джеймс, мне так жаль! — воскликнула Тара. — Умоляю тебя, помни, что не все белые…

— ..такие, как Уоррен, — продолжил он. — Однако именно таких, как он, чертовски много.

Возле крыльца Тара подвела его к колыбели, чуть покачивавшейся на ветру. Его шестимесячный племянник Йен мирно спал. Джеймс улыбнулся. Мальчик — вылитый Маккензи, это уж точно. Тара белокурая, а у ребенка густые черные как смоль волосы.

— Берегись этого ангела! — пошутил Джеймс. Она сморщила носик.

— А сейчас…

Еще одно темноволосое маленькое создание вылетело из дома. Его уцелевшая дочь Дженифер, которой шел пятый год, кинулась к нему.

— Папочка! — радостно закричала она.

Джеймс поднял ее на руки, нежно прижал к груди. Ее сердечко неистово колотилось, девочка излучала тепло и жизнелюбие. Слава Богу, что она жива! Во всем мире у него не осталось никого дороже дочери. Она жила с Тарой и Джарретом с тех пор, как умерли ее мать и сестра, и хорошо понимала, что отец не может проводить с ней все время. Дженифер слишком взрослая для своего возраста!