Хизер Грэм - Пленница

— Ты не более семинол, чем белый. Только не говори мне о своей бронзовой коже — даже в жилах твоей матери течет — кровь белых. Да, ты скорее белый, нежели индеец…

— Тила, одна капля индейской крови меняет цвет кожи, и ты знаешь это. Посмотри на мое лицо, и сразу увидишь, что я индеец.

— Глядя на твое лицо, я понимаю, что ты создан двумя мирами.

— Тогда запомни навсегда: жизнь сделала меня индейцем в душе.

Может, его злит то, что она не индианка? И ей никогда не стать частью его мира? Джеймс задумался.

— Жизнь сделала тебя жестоким. Джеймс вспыхнул:

— Хватит на сегодня. Типа!

Девушка видела, что он измучен и утомлен. Она стиснула зубы, в глазах ее вспыхнул гнев. Но больше Тила не вымолвила ни слова, лишь повернулась к нему спиной.

Джеймс смотрел на нежную белую кожу, на рыжие волосы, струившиеся по спине.

«Оставь ее! Уходи!» — приказал он себе.

Сегодня Джеймс мог с таким же успехом приказать луне упасть с небес.

Он обнял ее.

Эта девушка не может принадлежать ему, не может…

Тем больше причин обнимать ее, обладать ею, пока это возможно. Ощущать ее наготу. Наслаждаться ею.

Тила проснулась на рассвете. Сквозь кроны дубов и сосен проглядывало бледное, но уже розовеющее небо. Солнце, словно написанное волшебной кистью, поднималось во всем своем блеске. Небосклон окрасился во всевозможные оттенки золотистого, розового и пурпурного. В лучах, пробивавшихся сквозь ветви деревьев, плясали пылинки. Трава покрытая росой, сверкала, как бриллиантовая. Тонкая паутина чуть колыхалась на легком ветру. Воздух был прохладен, чист, свеж. Ближе к полудню солнце станет безжалостно жарким, но пока утро было великолепным.

Утро…

Она проснулась в стране дикарей, где утренняя и вечерняя заря напоминала цвет крови. Вчера с ней было более пятидесяти солдат, и все до одного, несомненно, убиты.

Да и сама Тила лежала бы мертвой, если бы не Джеймс.

Девушка приподнялась и увидела, что он уже давно проснулся. Джеймс стоял в облегающих брюках и в сапогах из оленьей кожи, жевал травинку и задумчиво смотрел на нее.

Сев, девушка смущенно натянула на себя одеяло и встретилась с ним взглядом.

— Хорошо спала? — осведомился он.

— Великолепно, хоть это и весьма странно для человека, видевшего столько смертей менее суток назад.

Отбросив травинку, Джеймс приблизился к девушке, опустился на колено и с вызовом взглянул на нее.

— Когда Майерлинг уничтожал деревни индейцев, ты называла это войной?

— Я называла это убийством, потому что так оно и есть!

То, что вы уничтожаете друг друга со страшной жестокостью, никого не оправдывает. Не защищай воинов, которые охотились за моими волосами, чтобы отомстить моему отчиму. Они не лучше, чем Уоррен.

— Может, и так, но помни: это солдаты пришли сюда, чтобы изгнать или уничтожить семинолов. Мы никогда не собирались ни изгонять, ни уничтожать всю белую расу.

Тила отпрянула от Джеймса, напуганная его гневным тоном.

— Мне очень жаль, но войну развязала не я, и к тому же мне надоело выслушивать твои упреки.

Внезапно Джеймс сдернул с нее одеяло, и нагая девушка задрожала от утреннего холода. Окончательно проснувшись, она вскочила, готовая вновь бороться с ним.

— Устали, мисс Уоррен? — недоверчиво спросил он. — Однако вы сами предпочли остаться здесь…

— Когда я попыталась уехать, меня чуть не убили!

— Ты слишком задержалась. Я много раз говорил, что тебе нужно уехать. Я велел тебе оставаться в доме моего брата и ясно помню, как, наткнувшись на тебя после сражения, предупредил, чтобы ты держалась подальше от войны! Ты хоть раз прислушалась к моим словам? Увы, нет. И вот теперь ты моя пленница, это гораздо предпочтительнее, чем лежать скальпированной на какой-нибудь заброшенной тропе. Но, моя дорогая мисс Уоррен, вы не в Симарроне, где, устав, можно отдать распоряжения слуге. Видите ли, семинолы считают, что их пленники, даже самые усталые, обязаны подчиняться им.

Джеймс понимал Тилу как никого другого на этой земле. Эта гордая девушка часто бросала ему вызов, но сейчас была унижена и возмущена тем, что он не желает считаться с ее человеческим достоинством. К тому же в это прохладное и сырое утро она замерзла.

— Отправляйтесь к дьяволу, мистер Джеймс — Бегущий Медведь — Маккензи. Сейте и дальше на земле насилие, издевательства и жестокость. Но вам не удастся заставить меня слушать…

— Кофе, — вдруг бросил он.

— Что?!

— Кофе. Наши женщины, просыпаясь, работают, мисс Уоррен. Так у нас принято. Конечно, работы им всегда хватало, но с появлением ваших людей жизнь наших женщин стала куда труднее. Им приходится готовить ту скудную пищу, которую удается найти, выращивать то немногое, что еще можно вырастить, охотиться. Если же семинолы бегут, женщины собирают все пожитки и несут их на своих спинах. Они вынуждены бороться и даже порой убивать младенцев.

— При чем тут кофе?

— Я хочу выпить кофе.

— Приятно слышать.

Сдавленный звук вырвался из груди девушки, когда Джеймс, схватив ее за руку, крепко прижал к своей груди. Его глаза сверкали как уголья.

— Вы пленница, мисс Уоррен. Впрочем, вы не понимаете всей прелести своего положения. Раньше мы брали пленных: не хотели убивать женщин и детей и забирали их с собой. Те, кто по своей воле оставался жить у семинолов, научились нашим обычаям, даже полюбили своих завоевателей и поняли, что они не так жестоки, как о них говорят. Признаться, многие уяснили себе, что видели куда больше злобы и жестокости в среде белых.

— Отпусти меня.

— Придется, поскольку ты должна приготовить кофе.

— Разве кофе не привилегия белого человека?

— Если это и так, то мы давно уже покупаем его, а я избалован и люблю пить кофе за завтраком. Огонь разведи слева от шалаша; вода в реке свежая и чистая, а все остальное найдешь в заплечном мешке.

— Ах, вот как! — Тила выдернула руку. Она дрожала не только от холода. Вчера в это время девушка думала, что уже никогда не увидит его. Сейчас он стоял рядом, и Тила твердила себе, что ненавидит Джеймса за все его резкие высказывания и насмешки. Однако он и на этот раз спас ее от смертельной опасности. У нее действительно сложные чувства к нему, но имеет ли это значение при нынешних обстоятельствах, когда одна только близость Джеймса повергает ее в трепет?

— Я не стану варить тебе кофе! — дерзко воскликнула она. Джеймс еще теснее прижал к себе девушку, и снова его губы, горячие и требовательные, приникли к ее губам, руки скользнули по волосам, плечам, обхватили ягодицы. Она попыталась сопротивляться, но помимо воли прильнула к его сильной широкой груди. Опустив ее на колени, Джеймс прошептал:

— Я уже не хочу кофе.

Потом Тила оказалась на земле и с необычайной остротой ощутила аромат пробудившегося леса, жар и желание, исходящие от Джеймса.

— Подожди! Я сварю тебе кофе! Но его руки и губы уже ласкали ее.

— Ты постоянно опаздываешь, Тила. Ты не успела вовремя отправиться домой и слишком поздно согласилась повиноваться мне.

Слишком поздно!..

Джеймс снился ей, одинокой, каждую ночь. Она желала его, мечтала о том, чтобы руки Джеймса коснулись ее. Но Тила не думала, что постелью им станет поросшая мхом и усыпанная хвоей земля, а пологом — небо. Не представляла, что будет лежать на земле, нагая, освещенная золотистыми лучами утреннего солнца. У нее и в мыслях не было, что эти дикие места так пустынны. И уж конечно, девушка не предполагала услышать сразу журчание ручья и прерывистое дыхание Джеймса. Его губы и руки все так же жадно ласкали ее. Листья шуршали под ними. Тила быстро повернулась, не желая подчиниться ему окончательно. Тщетно! Его зубы мягко покусывали ее сосок.

— Я варю… очень хороший кофе. — Она обхватила голову Джеймса и погрузила пальцы в его волосы. Чтобы удержать его. Чтобы насладиться им еще больше. Чтобы любить Джеймса и освободиться от него.

— Но это у тебя получается еще лучше. — Он чуть приподнялся.

— Нет! — выдохнула Тила. Или это ей только показалось? Джеймс не слышал ее, да она и не хотела, чтобы он услышал. Раздвинув ее ноги, он проник в ее лоно. Восходящее солнце опаляло Тилу так же неистово, как Джеймс. И снова страсть захлестнула ее. Высоко над ними парил ястреб. Над землей поднималось знойное марево. Ручей пел песню любви, а нетерпеливые руки Джеймса сжимали ее груди, бедра. Потом все ощущения слились воедино, и что-то взорвалось у нее внутри, заполняя горячей влагой. Она приоткрыла глаза — солнце сияло в лазурном небе. Джеймс лежал рядом с ней, и Тила все так же остро ощущала его тело, его запах.

Он поднялся и во всем великолепии своей наготы пошел к реке, бросился в воду, поплыл. Тила устремила взгляд в высокое голубое небо. Душу ее охватили восторг и печаль. Она желала быть с ним, но изнемогала от боли и безысходности.

Через мгновение он уже стоял рядом с девушкой. Его тело, покрытое влагой, сверкало под солнцем.

— Тебе нужна одежда, — внезапно сказал он.

— Удивительная наблюдательность! Вам следовало подумать об этом вчера вечером, мистер Маккензи!

— Ах, мисс Уоррен, но я так давно вас не видел! Весьма опрометчиво с моей стороны, но я недооценил врага.

— Врага?! — девушка вскочила. — Врага! Будто все это затеяла я! Уж не я ли соблазнила тебя?

Джеймс притянул Тилу к себе и мягко прикрыл ей рот ладонью.

— Да, вы враг, мисс Уоррен, потому что не понимаете ни своей силы, ни моей слабости.

От этого признания девушка разразилась слезами. Зарыдав, она прижалась к его груди. Он обнял Тилу, нежно гладя ее волосы. Тепло и сила его тела успокаивали девушку. Она чувствовала себя надежно в объятиях Джеймса, хотя, обнаженные, они были так уязвимы под этим бездонным голубым небом, в этой безлюдной глуши, похожей на первозданный рай.

Он приподнял ее подбородок и поцеловал в губы: