Но внешне Лейла реагировала в своей обычной манере: лицо выражало лишь холодную вежливость, осанка — высокомерие и достоинство.

— Мадам Врэсс будет сожалеть еще больше, если ее портрет не будет выполнен к сроку, — сухо сказала Лейла. — Она-то уж точно одна из самых нетерпеливых женщин на свете.

— А вы, полагаю, вторая после нее? — Граф подошел ближе, и сердце Лейлы затрепетало. Вблизи гость казался намного выше ростом и более крупного телосложения. — У вас глаза тигрицы, мадам. Они очень необычные. Но я имею в виду не только цвет. Вы художник, поэтому видите больше, чем другие.

— Думаю, дорогой граф, моя жена отлично поняла, что вы с ней откровенно флиртуете, — довольно резко сказал Фрэнсис, встав рядом с Лейлой.

— Вы правы, флиртую. А как еще может мужчина вежливо воздать должное жене другого человека? Надеюсь, вы не обиделись?

Граф посмотрел на Фрэнсиса с самым невинным видом.

— Никто не обиделся, — вмешалась Лейла. — Однако я прошу прощения, месье…

— Эсмонд, — поправил граф.

— Месье, — твердо повторила она. — Я работающая женщина и потому вынуждена попрощаться с вами и вернуться к работе. — Лейла не протянула гостю руки, ограничившись надменным реверансом.

Граф ответил изысканным поклоном. Натянуто улыбаясь, Фрэнсис бросился открывать перед женой дверь.

— До следующей встречи, мадам Боумонт, — услышала Лейла за спиной тихий голос графа и на мгновение остановилась на пороге. Какое-то смутное воспоминание всколыхнуло ее сердце. Этот голос. Да нет же. Если бы Лейла встречала Эсмонда когда-либо раньше, она бы его непременно вспомнила. Человека с такой яркой внешностью невозможно забыть. Лейла еле заметно кивнула гостю и покинула комнату.

В четыре часа утра синеглазый красавец граф Эсмонд полулежал, расслабившись, на обитой дорогой парчой софе в собственной гостиной и вспоминал, как много лет назад он почти в такой же позе возлежал на диване и обдумывал заговор против своего ближайшего родственника Али-паши. В те далекие дни граф открыто носил свое настоящее имя — Исмал Делвина, в настоящий же момент он считался французским аристократом и носил имя, которое лучше всего соответствовало его целям.

Нанявшие Исмала англичане с помощью своих французских коллег сделали ему новые документы, подтверждавшие его графский титул и принадлежность к отпрыскам знатного рода Делавеннов.

Французский язык Исмала был безупречен. Впрочем, и остальными одиннадцатью иностранными языками он владел в совершенстве. А уж говорить по-английски с французским акцентом для него вообще не составляло никакого труда.

— Идеально, — сказал Исмал, пробуя густой турецкий кофе, который только что приготовил его слуга Ник.

— Еще бы! Я ведь так долго учился его варить, не так ли? Ник был доволен. Хотя он был в услужении у Исмала уже шесть лет, он все еще старался ему угодить.

— Да, ты долго учился. Но ты молодец. К тому же сегодня тебе пришлось провести долгую и утомительную ночь, сопровождая меня и моего нового друга по парижским притонам.

— Главное, чтобы вам это пошло на пользу, — пожал плечами Ник.

— Еще как пошло! Думаю, мы покончим с Боумонтом через месяц. Если бы дело не было столь срочным, я бы позволил природе самой позаботиться о нем: Боумонт уже на пути к самоуничтожению. Сегодня он наглотался столько опиума, что это убило бы трех мужчин его комплекции.

— А он его глотает или курит? — поинтересовался Ник.

— И то и другое.

— Это облегчает дело. Стоит только добавить несколько крупинок стрихнина или немного синильной кислоты…

— Да, можно и так, но в этом нет необходимости. Я питаю непреодолимое отвращение к убийству и прибегаю к нему в крайнем случае, если только без него нельзя обойтись. Но даже тогда оно мне претит. Кроме того, я особенно не люблю яды. Отравление… брр… это как-то… непорядочно.

— А разве сам Боумонт порядочен? К тому же этот способ позволит избавиться от него без лишних хлопот.

— Я хочу, чтобы Боумонт страдал.

— А-а, ну тогда другое дело.

Исмал протянул Нику пустую чашку и слуга снова ее наполнил.

— Я потратил много месяцев на то, чтобы найти этого человека. Теперь, когда из-за его жадности я получил над ним власть, я хочу немного с ним поиграть.

Все началось в России. Исмал был занят другим расследованием, когда царь доверил ему разобраться с еще более неприятной проблемой. Из-за того, что в руки султана попали какие-то чужие письма, под угрозой оказались русско-турецкке переговоры. Царь хотел знать, почему и каким образом эти письма оказались в Константинополе.

Исмал был прекрасно осведомлен о том, что шпионы Оттоманской империи регулярно перехватывали любую переписку. Однако эти письма находились не во владениях султана, а в Париже, и были надежно заперты в вализе[1] некоего британского дипломата. Однако один из помощников дипломата застрелился до того, как его успели допросить.

В последующие месяцы, путешествуя между Лондоном и Парижем, Исмал услышал еще несколько историй — о похожих кражах, необъяснимых банкротствах и других неожиданных потерях крупных сумм денег. Выяснилось, что эти события были взаимосвязаны. Всех, кто был в них замешан, объединяла общая черта: они в то или иное время были постоянными посетителями одного неприметного дома в тихом районе Парижа.

Этот дом был известен просто под номером — «Двадцать восемь». В нем за определенную плату гости могли предаться любому из человеческих пороков — вплоть до самых изощренных.

Исмал прекрасно понимал, что, с одной стороны, существуют люди, которые за деньги готовы исполнить какую угодно чужую прихоть, а с другой — есть и не мало тех, кто достаточно безрассуден или безнравствен, чтобы за это платить.

А платили они Фрэнсису Боумонту.

Конечно, посетители «Двадцать восемь» об этом не подозревали, да и у Исмала не было неопровержимых тому доказательств. Во всяком случае, ничего такого, с чем можно было бы обратиться в суд — Фрэнсис Боумонт не мог предстать перед присяжными, потому что ни одна из его жертв не могла фигурировать в суде в качестве свидетеля. Каждый из пострадавших, подобно молодому помощнику дипломата, скорее предпочел бы самоубийство, нежели бы решился выставить свои низменные пороки на публичное осуждение.

Поэтому Исмалу было поручено расправиться с Боумонтом, не поднимая излишнего шума, как он уже не раз делал, улаживая щекотливые дела, которые беспокоили короля Георга IV, его министров и союзников.

Размышления Исмала прервал голос Ника:

— Как вы намерены играть на этот раз?

Внимательно изучая содержимое чашечки тончайшего фарфора, Исмал ответил:

— Главным инструментом станет его жена. Правда, она верна Боумонту.

— Вы хотите сказать, она осмотрительна? Если только не сумасшедшая, раз хранит верность этому гнусному развратнику.

— Полагаю, мадам Боумонт все же немного сумасшедшая. Она талантливая художница, а творческие люди не всегда рассудочны. Боумонту повезло, что его супруга так увлечена живописью. Это помогает ей совершенно не замечать толпы поклонников, которые добиваются ее внимания.

— Неужели вы хотите сказать, что она не обратила внимания на вас?

— Пришлось изрядно постараться, — мрачно признался Исмал.

— Черт возьми! Хотел бы я на это посмотреть!

— Я сам был обескуражен. Я чувствовал себя мраморной статуей, выставленной в музее — мадам Боумонт видела лишь форму, линии, цвет. Я во все глаза смотрел на прекрасное лицо этой женщины, но замечал только интерес художника. Словно я обыкновенный натурщик, а это, согласись, невыносимо. Потому я был вынужден повести себя немного… неосмотрительно.

— Такого с вами никогда не бывает, — покачал головой Ник. — Если, конечно, у вас нет на то своих причин. Могу поспорить, что вы не просто хотели, чтобы она обратила на вас внимание.

— Ты забыл, что мадам Боумонт замужем и при нашей встрече присутствовал ее супруг. Как только я немного отклонился от обсуждения вопросов живописи, он моментально отреагировал. Боумонт тщеславен, он явный собственник. Поэтому остался очень недоволен тем, что я флиртовал с его женой.

— Ну и нахал! Насколько мне известно, он сам уложил в постель по крайней мере половину замужних женщин Парижа.

— Меня интересовало другое. Боумонт удивился даже тому незначительному успеху, который я имел у мадам. Такое впечатление, что он не привык беспокоиться о ее поведении. Но семя сомнения брошено и я намерен приложить силы к тому, чтобы оно проросло. Боумонт уже не будет таким спокойным ни днем, ни ночью. Уж я об этом позабочусь, можешь не сомневаться!

— Не вижу ничего плохого в том, чтобы совмещать полезное с приятным, — ухмыльнулся Ник.

Исмал допил кофе, поставил на столик чашку и, закрыв глаза, откинулся на мягкие подушки.

— Думаю, что большую часть работы я поручу тебе. В Париже в высших кругах власти есть люди, которым Боумонт платит. Ты организуешь несколько несчастных случаев, и ему придется платить больше, чтобы обеспечить этим людям безопасность. К тому же неприятные инциденты отпугнут некоторых из более уязвимых клиентов. Они ведь отдают огромные деньги за то, чтобы их секреты не были раскрыты. Когда эти люди почувствуют себя в безопасности, они перестанут патронировать «Двадцать восемь». У меня есть еще парочка идей, но их мы обсудим завтра.

— Понятно. Мне предстоит выполнить всю грязную работу, пока вы будете развлекаться с мадам художницей.

— Разумеется. Не могу же я оставить ее на тебя. Ты только наполовину англичанин. Ты не имеешь представления о том, что такое женщины с необузданным нравом, и не сможешь оценить ее по достоинству. Ты не будешь знать, что с ней делать. А если бы и знал, ты не обладаешь необходимым терпением. Я же, как тебе известно, самый терпеливый человек на свете. — Исмал открыл один глаз. — Я тебе рассказывал, как Боумонт чуть не выронил из рук графин, когда я упомянул о царе Николае? Именно в этот момент я понял, что Боумонт именно тот, кого я так долго искал.