– Нет, я хочу сказать, что остаюсь. – На лице его снова появилась улыбка.

– Ты уверен?

Джек снова кивнул.

– Но не навсегда, – поспешил он уточнить.

Пусть Женевьева не думает, что он всегда будет жить за ее счет. Но если быть честным перед самим собой, то иногда ему отчаянно хотелось остаться тут на всю жизнь. Джеку, конечно, не нравилось, что ему все время указывали, что он должен делать, он терпеть не мог чистить картошку, потрошить вонючую рыбу и мыть посуду. И его ужасно раздражало, что нельзя уходить и приходить, когда вздумается. К тому же он никак не мог понять, почему Женевьева постоянно пристает к нему с ванной, хорошими манерами и прочими глупостями. Но как ни странно, в какой-то момент он понял, что ему нравится жить в этом странном семействе. Впервые в жизни он чувствовал, что его принимают таким, каков он есть. Более того, Джек чувствовал, что он желанный человек в этой семье и больше всех остальных к нему тянулась Шарлотта. Жуткое чувство беспомощности охватывало его всякий раз, когда он видел, как она, хромая, ковыляет по комнате или поднимает ногу и растирает ее, пытаясь унять постоянную боль. Ему была нестерпима мысль о том, что придется покинуть ее – сейчас, во всяком случае.

И он был нужен Шарлотте, чтобы оберегать ее.

– Я останусь на два года, на срок приговора. Тогда у вас не будет неприятностей с начальником тюрьмы после того, как я уйду. – Джек не забыл, как встревожились дети, когда он сказал, что собирается в Глазго. – Если, конечно, вы считаете, что от меня будет польза. – Он хотел показать, что будет отрабатывать свое содержание.

Почувствовав необыкновенное облегчение, Женевьева обняла Джека и крепко прижала к себе. Мальчик замер, не зная, как на это отвечать. От нее очень приятно пахло, и это совсем не походило на противный запах матери; теперь он понимал: это был запах пота и дешевых духов. Почувствовав какую-то странную слабость, Джек закрыл глаза. И ему вдруг почудилось, что годы куда-то исчезли и он снова стал маленьким мальчиком, цеплявшимся за маму, со слезами умолявшим ее не уходить. Только Женевьева не собиралась от него уходить. И теперь его переполняло ощущение счастья – такое новое и незнакомое, что он не понял, что это такое. Зато он понимал, что Женевьева просила его не уходить от нее.

Собравшись с духом, он обнял ее и прошептал:

– Спасибо, Женевьева. Спасибо, что вытащила меня из тюрьмы и привела домой.

Рывком высвободившись из ее объятий, Джек откашлялся, смущенный таким проявлением чувств.

– Спокойной ночи, – пробормотал он, бросив взгляд на Хейдона. Затем вышел из гостиной.

– Спокойной ночи, Джек, – с улыбкой ответила Женевьева, закрывая двери.

Хейдон встал с дивана и подошел к камину. Он неожиданно сконфузился из-за того, что остался с Женевьевой наедине. Схватив кочергу, он поворошил дрова, хотя они и так прекрасно горели. Взяв еще одно полено, Хейдон сунул его в камин, а потом долго наблюдал, как языки пламени жадно лижут сухое дерево. Не зная, что делать дальше, он уперся ладонью в каминную полку и уставился на огонь, пытаясь собраться с мыслями.

Слишком много всего произошло за последнее время. Сначала его совершенно неожиданно лишили той жизни, к которой он привык. И вот он вдруг снова стал маркизом Редмондом, свободным человеком, а не сбежавшим из тюрьмы преступником. Разумеется, недавние скандальные события дадут сплетникам пищу на долгие годы, но Хейдона это нисколько не волновало. Да и репутацией семьи он не очень-то дорожил, хотя признаться в этом было немного стыдно. Но ведь он не собирался становиться маркизом, и титул достался ему лишь по воле случая.

Но вот то, что с ним случилось у Женевьевы… Он даже и вообразить не мог, что когда-нибудь ему станет дорога такая женщина, как Женевьева Макфейл.

И еще труднее было поверить в то, что такая женщина, чтобы спасти его, поставит под угрозу свое благополучие и благополучие своих детей. Более того, все они рисковали жизнью, когда вызволяли его из плена в Чертовом логове. Но такой Женевьева была с юности. С того момента, как добровольно пожертвовала своим положением в обществе и отказалась стать женой графа Линтона. Да, она покинула мир обеспеченных людей, она отказалась от всего, к чему привыкла с детства. И все это ради спасения внебрачного сына горничной. Хотя другие женщины на ее месте не стали бы утруждать себя и охотно согласились бы с тем, что этот ребенок какое-то время будет чахнуть в сиротском приюте, а потом умрет.

Но Женевьева не такая, как все. Она отказалась от комфорта и благополучия и вступила в борьбу за выживание не потому, что так хотела, а потому, что не могла поступить иначе – беспомощный ребенок нуждался в ней. После этого жених отказался от нее, а общество отвергло – то самое общество, которое совсем недавно восхищалось ее молодостью и очарованием. Что ж, ничего удивительного… Ведь эта девушка – девушка из высшего общества – вместо того чтобы стать графиней, взялась спасать жизнь незаконнорожденного ребенка. А потом пошла дальше – решила спасти еще пятерых. И она делала это не из-за ханжеской потребности умилостивить Бога, не из чувства морального превосходства над другими: Женевьева помогала людям просто потому, что в ее груди билось благородное любящее сердце, и если она видела, что кто-то страдает, то не могла пройти мимо.

Даже если это был убийца, которого завтра должны казнить.

Хейдон всегда знал, что недостоин ее. Он бездумно погубил жизнь своей дочери, а теперь и жизнь Винсента. Обе смерти были самоубийствами, но главный виновник он, Хейдон. И сколько бы он ни старался, ему никогда не очистить свою душу от черных пятен. Его будет вечно терзать мысль о загубленной девочке и о Винсенте, не сумевшем пережить горе и вынести страдания. Так как же Женевьева, посвятившая жизнь облегчению участи несчастных, сможет назвать мужем и отцом своих детей такого черствого и самовлюбленного мерзавца, как он?

Женевьева с беспокойством смотрела на Хейдона. «Что же он готовится мне сказать?» – думала она с ужасом. В водовороте событий последних двух дней она не позволяла себе задумываться о том, что с ними будет дальше. Но сейчас, увидев, как Хейдон смотрит на огонь, она поняла: он собирается сказать ей что-то очень важное. И она догадывалась, что именно он скажет.

– Ты уезжаешь? – прошептала Женевьева.

Он кивнул, не поворачиваясь к ней.

– Завтра утром. Повезу гроб Винсента в карете до Обана, а там пересяду на корабль, отплывающий на север, в Инвернес. Видишь ли, я обязательно хочу проследить, чтобы его похоронили рядом с Эммалиной.

«Что ж, этого и следовало ожидать, – думала Женевьева. – А на что я, собственно, рассчитывала? Неужели действительно полагала, что он останется со мной? Неужели надеялась, что он женится на мне, на старой деве, живущей в ветхом, давно заложенном доме с целым выводком бывших воришек?» Конечно же, глупо было на это рассчитывать, и сейчас она это отчетливо поняла.

И тут словно что-то надломилось у нее в душе, и она судорожно вцепилась в ручку дивана, стараясь сохранить хотя бы подобие достоинства. На пальце сверкнуло золотое кольцо, которое Хейдон ей подарил в Глазго, – насмешливое напоминание о том, как они представлялись мужем и женой. Тогда на какой-то сладостный миг она по глупости позволила себе забыть, что все это – притворство. Очарованная теми мгновениями, когда они сливались телами и душами, она совершенно забыла о том, что на самом деле они с Хейдоном не женаты. Да, они не женаты и никогда не станут мужем и женой.

Стараясь не выдавать своих чувств, Женевьева сказала:

– Хейдон, я уверена, что Винсент был бы тебе признателен за заботу.

Из горла его вырвался сухой, жесткий смешок.

– Сомневаюсь. Винсент меня презирал и имел на то все основания. – Он отвернулся от огня и, еще больше помрачнев, добавил: – Я убил его, Женевьева. Убил, как если бы сам держал в руке тот проклятый пистолет.

– Я в это не верю, и ты не должен верить. – Желание защитить его мгновенно перевесило ее собственные страдания. – Хейдон, Винсент собирался тебя убить, он вынашивал эту мысль месяцами, а может, годами. Но когда граф понял, что ты вовсе не то чудовище, которым он тебя вообразил, он не смог выполнить задуманное…

– И поэтому убил себя, – со вздохом закончил Хейдон. – Но ведь это я погубил его.

Женевьева решительно покачала головой:

– Нет-нет, ты его только ранил тем, что его жена родила от тебя дочь. Но ты его не погубил, Хейдон, и, уж конечно, не довел до самоубийства. Винсент сам так решил – воздвигнуть стену между собой и Эммалиной. Возможно, в то время он чувствовал, что у него нет выбора, но я уверена, что выбор был. Мы не можем контролировать все, что случается в нашей жизни, мы можем контролировать только свою реакцию на события. – Ее голос смягчился. – Винсент был опустошен, когда узнал, что Эммалина ему не дочь, но никто не заставлял его лишать ее своей любви. Это был его выбор. Последствия выбора оказались невыносимы как для Эммалины, так и для него.

– Но пойми, Женевьева, если бы не я…

– Если бы не ты, – перебила она, – Винсент никогда бы не узнал драгоценную радость любви, которую он испытал к дочери. Он любил ее первые пять лет и продолжал любить. И еще вот что… Возможно, Кассандра забеременела вовсе не от тебя, а от другого своего любовника. Тебе это никогда не приходило в голову? Хейдон, нельзя рассуждать о том, чего ты не знаешь наверняка. Жизнь такова, что нам иногда приходится делать очень трудный выбор. Когда родился Джейми и умерла его мать, я ужасно разозлилась и спрашивала себя: почему я должна делать такой выбор? А выбор был очень трудный: взять на себя ответственность или пройти мимо?

– Но ты не прошла мимо, Женевьева.

– Не прошла. И все, что случилось в моей жизни после этого, было неразрывно связано с выбором, который я тогда сделала. Именно тогда я поняла, что должна заботиться о несчастных детях и обо всех, с кем поступили несправедливо. Поэтому в моем доме появились не только дети, но также и Оливер, Дорин и Юнис. И все они стали членами моей семьи и наполнили мою жизнь неиссякаемой радостью. А потом – и это совсем невероятно – появился ты. Судьба подарила мне тебя, – добавила Женевьева дрогнувшим голосом.