Элоиза Джеймс - Пленительные наслаждения

– Никогда! – Габби задыхалась от негодования. – Ты хочешь, чтобы у тебя не болела голова, а сам замышляешь такие вещи! Как ты можешь, Квил?

Он крепился как мог, чтобы не расхохотаться. Но Габби заметила смех в его глазах и сердито отвернулась. В это время снаружи кто-то поскребся. Она распахнула дверь и сгоряча осыпала Маргарет незаслуженными упреками:

– Куда ты пропала? Не могу же я сидеть весь день в одной сорочке!

Квил лениво поднялся. Габби стояла, прижимая к груди руки – возможно, чтобы спрятать от горничной мокрое пятно на сорочке. Он подошел к жене и наклонился к ее уху:

– Вот увидишь, тебе понравится. Подожди, еще сама будешь просить.

– Никогда! – гневно прошептала она в ответ.

– Хочешь поспорим?

– Подобные забавы – происки дьявола. Я начинаю думать что тебе в детстве не привили никакой морали!

– А я начинаю думать, что тебе привили ее слишком много, – вздохнул Квил. Он поцеловал жену в краешек уха. Затем взглянул через плечо на Маргарет.

Горничная в другом конце комнаты вынимала из комода белье, и Квил решил немного подразнить жену. Он притянул ее к себе и, пробежав рукой по гладкой спине, обхватил прелестные ягодицы, прижимая Габби к своим бедрам.

– Габби, – прохрипел он ей в волосы, – я не только буду трогать тебя повсюду, но и целовать тебя в те же самые места.

Она промолчала.

После его ухода, пока Маргарет зашнуровывала на ней корсет, она размышляла, почему Квил такой испорченный. Несомненно, ее отец не смог бы ничего сказать по этому поводу, ибо у него и в помине не было подобных грешных мыслей, как и у любого Божьего человека. Придя к такому выводу, она немного успокоилась, решив при случае серьезно поговорить с мужем.

Шагая по улице впереди Маргарет, она думала только о своих отношениях с Квилом. Он не собирается считаться с ее желаниями. Он хоть и молчун, но было бы заблуждением считать его слабовольным. Нет, он будет трогать ее повсюду, смотреть на нее и… целовать. При этой мысли ее обдало жаром, как будто тело ее лизнули язычки огня.

О Боже! Ее отец кругом прав. Воистину она дитя дьявола! Допустим, яркий румянец на щеках – от холодного ветра, но как объяснить тепло, расползающееся по животу, и слабость в коленках?

Нет, пока еще рано опускать голову и каяться. Вот после возвращения в Лондон она, видимо, действительно станет Дочерью дьявола. Но сейчас, что бы ни говорил ее отец, она не заслуживает этого определения. Что болтливость не тот грех, который привлекает сатану, ясно даже самому наивному человеку.

Через сорок пять минут Маргарет разнылась, что ей холодно. На Габби же бодрящий моцион подействовал успокаивающе. Отец много говорил о религии, но с еще большим жаром проповедовал тезис о верховенстве мужчины. Долг жены и дочери, говорил он, выполнять все желания своего властелина. Значит, ее прямая обязанность – подчиняться любой грешной прихоти, какая взбредет в голову Квилу. В приподнятом настроении она вошла в отель, понимая, однако, что в преддверии мрачного ритуала радость ее неуместна.

В этот вечер ужин для семьи подали в дальней гостиной.

Потом они с Квилом поднялись наверх. Он проводил ее до спальни и, остановившись у двери, вежливо поклонился. Маргарет наверняка придет в замешательство, увидев, что ее хозяйка собирается спать одна. Но Габби не чувствовала себя униженной.

Квил изо всех сил старался держаться с достоинством и невозмутимостью истинного джентльмена. Но хрипота в голосе выдала его с головой, когда он произнес:

– Габби, я горю и гибну.

Всего четыре слова, но как они грели сердце!

Габби ожидала, что будет лежать без сна, страдая от одиночества в свою первую брачную ночь. Однако бодрствование прошло совсем в других заботах. Она ломала голову, как помочь Квилу. Заключение врачей ее не устраивало. Несомненно, нужно что-то делать. Попробовать другое лекарство.

Можно было бы обратиться к Судхакару, если бы Квил не наложил на это запрет. Но что, если написать в Индию тайно? Иногда обман – только во благо. Она кусала губы. Впрочем, может, Судхакар еще и не знает, как лечить мигрени. В таком случае Квилу это никак не навредит, и тогда она даже не скажет ему. Решение было принято.

Она встала с кровати и направилась к изящной конторке в углу комнаты писать письмо Судхакару. Как интеллигентный человек, представитель высшей касты, он должен внять ее мольбе. И если он будет уверен, что сможет излечить Квила, откликнется непременно.

Габби четко изложила то, что знала о болезни своего мужа. Подумала немного и написала второе письмо – отцу, сообщая, что после неожиданной смерти его старого друга Терлоу она стала виконтессой. И попросила поговорить с Судхакаром, чтобы он помог ее мужу. Описывать отцу подробности заболевания Квила она не стала. На этом ее ночные бдения закончились. Она улеглась в постель, свернулась калачиком и вскоре уснула.

Во сне она танцевала с Квилом. И было совсем незаметно, чтобы он щадил больную ногу. Когда Габби сказала ему об этом, ее муж улыбнулся: «Это потому, что мы танцуем в поле». Она огляделась вокруг и убедилась, что под ногами у нее и впрямь одна трава, а рядом пруд, полный лягушек.

Но утренний сон некрепок. Услышав легкий шум, она проснулась и увидела горничную, раздвигающую шторы. Солнце уже взошло, и за окном был ясный день.

– Время вставать, миледи, – бодро проговорила Маргарет. – Мы уезжаем в Кент, в поместье. Все готово, ждут только нас. – Она повернулась и важно добавила: – Одну карету они затянули черной тканью, даже крышу.

На вопросительный взгляд Габби горничная пояснила:

– В этой карете повезут покойника. Они называют ее «катафалк».

Габби вздрогнула и нахмурилась, а Маргарет рассказывала ей, что в карете для слуг окна завешаны черным крепом и даже головы лошадей увенчаны черными перьями.

В усадьбу Дьюлендов траурный кортеж прибыл около четырех часов дня. В головном экипаже разговаривали мало. Габби сидела рядом с Квилом. Он не выпускал ее руки, но за все время не проронил, ни слова. Часа через два Габби уже недоуменно спрашивала себя: сколько можно молчать? На постоялом дворе «Королевский крест», где они остановились на ленч, он тоже молчал. Но там было головокружительное мгновение, когда он незаметно увлек ее в альков и поцеловал. Правда, при этом он так ничего и не сказал и, вернувшись в экипаж, снова не произнес ни слова.

Последний час дороги она размышляла об их будущем. Как такая болтушка, как она, и мужчина, из которого не вытянуть лишнего слова, смогут ужиться друг с другом?

Китти Дьюленд, предельно собранная и вежливая, сидела напротив и пыталась вести светскую беседу.

Похоже, она еще не осознала, что у нее умер муж. Питер большей частью дремал в углу катафалка. Удивительно, как он мог сидеть весь день словно аршин проглотил? Когда они высаживались из кареты, Габби отметила, что его бархатный сюртук ничуточки не помялся.

Поместье Дьюлендов встретило их трауром: стены огромной гостиной затянуты черным шелком, лакеи – в черных перчатках и шляпах с черными лентами.

В течение двух недель до похорон она почти не виделась с мужем. Большую часть времени Квил проводил вне дома, так как вместе с отцовским управляющим совершал обход владений.

– Квил не переносит верховой езды, как вам, вероятно, известно, – объяснила Китти. – Но что делать – из экипажа всего не увидишь!

Так Габби узнала, что ее муж не может ездить на лошади.

За едой они сидели рядом и обменивались вежливыми фразами, но и те часто перемежались молчанием. У Китти теперь легко менялось настроение, резкие переходы от светской болтовни к безудержным рыданиям стали обычным делом. Габби беспокоилась о будущем Кази-Рао и все свободное время посвящала письмам. В эти дни она писала намного чаще – как в Лондон, так и в Индию.

В один из таких дней, как раз перед похоронами, она в одиночестве сидела в гостиной для завтраков и жевала ячменную лепешку. Скорей бы уж все закончилось. Кощунственные мысли вызывали у нее чувство вины. Но видеть нескончаемые полотнища черной материи становилось невыносимо. Задрапированные стены в поместье Дьюлендов выглядели так мрачно, что невольно вспоминались Индия, дом и вазы с яркими орхидеями.

Габби услышала, как кто-то вошел. По тому, как неистово застучало сердце, она мгновенно поняла, что это Квил. Она не видела, кто сел рядом с ней, но знала: этот черный рукав – его.

– Габби…

Она подняла голову и вежливо произнесла:

– Доброе утро, милорд.

– Жена. – Квил придвинулся ближе.

Она судорожно сглотнула. Ответить ему в том же духе – муж? Нет. Это может показаться нелепостью. Но у Квила слово «жена» звучало величественно. Властно.

Его губы мягко коснулись ее рта.

– Ты хорошо спала? – спросил он с чуть заметной ухмылкой. Может быть, легкий флирт рассеет его плохое настроение? А заодно и похоть? Ох уж эта похоть! Как она безжалостна! Так извела, что спасу нет. Еще недавно спокойный, беззаботный человек готов послать все к черту и наброситься на свою жену прямо перед завтраком!

– Как я могла хорошо спать? – удивилась Габби, глядя на него ясными карими глазами. – Я вообще не сомкнула глаз. Мне недоставало тебя… – Она умолкла, а затем добавила шепотом: – Муж.

Это признание застало Квила врасплох. Он с трудом подавил желание подхватить ее на руки и вынести из комнаты.

Его трясло. Чтобы взять себя в руки, он несколько раз глубоко вздохнул. Вернув себе самообладание, он возобновил флирт, но попытка оказалась не вполне успешной.

– Габби, – шутливо начал он, – нет чтобы услаждать мой слух приятной беседой, так ты меня лишь еще больше распаляешь! Фу ты, черт! – Он брезгливо взглянул на свои панталоны. – Ты только посмотри, в каком я состоянии!

Габби посмотрела, но не заметила ничего необычного и нахмурилась, когда он захохотал.

– Не вижу ничего смешного, – заявила она с видом оскорбленной добродетели.