– Когда человек в гневе, он и выражается соответственно, – упрямо подчеркнул он.

– Лучше оставить гнев там, где он возник. – Прекрасные карие глаза Габби лучились симпатией. – Ведь на самом деле ты не сердишься на меня, Квил. И все же разговариваешь со мной так, будто я сделала что-то недостойное.

Он чувствовал себя пятилетним мальчуганом, которого няня заставляет признать свою ошибку. По логике вещей ему следовало это сделать.

– Вероятно, ты права. Я не должен был так разговаривать с тобой. Извини меня, Габби.

Когда он отступил и ее руки упали с его груди, сразу стало холодно и неуютно. Он поклонился.

– Еще раз примите мои извинения, мадам.

– Мадам? – встревожилась Габби. – Почему ты так меня называешь? – Она растерянно кусала нижнюю губу, делая ее похожей на спелую вишню.

– Ты и есть мадам. – Квил пожал плечами, тщетно пытаясь вернуть себе самообладание. – Теперь ты виконтесса Дьюленд.

– Да, – кивнула Габби. – Но тебе нет нужды так обращаться ко мне.

– Хорошо. – Он снова пожал плечами. – Теперь мы достаточно поговорили? – Он попятился к двери, отыскивая за спиной ручку.

Габби замялась. Опять осечка. Ну как его разговорить? Нужно попытаться еще. Не зря отец называл ее упрямой.

– Нет, мы не обо всем поговорили, – заявила она с вызовом. Повернулась и села на край кровати, стараясь не смотреть на мужа. Было бы невежливо с его стороны уйти, не попрощавшись надлежащим образом.

Квил невольно заулыбался. А она упорная, его женушка. Она не собирается отпускать его так просто. Самолюбия и спеси – как у мужчины!

Он пошел к ней, постукивая сапогами по деревянному полу. С минуту он стоял рядом, поглядывая сверху, затем присел на край кровати. Рациональное начало его «я» пыталось его удержать, но кто же будет его слушать?

Из ее глаз буквально лилось сочувствие. Квил подавил раздражение. Он терпеть не мог, когда его жалели. Но в данном случае это была его жена. Она, вероятно, будет жалеть его до конца жизни, когда откроет последствия его травмы. Тут уж ничего не поделаешь.

– Я не люблю, когда меня жалеют, – пробурчал он, не сдержавшись.

Габби смотрела на него с недоумением.

– Это совершенно естественное чувство. У тебя умер отец, которого ты любил. Как же я могу не огорчаться вместе с тобой, если ты потерял столь дорогого тебе человека?

Квил не знал, что ответить.

Через минуту она снова заговорила:

– Квил, тебе нужно начать разговаривать. Не объясняться же нам всю жизнь на пальцах!

– Я буду счастлив слушать, как разговариваешь ты, – хмыкнул он и тут же подумал, что шутка вышла довольно плоской.

– Какой смысл разговаривать с самой собой? – фыркнула Габби. – Я предпочла бы слышать твои ответы. Отчего у тебя такое отвратительное настроение?

Он ничего не сказал.

– Я прихожу к выводу, – продолжала Габби с легким раздражением, – что ты и впрямь хочешь выставить меня распутной соблазнительницей. А ты совсем невинный паренек из деревни?

Квил повернул голову.

– Я-то? – сказал он с искренним простодушием. – Конечно, нет!

– А получается, что да! – рассердилась Габби. – Я чувствую себя в некотором роде… одной из тех девок, что пристают к мужчинам на улице.

– Габби, что ты знаешь об уличных девках?

– Очень мало. И ты это прекрасно понимаешь. Но если ты видишь, как я неопытна в подобных делах, зачем ты пытался возбуждать во мне такие… неприличные чувства? Это было нехорошо с твоей стороны.

Черт побери! Глаза Квила отражали происходящую в нем борьбу раскаяния и шока.

– Габби, – выговорил он наконец, – ты всегда выкладываешь все, что у тебя на уме?

– Говорить правду – все равно что пристыдить дьявола. Так считает мой отец.

– Извини, я не хотел заставлять тебя испытывать неприличные чувства. – Исподволь прощупав почву, Квил приближался к главному вопросу. – Меня мучает совесть, что я… что мы не будем спать вместе, пока не пройдут похороны. О проклятие… – простонал он. – Габби, я должен сказать тебе кое-что.

Она положила ладонь на его руку, лежавшую между ними на стеганом одеяле. Квил посмотрел на ее руку, затем переплел их пальцы и держал ее крепко.

– Я бы прямо сейчас упал в эту постель, и весь мир рухнул бы вместе с нами, – произнес он хриплым шепотом. – Но я не могу доставить тебе удовольствие, Габби.

После короткого молчания она спросила;

– Почему?

– Почему? – Квил отрывисто хохотнул. – Потому что я обманул тебя с этим браком, и ты вправе его расторгнуть. – На его стиснутых челюстях выступили желваки.

Габби побледнела.

– Квил, ты не можешь… осуществлять брачные отношения?

– Если бы… – с горечью проговорил он. – Совсем наоборот. Иначе бы я не чувствовал себя буридановым ослом.

– Я не понимаю, – растерялась Габби. Пальцы Квила вжимали ее так сильно, что она с трудом терпела боль. – Как это? Почему ты не можешь, Квил?

Ей вдруг стало жарко. Повергнутый в смятение ум искал объяснений, и каждое было не из приятных. Может, все дело в отсутствии желания? Она слышала об этом от служанок.

Если женщина недостаточно привлекательна для мужчины, он не сможет выполнять свои обязанности.

Квил ничего не отвечал. Возможно, не хотел оскорблять ее чувств?

Габби осторожно кашлянула.

– Квил, это как-то связано со мной? Если так, то тебе не нужно скрывать… – Ей хотелось и не хотелось узнать правду. В груди возникла тупая боль, и казалось, что сердце сейчас разорвется на мелкие осколки. Видимо, ее отец был прав, когда взывал к небу, прося послать мужчину, который согласился бы жениться на ней заочно.

– К тебе это не имеет никакого отношения, – мрачно проговорил Квил. – Габби, я порывался сказать тебе правду, прежде чем мы поженимся. Дело в том, что я не вполне оправился после того несчастного случая.

– О, Квил… – вздохнула она.

– Конечно, я могу… – произнес он сухо и как-то скорбно. – В этом смысле все в порядке, но потом каждый раз бывают последствия.

– Последствия? – как эхо повторила Габби. Как ни странно, но на душе у нее полегчало.

– Некоторые люди относят это к разряду каприза. Ты когда-нибудь слышала о мигренях, Габби?

– Нет, – подумав, качнула она головой.

– Это разновидность головной боли – жестокой боли, да еще с тошнотой и рвотой. Приступ продолжается от трех до пяти дней, и все это время я лежу пластом.

– И ничего нельзя сделать? – В голосе ее была тревога.

– В затемненной комнате и без еды приступ проходит быстрее.

– А лекарства?

Квил покачал головой:

– Не помогают.

– Значит, тогда… в библиотеке тебе было больно? – прошептала она. – Я и не знала, Квил. – Она подняла на него глаза, исполненные страдания. – Ты должен был сказать мне!

Квил скривил губы в болезненной гримасе.

– На моем лице было написано, что мне больно?

– И да, и нет.

У него вырвался короткий смешок.

– Да, Габби, мне было больно. Но это была не та боль.

– О какой боли ты говоришь, Квил? Объясни. – Сейчас ее глаза похожи на осенние листья, подумал он. Какой это цвет? Ореховый? Или цвет шоколада? Оттенки непрерывно менялись на свету – их не поймать и не передать словами. Он подался вперед и разбойничьим набегом сорвал поцелуй с ее губ. Его язык проник к ней в рот. Она со стоном втянула воздух, но слабый звук быстро затих. Квил легонько прикусил ей губу и замер, наслаждаясь нежной мякотью, чувствуя, как дрожь пробегает по телу.

Он обнял Габби за талию и, отвязав пояс, сдернул халат с ее плеч. Она всхлипнула. Положив ладонь на ее щеку, он провел пальцем вокруг маленького изящного ушка,

– Как ты думаешь, мне сейчас больно? – спросил он прерывающимися хриплым шепотом.

– Нет, – тихо произнесла Габби, краснея до самых корней волос. Она вывернулась из его рук. – Подожди, Квил. Давай поговорим. Если тебе не было больно в библиотеке и сейчас тоже, тогда я не понимаю, отчего возникает твоя головная боль?

– От близости с женщиной, – грустно признался Квил. – Мои мигрени начинаются после полового акта, – сказал он откровенно.

Габби нервно теребила пуговицу. Тогда он не выдержал и спросил в лоб:

– Ты не понимаешь, о чем я говорю, да?

– Конечно, понимаю! – Она оправилась от замешательства, и слова полились из нее непрерывным потоком. – Может, я не знаю в деталях, но в общем и целом представляю. И хочу подчеркнуть, что не я одна такая. Наверняка есть немало других девушек, столь же неосведомленных. Ты знаешь, что моя мать умерла в родах, а об отце говорить не приходится. Было бы наивно ожидать, что он просветит меня в столь интимных вопросах!

Она передернулась, вспомнив последние слова его напутственной проповеди: «Да смотри не трещи слишком много, а то твой суженый не доживет до свадьбы. У него все впереди, он еще успеет тебя наслушаться. Но пока он не опутан кандалами, Богом тебя прошу, держи язык за зубами».

– Но я не знаю, что конкретно ты подразумеваешь, – продолжала Габби. – Может, ты объяснишь наконец? Мне ненавистно думать, что я буду причинять тебе страдания, даже не подозревая об этом. – Она разволновалась, глаза ее лихорадочно заблестели.

Квил приподнял ее с кровати и плавно переместил к себе на колени. Когда две очаровательные округлости, прикрытые только легкой тканью, прижались к его бедрам, он застонал.

Габби вспыхнула, не смея поднять глаз. Должно быть, она выглядела сейчас непривлекательно с багровым лицом. Она прижала пальцы к щекам, пытаясь успокоиться.

В это время рука Квила двинулась от ее шеи вниз. Габби вздрогнула, когда он сжал пальцами ее грудь, и непроизвольно изогнула спину, подталкивая ее ему в ладонь. У него вырвался хриплый стон.

– Больно? – спросила она тревожно, готовая соскочить с его колен. – Это тебе не навредит?

Он с трудом сдержал смех.

– Нет. – Пока его палец поглаживал ее сосок, Квил не мог говорить от наслаждения, чувствуя, как дрожит ее тело, и с трудом сдерживая собственную дрожь. – Габби, ты ведь знаешь, что я не был женат.