Аннабелла – красивая девушка. Ей только что исполнилось двадцать. Невысокая и миниатюрная, с маленькими, изящными руками, узкими щиколотками и самыми крошечными ножками, какие Эвелине случалось у кого-нибудь видеть. Вокруг высоко уложенного на голове узла волос спускались десятки белокурых локонов. Она очень гордилась своей внешностью, но, по мнению Эвелины, ее нельзя было за это осуждать. В самом деле, сочетание больших зеленых глаз, ротика сердечком и безупречного овала лицо производило поистине неземное впечатление и было достойно всяческого поклонения.

Эвелина высказала свое мнение, как всегда, откровенно:

– Если Брэндрейт не находит тебя олимпийской богиней, значит, он слеп или полный идиот.

Сверкнув белозубой улыбкой с очаровательными ямочками на щеках, Аннабелла исчезла за дверью.

Брэндрейт стоял в своей двуколке, крепко держа в руках вожжи. У него оставался еще один день до состязания с мистером Шелфордом, настоявшим, чтобы они правили лошадьми стоя. Он сам не понимал, каким образом викарию удалось втянуть его в эту нелепую затею. Он помнил только, что речь между ними зашла о его кузине Аннабелле.

Мистер Шелфорд обвинил Аннабеллу в легкомысленном поведении. Брэндрейт отвечал на это, что, во всяком случае, она не такая зануда, как некое известное ему духовное лицо, служившее в одной богом забытой деревушке, в котором не было и искры жизни.

Не следовало ему так жестоко дразнить мистера Шелфорда. По правде говоря, его немало удивил недобрый огонек, вспыхнувший в глазах викария. Он даже подумал, что Шелфорд вот-вот на него накинется, особенно когда тот сжал кулаки с таким видом, что, того и гляди, затеет хорошую потасовку.

– Я бы должен был вас вызвать, – заявил Шелфорд, – но мое положение в этой забытой богом деревушке, как вы изволили выразиться, запрещает мне нарушать королевские законы.

– На вашем месте я бы не дал этому соображению мне помешать.

– Вам бы уж это, конечно, не помешало. – Шелфорд усмехнулся и, расслабив сжатые кулаки, достал из кармана зеленого сюртука серебряную табакерку. – Потому что вам глубоко безразличны чувства и мысли окружающих. Я же не в таком завидном положении, чтобы ими пренебрегать. Но вы очень ошибаетесь, если воображаете, что я намерен не замечать ваши оскорбительные замечания. Вместо поединка я вызываю вас на состязание: устроим гонки в любого типа экипажах по вашему выбору от Флитвик-Лодж до деревни. Это примерно две мили.

– Я принимаю ваш вызов, – живо отозвался Брэндрейт, раздраженный данной ему викарием характеристикой.

– Вы слишком поторопились с ответом. – Викарий насмешливо приподнял бровь. – Состязаться мы будем стоя.

– Стоя? – переспросил удивленный Брэндрейт.

– Вот именно, как римляне на колесницах, если у вас хватит на это смелости.

– Смелости? У меня?! И вы полагаете, вы… – Брэндрейт с невероятным усилием сдержал готовое сорваться у него с языка ругательство.

Мистер Шелфорд всегда был ему несимпатичен. Впрочем, он не давал себе труда понять этого человека. Было известно, что Шелфорду очень не повезло с выбором профессии. Хотя Брэндрейт не знал никаких подробностей, ему всегда казалось, что викарию в качестве поля деятельности куда больше подошла бы армия, чем церковь. Поэтому вызов на состязание вместо дуэли его не очень удивил. Хотя Шелфорд и принял сан, он не отказался от занятий спортом и был в отличной форме. Маркиз отнюдь не считал, что, если Шелфорд сочиняет проповеди для деревенских жителей, он окончательно оставил свои прежние увлечения. По правде говоря, больше всего маркизу пришлись не по душе критические отзывы Шелфорда о его кузине. Этого он не мог стерпеть. Хотя он и не был в нее влюблен, он знал ее с детства и относился к ней как к младшей сестре.

– Я бы много дал, – сказал Брэндрейт, – чтобы сейчас иметь возможность скрестить с вами шпаги.

– Я уже объяснил вам причину моего отказа от поединка и предложил соответствующую замену. Так что же вы мне скажете на это? Вы согласны?

Брэндрейт колебался не долее секунды.

– Разумеется, – улыбнулся он. – Но предупреждаю: меня будет нелегко одолеть.

– Я в этом не сомневаюсь, – спокойно возразил Шелфорд.

Это последнее замечание навело маркиза на мысль, что, хотя он и считался в обществе непревзойденным атлетом, Шелфорд вполне мог оказаться искуснее его. Кто их знает, этих деревенских. Поэтому он и тренировался снова и снова на тенистой, заросшей травой аллее.

Пустив лошадь рысью и снова поднявшись на ноги, Брэндрейт утешал себя мыслью, что, хотя состязание и могло быть опасным, оно отвлечет его на несколько часов от его малоприятных размышлений.

Эвелина и его странное с ней поведение прошлой ночью не шли у него из ума. Он по-прежнему не отдавал себе отчета в том, почему поцеловал ее. Это можно было объяснить только тем, что она сама раззадорила его. А стук в ее дверь и признания в безумной любви? С ума он сошел, что ли, чтобы нести такой вздор?

Проклятье! Образ Эвелины не желал покидать его мысли.

У нее прекрасные каштановые волосы изумительного оттенка. При таких прелестных чертах лица они были бы лучшим украшением, не убирай она их так нелепо. Он никак не мог понять, почему, с ее обольстительной красотой, с ее дивной нежной кожей цвета спелого персика со сливками, она закручивала волосы, как почтенная мать семейства, одеваясь при этом в подобие монашеской рясы. Но Эвелина Свенбурн непостижима, и никому не дано ее понять.

Он считал ее прирожденной старой девой… до вчерашнего вечера.

Теперь все разом изменилось, но почему и как?

Маркиз громко засмеялся. Странная штука жизнь, и прелюбопытная! Как только он составлял о ком-то определенное впечатление, его тут же опровергали. Сначала Шелфорд, а теперь его старинный враг – Эвелина! Проживи он еще хоть сто лет, он никогда не забудет, как она отвечала на его объятия и поцелуи. Он никогда бы не подумал, насколько она страстная натура. Она сама обняла его и крепко целовала в губы, словно забыв обо всем на свете.

Он, конечно, не остался равнодушным. Страсть с новой силой охватила его от ее прикосновений. То, как она полностью предалась ему, удивительно возбуждало.

Что бы это все значило? Он пустил лошадей шагом, приближаясь к дому. Если бы он только не напился и не выставил себя на посмешище у ее дверей прошлой ночью, он бы с удовольствием приветствовал ее сейчас. Ему по-прежнему не верилось, что он мог говорить с ней в таком тоне! Что заставило его нести такую чушь? Он, кажется, даже выражал готовность жениться! Черт возьми! Не иначе, что-то неладно с бренди, который он пил вчера.

Слава богу, что она окатила его водой, пока не произошло чего-нибудь похуже!

Когда он проснулся сегодня утром, его поразило, насколько нереальным казалось ему все происшедшее. Какое-то мгновение перед окончательным пробуждением он был убежден, что все это ему приснилось. Но по мере того как сон бежал от него, он отчетливо понимал: все произошло наяву.

Ну и что он скажет ей теперь? Оставался один выход: согласиться с ней в оценке его тогдашнего состояния… признать, что он был пьян. Это не льстило никому из них. Кстати, он не желал признать, что поцелуй был вызван той же причиной.

А какое это все, в сущности, имеет значение? Маркиз с досадой ударил сапогом в пол двуколки. Что ему Эвелина – этот постоянный источник раздражения на протяжении уже многих лет! По сути дела, он ничуть не раскаивался ни в одном из своих поступков. За ее вмешательство в его дела, за ее упрямство в этой истории с бюстом Зевса она и не заслужила ничего лучшего. Поделом ей его неприличная навязчивость, в пьяном или трезвом виде, не важно.

Выбросив из головы воспоминания, Брэндрейт обратился мыслями к будущему. Он приехал в Флитвик-Лодж, рассчитывая убедить леди Эль принять его предложение десяти тысяч фунтов за бюст Зевса, отчасти чтобы поправить ее финансовое положение. Но, впрочем, собственное удовольствие он из виду не упускал. Он желал обладать этой скульптурой с того самого момента, как впервые ее увидел. Как только он уладит это дело, то тут же и уедет отсюда.

Оставив лошадей и опустившись на сиденье, он взглянул на несколько обветшавший дом. При виде его маркиз всегда испытывал такое чувство… словно он приехал повидаться со старым другом.

Как и многие дома в Бедфордшире, этот был выстроен из светлого кирпича. Фасад затянулся вьющимся плющом, ниспадавшим красивыми гирляндами на семь окон-фонариков.

Оценивающим взглядом Брэндрейт окинул главное здание и окружающие его постройки. Повсюду были видны следы запустения: облезлые оконные рамы, заросшая подъездная аллея, запущенный газон, давно не стриженные деревья, отсутствие цветов на клумбах, где догнивали с прошлой осени опавшие листья.

«Потребуется целое состояние, чтобы привести здесь все в порядок, – подумал он, – и внутри уже кое-где появилась сырость и плесень». Прошлой ночью во сне он запутался ногой в простыне и проснулся от треска рвущейся материи. Брэндрейт знал, что взамен маленькой, пусть и подлинно античной скульптуры он предлагает леди Эль возрождение ее старого дома и прежнего образа жизни. Он ожидал, что она только поблагодарит его за щедрость. Когда она, заколебавшись, отложила окончательное решение и, наконец, попросила его задержаться на несколько дней, чтобы обсудить с ним все еще раз, он был искренне озадачен.

Леди Эль из тех женщин, кто всегда знает, чего они хотят; поэтому должна быть какая-то особая причина ее странной нерешительности.

И когда он узнал, что это Эвелина убеждала леди Эль отказаться от его предложения на том основании, что бюст будто бы должен принадлежать ей по наследству, он был крайне возмущен. Какой эгоизм! Как жестоко с ее стороны мешать тетке, которую, по ее словам, она обожала, приобрести материальную независимость и привычный комфорт.

Нет, Эвелину невозможно понять. Он меньше всего ожидал, что она станет препятствовать счастью тетки. Быть может, он просто не знал ее с этой стороны. Однако он все-таки не оставлял надежды убедить тетку воспользоваться его щедростью. Пожалуй, стоит дать понять Эвелине, как жестоко с ее стороны настаивать на том, чтобы леди Эль отдала бюст ей, вместо того чтобы продать ему.