— Что бы ни случилось, Аманда, держись ко мне поближе. Так и запомни: куда я — туда и ты! — Он даже попытался улыбнуться в ответ на ее испуганный взгляд. — Не бойся, дорогая. Ведь Монткальм обещал нам беспрепятственный проход в форт Эдуард.

Но на самом деле никто особо не верил в то, что Монткальм сдержит обещание. Выделенный им конвой был явно недостаточен, чтобы защитить колонну из тысячи беззащитных беженцев — в основном женщин и детей — от тысячи семисот индейцев, озверевших от жажды убийства и скальпов.

Путь до укрепленного лагеря показался вдвое длиннее — колонна тащилась еле-еле. Когда совсем стемнело, люди остановились и поспешили устроиться на отдых, то и дело вздрагивая от жутких воплей, доносившихся со стороны форта. В ночном воздухе было хорошо слышно, как орут напившиеся дикари.

Аманда долго не могла заснуть. Рядом кто-то плакал от отчаяния, кто-то стоял на коленях и молился. Но многие повалились от усталости на землю и сразу же погрузились в сон.

Прошел не один час, пока Аманда заснула, но ее тут же разбудил шепот Роберта:

— Уже четыре часа. Мы выступаем. Скорее, Аманда!

Он помог девушке подняться, торопливо подхватил узлы с вещами и повел ее к колонне.

Монткальм и его офицеры были озабочены перевозом трофеев из форта Уильям Генри в форт Карильон. Они на время забыли об индейцах, и те начали появляться вдоль пути беззащитной колонны, которой предстояло совершить шестнадцатимильный переход к форту Эдуард.

Роберт до боли сжал руку Аманды, шагая под пристальными взглядами индейцев. Эти дикари о чем-то шептались и подбирались все ближе и ближе. Внезапно в воздухе раздался воинственный клич, и один из индейцев-абнаки, прыгнув вперед, нанес смертельный удар томагавком по голове раненого солдата. Шедшие рядом с несчастным беженцы в испуге отпрянули от убийцы, а дикарь быстро снял со своей жертвы скальп и принялся стаскивать добротный суконный мундир. Словно получив наконец команду, его соплеменники все вместе ринулись на колонну, размахивая томагавками. На дороге началась жуткая резня.

Понимая, что серебристо-белыми волосами Аманды любой абнаки захотел бы украсить свой трофейный шест, Роберт толкнул девушку на землю, стараясь спасти от первого натиска нападавших. Он заслонил Аманду собой, встав на пути индейца, который набросился на него, пронзительно воя и угрожающе размахивая томагавком. Мужчины сошлись врукопашную. Аманда, скорчившись на земле, с ужасом смотрела, как один за другим ее знакомые падают, устремив в небо невидящие глаза и обливаясь кровью, хлеставшей из ужасных ран и смешивавшейся с дорожной пылью.

Вдруг Аманда услышала знакомый голос. Она вздрогнула и вскочила на ноги, увидев, как безжалостный индеец направил томагавк на голову ее матери. Девушка застыла, глядя, как искаженное ужасом лицо залила кровь из смертельной раны, нанесенной дикарем.

На какое-то время Аманда перестала воспринимать все, что происходило вокруг нее. Наконец очнувшись, она с воплем рванулась вперед. Подбежав к матери, девушка увидела, что рядом в луже застывающей крови лежит бездыханное тело отца. Потрясенная, она снова оцепенела.

Грубая рука рванула ее за волосы и опрокинула на землю. Она увидела над собой измазанное кровью лицо индейца. Он поднял свой боевой топор, чтобы нанести удар, но чья-то рука ухватилась за его томагавк. Это был Роберт.

— Аманда, беги! — крикнул он из-за спины дикаря.

Аманда вскочила на ноги и, пока Роберт боролся с обезумевшим от крови индейцем, бросилась бежать. Оглянувшись на миг, она увидела, что Роберт неподвижно лежит на земле, а индеец пустился за ней в погоню.

Аманда бежала, от страха ничего не видя и не слыша. В ушах стоял шум — от ветра или от ее тяжелого дыхания. Внезапно сквозь этот шум она услышала дыхание другого человека. Аманда с ужасом осознала, что дикарь догнал ее! Она обернулась, чтобы увидеть размалеванную маску собственной смерти. В тот же миг острая боль вырвала ее из жуткой реальности и погрузила в бездну.

Глава 2

Лучи солнца, проникавшие сквозь пышные кроны огромных деревьев, падали на землю изящным кружевным узором и давали достаточно тепла, чтобы окончательно высушить последние капли воды на широкой загорелой груди Адама Карстерса. Пронзительные зеленые глаза, слегка прищуренные от солнечного блеска на поверхности воды, лениво скользили по густой листве, уже начавшей краснеть в середине августа. Пару минут назад Адам искупался в маленьком безымянном озерке — одном из многих, что питали своей водой озеро Георг, — и наконец-то почувствовал себя ожившим и посвежевшим впервые с тех пор, как покинул форт Карильон. Однако стоило надеть замшевые штаны и мокасины, и подавленное настроение вернулось, поэтому Адам не спешил одеться — ему нужно было продолжать путь в форт Уильям Генри, а там его наверняка ждала плачевная картина запустения и разрухи. Молодой человек предпочел еще немного поваляться на солнышке с закинутыми за голову руками — свободная, расслабленная поза, ничем не выдававшая смятение. Впервые в жизни Адама лес не мог помочь ему вернуть душевный покой — случилось слишком много важных событий, забыть о которых на время было невозможно даже среди этой волшебной безмятежности нетронутой природы. Юноше было не до красот окружавшего леса — мрачные воспоминания упрямо маячили в сознании и терзали душу.

Его родители… Адам грустно улыбнулся. Ведь он вырос в этих лесах. Но счастливые времена безвозвратно канули в прошлое, оборванные безжалостными ударами томагавков. С горьким смешком Карстерс вдруг вспомнил, как мальчишкой, в шестнадцать лет, впервые самостоятельно отправился в поселок. И повстречал там Долли. Она была ненамного старше его, зато значительно опытнее. Долли, такая милая, так сладко пахнувшая летней лужайкой, поросшей клевером, — она открыла Адаму совершенно новый, незнакомый мир… Адам снова хмыкнул и буркнул себе под нос:

— Спасибо тебе, Долли…

А потом папа с немного растерянным и смущенным лицом отозвал его вечером в сторонку, чтобы потолковать. Он до сих пор помнит, как замерло все внутри, когда тот грубовато начал:

— Адам, что касается Долли…

— Но откуда ты знаешь, папа?! То есть кто тебе наболтал?.. — Он замолчал, так как понял, что отпираться бесполезно и от этого будет только хуже. Сплюнув в сердцах, Адам уселся на бревно рядом с отцом, с трудом переводя дух в ожидании его решения.

— Не важно откуда — просто знаю, и все тут. Ты наверняка вообразил себя настоящим мужчиной после того, как Долли показала тебе пару штучек, но я все же хочу убедиться, что ты понял кое-какие веши. — В поисках нужных слов отец снова взъерошил свои короткие, тронутые сединой волосы, и нерешительно продолжил: — Зная, какова эта Долли, я полагаю, что это не ты, а она тебя соблазнила. Я не вижу ничего дурного в том, чтобы двое сошлись по доброй воле, но… — Голос Карстерса-старшего окреп, и Адам до сих пор помнит, как мучительно стыдно было ему смотреть в проницательные, серьезные глаза отца, — …но стать мужчиной — значит принять на себя ответственность. И ты, Адам, заруби себе это на носу. Я не потерплю, чтобы ты ради удовольствия нагуливал с кем-нибудь незаконнорожденных детей, и пеняй на себя, если я услышу хоть одну жалобу на то, что ты причинил неприятности невинной девице!

Адам ни минуты не сомневался, что отец выполнит свои угрозы, и с еще большим уважением стал относиться к человеку, имевшему решимость высказать это вслух. Судорожно сглотнув, мальчишка лишь кивнул, не сводя глаз с раскрасневшейся физиономии своего отца. И когда отец улыбнулся, у Адама на душе стало сразу так легко, что он вскочил, не в силах усидеть на месте, и обнаружил, что ноги почему-то стали ватными. До самой смерти он будет помнить, как отец дружески обнял его за плечи и сказал:

— Что ж, Адам, пойдем-ка ужинать. Мать, должно быть, нас заждалась.

Да, Адам на всю жизнь запомнил сделанное отцом внушение, хотя мог бы признаться, что оно не очень-то повлияло на его последующие поступки. Он довольно быстро обнаружил, что рядом всегда найдется немало сговорчивых красоток, особенно если парень успел туго набить кошелек за целый сезон охоты. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что унаследованные от отца привлекательность и высокий рост также играют ему на руку. По первой или по второй причине — Адам знал, что успел заслужить в округе репутацию заправского сердцееда, и хотя понимал, что не очень-то ее заслуживает, тем не менее находил это приятным.

Совсем по-другому относилась к этому его мать. Как только Адам стал достаточно взрослым, она не упускала возможности напомнить ему, что он ее единственный сын и что его прямая обязанность привести в дом невестку и нарожать внуков. Для нее были нестерпимы завистливые взгляды других мужчин, их лукавые перемигивания и похлопывания по плечу после очередных похождений в поселке, служивших причиной их приподнятого настроения и тайной гордости. Всякий раз его возвращение домой завершалось одинаково: отец улыбался с нарочито безмятежной миной, а мать горячо старалась внушить сыну свою точку зрения.

— Адам, я уже начинаю думать, что ты так никогда не остепенишься и не обзаведешься семьей и хозяйством! Милый, пожалей хотя бы нас с отцом. Я бы хотела увидеть своих внуков, прежде чем умру.

Даже теперь Адам болезненно морщился, вспоминая эти слова, продиктованные женской интуицией, хотя прежде всякий раз весело смеялся, обнимал мать и кружил по комнате.

— Даю тебе слово, мама, я обязательно об этом подумаю!

Ах, как бы ему хотелось, чтобы на этом его воспоминания заканчивались и не пришлось переживать снова и снова ту боль, что терзала его уже больше года — с того дня, когда он в последний раз побывал у родительского дома. В ту зиму выдался на редкость тяжелый охотничий сезон, к тому же Адам устал от одиночества и захотел вволю полакомиться материнской стряпней и насладиться своеобразным юмором отца. Он еще не успел добраться до родного порога, когда почувствовал запах гари и тошнотворную вонь разложения. Адам бежал что было сил, он едва не задохнулся, сделав последний рывок, и все же опоздал, опоздал на несколько месяцев. Во дворе, рядом с развалинами их дома, лежало то, что осталось от его родителей, — и даже теперь можно было догадаться, что с изуродованных черепов были содраны скальпы.