Она не успела опомниться, как он подхватил ее на руки и, преодолев в два шага расстояние до кровати, опустил драгоценную ношу на мягкие покрывала. Его голодный взгляд блуждал по ее лицу, широко распахнутым глазам, уголки которых были чуть приподняты к вискам, прямому маленькому носу и припухшим от поцелуев розовым губам. Она робко улыбнулась и протянула к нему руки.

— Ты самая обольстительная из всех женщин, что я знал, — прошептал он хрипло и вновь принялся покрывать поцелуями ее лицо и шею.

Прикосновения Себастиана обжигали ее нежную кожу, страсть, бурлившая в ее теле, доводила до безумия. Она принимала ласки и сама дарила наслаждение. Запустив руку в его жесткие черные волосы, Каталина провела пальчиками по затылку, могучей шее и плечам, слегка вонзаясь ногтями в гладкую смуглую кожу. Он застонал ей в губы и, слегка отстранившись, быстро скинул с себя халат. Его желание читалось не только в глазах. Скользнув жадным взором по бугрившимся мышцам его плеч и груди, золотившимся в пламени свечей, она не смогла отвести взгляда от обнаженного торса и бедер. Он был таким огромным! Его сила и мощь напоминали ей языческого бога, изображенного на картинках одной из книг в библиотеке отца.

— Ты довольна тем, что видишь, mi cariño? — спросил он насмешливо и, заметив залившееся румянцем щеки Каталины, громко рассмеялся, блеснув белоснежными зубами.

Озорно прищурившись, Себастиан наклонился к ней и проворными пальцами вынул одну за другой все шпильки, поддерживающие ее сложную прическу. Густые волнистые волосы, подобно золотистому водопаду упали ей на плечи и спину. Он ловко помог ей высвободиться из платья и корсажа и, оставив ее в одних шелковых чулках, залюбовался захватывающим зрелищем. Золотое облако волос скрывало ее высокую упругую грудь, взволнованно вздымающуюся под его блуждающим взором, тяжелые пряди, спускаясь на плоский живот, стыдливо прикрывали соблазнительные бедра. Он обхватил руками ее тонкую талию и припал губами к пульсирующей жилке на ее шее. Медленно продвигаясь вниз, он коснулся трепещущих розовых сосков, вызвав в Каталине горячую волну желания, напрочь лишая ее разума и воли. Она выгнулась ему навстречу, дрожа всем телом от чувственных и жгучих поцелуев, с неожиданной страстью отдаваясь самым смелым ласкам. Всем своим существом она льнула к нему, желая скорее вкусить сладостного блаженства.

Себастиан не мог долго ждать. Кровь кипела в его жилах, превращаясь в расплавленную лаву. Он гладил округлые ягодицы и подушечками пальцев водил по внутренней стороне бедер, усиливая мучительное томление внизу ее живота и вырывая из горла хриплый стон. Дыхание Каталины участилось, она неистово прижималась к нему, ища губами его губы и бессвязно шепча его имя.

В следующую секунду он накрыл ее собой и почувствовал, как стройные ножки обвили его бедра, с готовностью приподнимаясь вверх. Яростным толчком он вонзился в ее податливое тело, и она тихонько вскрикнула, ощутив, как он заполнил ее всю целиком. Короткий сдавленный крик слился с его протяжным стоном, их языки переплелись, и волна всепоглощающей страсти затопила их в бурном водовороте чувственных наслаждений.

Он любил ее снова и снова, раз за разом выражая пылкими ласками и поцелуями всю ту любовь, что зародилась в нем давно и которую он так боялся выказывать.

— Ты маленькая искусительница, — сказал он, целуя ее в пересохшие губы после очередной волны упоительного блаженства. — Я люблю тебя, Каталина, моя прекрасная маркиза.

— Я люблю тебя, Себастиан, — словно эхом откликнулась она.

А спустя несколько часов утомленная неистовой схваткой изголодавшейся плоти, она засыпала на его плече, счастливо улыбаясь от того, что услышала из его уст слова признания.

На следующий день Себастиан отбыл в Мадрид. Вместе с ним отправились Марко, рыжебородый Маноло и еще четверо здоровяков из замка. Каталина не знала, какое задание должен был выполнить Себастиан для короля, но сердцем чувствовала что-то очень важное и, по всей вероятности, опасное. Недаром Джавиер подготовил для своего сеньора не только парадное платье, регалии и фамильный штандарт, но и оружие, шпагу, короткий кинжал и мушкет. Каталина допускала мысль, что Себастиан мог принять участие войне с Францией, о которой неустанно твердили в обществе. Еще в прошлом году испанцы с помощью прежних врагов, Англии и Нидерландов, с большими потерями вернули Каталонию назад в королевство, но растущая мощь соседа, особенно на фоне опустошения и обезлюдения испанских земель, заставляло испытывать ощутимое напряжение вблизи границ.

— Не волнуйтесь, сеньора, — Пилар смотрела на обеспокоенное лицо госпожи и хотела ее хоть как-то подбодрить. Ей самой было тяжко расставаться с добряком Маноло, которому давно подарила свое сердечко. — Сеньор Кабрерас обязательно вернется живым и невредимым, как и все те, кто сопровождает нашего маркиза. Все вокруг говорят о войне, но я в нее не верю. Господь не допустит новых кровопролитий на нашей земле. Мы итак пережили много бед.

Каталина и Пилар, кутаясь от пронизывающего холода в меховые плащи, стояли на крыше западной башни замка и тоскливым взглядом провожали маленький отряд, выехавший из Кастель Кабрерас ранним январским утром. Себастиан с гордо поднятой головой со своим оруженосцем ехал впереди, а его люди ровным строем по двое скакали следом, отставая на полкорпуса от сеньора.

— И мне хочется в это верить, Пилар, но пути Господни неисповедимы. Кто знает, что ждет нас впереди? Не превратится ли Испания из королевства, покорившего полмира в королевство, покоренное лягушатником?

Когда всадники скрылись с глаз и достигли дорожной развилки, один лихой наездник отделился от основного отряда и во весь опор помчал быстроногого коня на юг. В его седельной сумке лежало срочное письмо в Сент-Ферре.

Спустя неделю в Кастель Кабрерас пожаловали две гостьи в сопровождении полудюжины охранников в черных плащах, на спинах которых был изображен коршун, рвущий когтями змею. Герб маркиза Сент-Ферре. Каталина в тот момент находилась в Большом зале и, греясь у полыхающего камина, корпела над незаконченным гобеленом, что нашла в хозяйских кладовых, пока бесцельно бродила по комнатам, с интересом осматривая средневековое убранство старинного замка. На гобелене было запечатлено пришедшее на водопой семейство оленей. Отец семейства, благородный пятнистый олень с ветвистыми рогами, зорко вглядывался в чащу леса, в то время как олениха и двое их маленьких оленят утоляли жажду в мелководном ручье. Рисунок на полотне показался Каталине глубоко символичным, и она увлеченно принялась за вышивание, коротая время в ожидании возвращения Себастиана и испытывая немалое довольство, что нашла занятие по душе.

— Ваше сиятельство, — в зал вошел высокий худощавый слуга и, церемонно поклонившись, вздернул кверху длинный горбатый нос, — в Кастель Кабрерас прибыла Беатрис с…

Каталина подняла взгляд от гобелена:

— Какой приятный сюрприз, Джавиер! — она улыбнулась камергеру маркиза, временно исполнявшему роль дворецкого вместо старого Бернардино, мучившегося подагрой в своей каморке на чердаке. — Что же ты держишь нашу дорогую Беатрис на пороге? Скорее зови ее сюда, к огню. Она, должно быть, устала и замерзла. Нигде нет спасения от ледяных пронизывающих ветров.

Джавиер кивнул и, искусно подражая манерам Анселмо, учтиво осведомился:

— Что-нибудь принести, сеньора?

— Конечно, — Каталина всплеснула руками, радуясь тому, что увидит знакомое лицо. Постная физиономия баронессы за последние дни ей порядком поднадоела. Как же ей не хватало разнообразия в этих скучных и холодных стенах. — Принеси нам горячего шоколада и медовых булочек, тех, которые Ана испекла поутру. Да, и передай ей, чтобы принималась за обед. Беатрис приехала издалека и, скорее всего, успела проголодаться в дороге, — размышляла вслух Каталина, поднимаясь с кресла и давая слуге последние указания. — Что касается приехавших с ней людей, пусть их накормят на кухне, и подумай над тем, где их можно разместить.

— Слушаюсь, ваше сиятельство.

Едва Джавиер вышел из зала, как на пороге появились две женщины, закутанные в теплые шерстяные плащи. В одной из них Каталина сразу узнала свою добрую Беатрис и уже хотела подбежать и расцеловать бывшую кормилицу мужа, так сильно она истосковалась по славной и заботливой женщине, как другая гостья заставила ее замереть на месте. С прекрасного лица маркизы сошел весь румянец, она побледнела до такой степени, что голубые прожилки на лбу и висках стали отчетливо видны. Она не могла ни пошевелиться, ни что-то сказать. Как рыба, выброшенная штормовыми волнами на берег, она открывала рот, не издавая ни звука, оцепенев от потрясения. Перед ней собственной персоной стояла гадалка и целительница Эуфимия Майора, больше известная как повитуха из Сент-Ферре.

— Что вы здесь делаете? — Каталина, наконец, обрела голос, стараясь заглушить нараставшее с каждой секундой волнение. — Зачем вы здесь?

Сухое, изборожденное мелкими морщинками лицо дернулось в подобие улыбки:

— Приветствую вас, сеньора, — сказала Эуфимия Майора, и ее черные, пронзительные глаза впились в бледное лицо Каталины. — Я приехала по просьбе своего племянника.

— Сеньора, — в разговор вступилась Беатрис, экономка широко улыбалась, — я рада видеть вас в добром здравии! Я думала, вы простужены и лежите в постели, вам настолько худо, что вы не в силах подняться, а наш бедный сеньор сбился с ног, подыскивая вам лекаря, но так как не смог найти достойного, послал в Сент-Ферре.

Каталина мгновение смотрела на Беатрис, а затем обратила взор на целительницу. Глубокие черные глаза ярко выделялись на фоне сморщенного желтоватого лица старухи. Эуфимия смотрела прямо, не отводя взгляда, и тогда Каталина поняла, гадалка точно знала, зачем она здесь. Очевидно, Себастиан дал повитухе весьма недвусмысленные указания, которые та приехала исполнить. Как же так? Он ведь обещал подумать! Неужели она в нем ошиблась? Это неожиданное открытие поразило ее, как раскат грома на ясном небе! Ее мольба для него оказалась пустым звуком, а приводимые ей доводы не слишком убедительны. Каталина судорожно вздохнула. В сердце, будто кинжал вонзили. Она покачнулась, но в последний момент удержалась за спинку кресла. В какой-то миг ей почудилось, что в черных, как ночь глазах промелькнуло неприкрытое торжество, но она моргнула и обманчивая иллюзия исчезла так же быстро, как возникла. Единственное, что осталось неизменным, это полная уверенность в истинных намерениях Эуфимии.