Качаю головой, по-прежнему шокированная.

— Ты не можешь любить меня, — почему-то срывается шёпотом. — Ты не знаешь, что со мной было; если бы знал — ни за что бы не влюбился…

Парень тяжко вздыхает.

— Вообще-то, я знаю.

Не сразу понимаю, что он сказал, а когда до меня доходит — снова резко бледнею; это заставляет меня чувствовать себя ещё хуже, чем было раньше, потому что это было равносильно тому, как если бы меня опорочили при свидетелях, которые после каждый раз при встрече считали своим долгом ткнуть в меня пальцем. Чувствую, как по щекам ползут слёзы, и закрываю глаза, потому что мне стыдно смотреть на Лиса — и страшно оттого, что ему непосчастливилось влюбиться в «грязную» девушку.

Внезапно к моим щекам прикасаются чьи-то ладони, которые старательно избавляют моё лицо от слёз, и это заставляет меня распахнуть глаза. Я натыкаюсь на ответный взгляд Лёши, в котором нет ни капли пренебрежения или брезгливости — лишь твёрдость, уверенность и участие; без жалости, которую я бы ни за что не приняла, и без снисхождения, которое я бы ни за что не перенесла — просто молчаливая поддержка.

— В том, что с тобой случилось, нет твоей вины, — произносит он наконец, и с моих плеч будто падает наковальня. — На твоём месте мог оказаться кто угодно.

— Но оказалась я, — шмыгаю носом. — И это никак не исправить.

— Это и не надо справлять — с этим надо смириться, наказать виновных и двигаться дальше; перестать шарахаться от людей и бояться подпускать к себе кого-то ближе, чем на пушечный выстрел — мир состоит не только из мразей. Если ты откроешься ему, то будешь удивлена тому, сколько в нём хорошего. Я не себя имею в виду — я-то точно не вхожу в число хороших — но моя ба точно входит.

Невесело усмехаюсь.

— А я думала, что только у меня не всё хорошо с головкой. С чего ты взял, что не входишь в их число? Будь ты плохим, то по-другому отреагировал бы на замечание Сергея в адрес своей бабушки — как его свита, например; или не стал бы злиться за то, что он мог меня обидеть — ты ведь меня совсем не знаешь. Ну и напоследок: разве стал бы ты оберегать меня от самого себя, если бы действительно был плохим? Ты, скорее, поступил бы со мной так же, как и Сталевский — потому что именно так ведут себя плохие парни.

Лис хмыкает и наконец-то отпускает моё лицо из плена своих ладоней.

— Здесь не поспоришь. Хотя предлагать отношения всё равно не стану — к ним ни ты, ни я не готовы, и лучше просто быть друзьями, чем пытаться сблизиться раньше времени и наделать ошибок.

Киваю, потому что за прошедший год я действительно не готова вот так взять и начать встречаться с кем-то — это было бы странно и весьма легкомысленно с моей стороны. Нам обоим нужно время; к тому же, быть может, после мы оба поймём, что не предназначены друг для друга в этом самом смысле. Лёша перегорит, а я так и не смогу зажечься — и зачем тогда впустую тратить друг на друга силы?

Время само расставит всё по своим местам.

— Если честно, с трудом представляю себе нашу… дружбу, — снова шмыгаю носом. — Разве тебе не противно?

Лёша хмурится.

— А почему мне должно быть противно? Ты ведь не этот твой Сталевский, рядом с которым я могу оказаться только по одной причине — расхуярить его мерзкую рожу, — кривится Лис, а я дёргаюсь от его мата, к которому совершенно не привыкла, и в голове категорически не соглашаюсь с тем, что Сталевский — мой. — Давай договоримся один раз и больше не будем поднимать эту тему: ты нормальная. В тебе нет дефектов, недостатков или изъянов, которые ты сама себе напридумывала; ты никого не убила, не обидела и не заставила страдать; и раз уж на то пошло — я не вижу в тебе падшей женщины, которая опустилась на самое дно просто потому, что ей не посчастливилось оказаться в том чёртовом переулке, ясно? И когда в следующий раз тебе покажется, что я отношусь к тебе как-то не так — тебе именно покажется. Надеюсь, мы всё прояснили и больше не заговорим об этом, потому что это всё — херня чистой воды.

Мне хочется сказать, что я согласна на это при условии, что он больше не будет употреблять столько дисфемизмов и нецензурщины, как мозг стопорится на незначительной детали, которая мне кажется слишком уж подозрительной: откуда он узнал про переулок? Даже Анне Андреевне я не говорила о том, где именно это произошло — опустила подробности, потому что было слишком противно; с моими родителями Лёша не знаком, а больше об этом никто не знает.

Ткнуть пальцем в небо и попасть тут совершенно нереально.

— Как ты узнал, где это случилось? — обескуражено спрашиваю.

Вряд ли Лис телепат, но у меня больше нет вразумительных предположений.

Парень непонимающе смотрит на меня, будто не может понять, что я имела в виду, а после запускает руку в свою безумную чёлку и некоторое время изучает пол под своими ногами — всё это занимает не более пары секунд.

— Ну а где ещё это могло случиться? Не у тебя же дома… Тёмные переулки — корень всех бед и исток неприятностей, так что это очевидно.

Хмурюсь, потому что никогда раньше не думала об этом, но объяснение звучит вполне логично.

— Наверно, ты прав.

— Конечно, прав. Так что? Попробуем быть друзьями? — криво улыбается он и протягивает мне руку.

Я смотрю на его длинные пальцы и испытываю смешанные чувства: этот контакт — не вынужденная мера, что успокоить Лиса или предотвратить конфликт. Это будет другой уровень — мой осознанный выбор того, что этот парень станет частью моей жизни; может, не настолько постоянной и неотъемлемой частью, как родители или даже Женя, но достаточно весомой, чтобы считаться с ним и принимать во внимание.

Перевожу взгляд на его лицо. Мне ещё не доводилось видеть настолько открытых людей — если только это не искусная игра, мастерство в которой отточено до совершенства — а ведь в прежние времена у меня было немало знакомых. Я бы хотела сказать, что неплохо разбираюсь в людях, да только это не так, к чему тут лукавить; достаточно вспомнить, что я не так давно потеряла всех, кого считала друзьями, чтобы убедиться в этом наверняка. И вот теперь я завязала сразу три странных знакомства, хотя и не собиралась подпускать к себе кого-либо, но ни одному из моих нынешних знакомых — что Женьке, что Страннику, что Лису — я попросту не могла сопротивляться; будто это было предначертано — чтобы наши жизни тесно сплелись.

Слишком много переменных сошлись, чтобы это случилось, как сказала бы Анна Андреевна.

— Попробуем, — говорю наконец.

Осторожно выдыхаю и прикасаюсь к руке Лёши в ответном пожатии; под кожей на ладони будто вскипают вены, когда он сильнее, чем нужно, сжимает мою руку. Тыльную сторону ладони покалывает, а по затылку пробегают мурашки, но не противные, как это бывает при встрече с Сергеем.

Странные ощущения.

Секундная заминка, и Лёша меняет положение своей руки, осторожно переплетая наши пальцы, и я совершенно теряюсь. Не вырываю свою руку, а просто смотрю на неё как на чужеродный предмет; очевидно, слишком зацикливаюсь на этом, потому что мне начинает казаться, будто Шастинский проникает мне под кожу, становясь частью меня самой, и от этого мурашки на затылке вообще начинают сходить с ума. У Лиса расширяются зрачки, как если бы его вдруг жахнул электрический разряд, и я спешу разорвать контакт; для пущей убедительности даже прячу руки за спиной, пока Лёша часто моргает — это всё попахивает какой-то мистикой, к которой я совсем не готова.

Кажется, Шастинский растерян и пытается это скрыть, массируя затылок.

— Наверно, стоит сказать Розе, что мы пришли к общему знаменателю, а то она нас здесь и сутки продержит — с неё станется.

Киваю и кошусь в сторону своего пальто, чтобы выскочить отсюда пробкой, едва путь окажется свободен — слишком много неожиданных событий и новой информации для одного дня; пока Лис ворчит в трубку что-то про «ясельную группу детского сада», я успеваю застегнуть обратно сапоги.

— Сбегаешь? — слышу за спиной весёлое фырканье. — А я-то думал, мы теперь друзья.

Разворачиваюсь к парню и непонимающе хмурюсь.

— А где тут связь?

— А как мы будем налаживать отношения, если ты каждый раз собираешься поворачиваться ко мне спиной? — Он криво ухмыляется и прячет руки в карманах джинсов. — Не пойми меня неправильно, у тебя сзади тоже есть на что посмотреть, но всё же я предпочёл бы общаться с другой твоей половиной.

— Идиот, — вырывается у меня, пока я снова чувствую, как краснеют мои щёки, а Лёша заливисто смеётся.

— Да расслабься ты, карамелька, я тебя не съем, — фыркает он и при этом плотоядно улыбается.

Наверно, в его присутствии я всегда буду чувствовать себя сжатой пружиной, хотя мне нравится, что при общении со мной он не пытается вести себя так, будто общается с побитой собакой: не подбирает подходящие слова и не «фильтрует речь» — просто говорит то, что думает, и как привык. Правда, мат меня немного напрягает, но я просто за год от него отвыкла — раньше он был неотъемлемой частью моей жизни так же, как сейчас у Лиса, если не больше.

— Чего тогда смотришь так, будто у тебя в кармане нож с вилкой? — складываю руки на груди.

Лёша моргает и заразительно хохочет.

— А тебе палец в рот не клади! Но это даже хорошо — всегда любил достойных соперников.

Оно и видно.

В замке неожиданно раздаётся скрежет поворачиваемого ключа, и через секунду входная дверь распахивается; на пороге стоит Анна Андреевна, которая по очереди окидывает нас с Лисом пронзительным взглядом. Замечает сапоги на моих ногах и укоризненно смотрит на внука.

— Я так и знала! Снова довёл девочку, оболтус?! Ну что мне с тобой делать? Отходить тебя веником пару раз, как было с твоим дедом, когда он повадился втихомолку таскать водку из-за иконы?!