«Интересная точка зрения у твоей мамы:)», — получаю в ответ.

И, хотя его эмоция выражается всего-навсего обычной скобочкой, я вижу в ней именно улыбку — открытую и искреннюю. Не замечаю, как мои губы растягиваются в ответной улыбке; выглядываю в окно и вижу Лёшу, который по-прежнему сидит у моего подъезда, только на этот раз пялится в телефон и чему-то улыбается — наверно, у него тоже есть своя «Странница» в кругу общения. Чувствую странный зуд под кожей, который возникает лишь тогда, когда вижу Шастинского, и неосознанно тянусь почесать сгиб локтя, где «вибрирует» сильнее всего. Почему-то мысль о том, что у Лёши есть кто-то, кто помогает ему избавиться от маски высокомерного засранца, неприятно царапает душу и цепляется в мозгу, словно надоедливая муха.

Было бы проще вообще ничего не чувствовать.

Пока я размышляю на эту тему, во двор со стороны парка заворачивает Сталевский со своей «свитой»; дымя сигаретами и издавая звуки, напоминающие микс из хохота гиены и поросячьего визга, они тормозят под моими окнами — недалеко от лавочки, на которой сидит Лёша. Сергей поднимает голову и смотрит прямо в моё окно; подавляю в себе желание трусливо спрятаться — вместо этого сцепляю зубы и вздёргиваю подбородок. По лицу Сергея видно, что он не уверен, стоит ли ему открывать рот после того, как его немного «успокоила» Анна Андреевна, но уязвлённое мужское самолюбие оказывается сильнее.

— А где же твой Цербер, Чехова? — язвит он, и его дружки начинают мерзко скалиться, подпихивая друг друга локтями. — Я думал, старуха стала твоим телохранителем.

Неосознанно перевожу взгляд на Лёшу и зажимаю рот ладонью, потому что… Ну, судя по выражению его лица, Анна Андреевна рассказала внуку о моём вчерашнем спасении. Словно в замедленной съёмке наблюдаю, как Лис сжимает челюсть, поднимается на ноги и медленно подходит к Сергею, который явно не понимает, чем заслужил внимание мажора.

И хотя я была далеко не фанаткой насилия, мне было нисколько не жаль его, когда кулак Лёши впечатался в Сергеевскую челюсть.

Кстати, его фамилия ни разу не оправдывала свою «твёрдость».

По напряжённой спине Шастинского я догадываюсь, что одного раунда ему мало, но мне не хочется быть свидетелем чьей-то смерти, поэтому я хватаю с вешалки свою куртку и выскакиваю в подъезд прямо в домашних тапочках. Лис нависает над Сергеем, словно коршун над добычей, и мне становится не по себе от такого уровня скопления концентрированного тестостерона на квадратный метр, но присутствие Лиса немного успокаивает.

— Лёша? — тихо зову, но этого оказывается достаточно, чтобы он услышал и обернулся.

Не знаю, что именно он увидел на моём лице, что заставило его остановиться, но он на секунду прикрывает глаза и делает глубокий вдох-выдох. К слову сказать, свита Сергея за всё это время ни разу даже не шевельнулась, чтобы помочь своему другу. Немного помешкав, Лис всё же подходит ко мне — достаточно, чтобы я задохнулась от близости — и прячет руки в карманах.

— Везёт тебе, сучий потрох, — выплёвывает он в сторону Сталевского. — Если бы не Кристина, я бы устроил тебе воссоединение с твоими родственничками в Аду.

Таким напуганным я Сергея не видела уже давно; на секунду в его глазах мелькнуло знакомое затравленное выражение — так было, когда пьяный отец колотил его в детстве — а после он кое-как поднимается на ноги и быстро исчезает с радаров. Некоторое время я смотрю ему вслед, понимая, что Анна Андреевна была права, когда сказала, что я всё ещё в состоянии изменить свою жизнь, повернув её в другое русло. В голове возникает забавная картинка того, как будет «удивлён» Сталевский, когда ему придёт повестка в «места не столь отдалённые».

Стоило тогда наткнуться на него в парке, чтобы встретить женщину, которая перевернёт мой внутренний мир и поможет вытащить голову из песка.

Вот бы было так же просто со всем остальным разобраться…

Пока я думаю над тем, как вести себя дальше, Лёша сжимает и разжимает кулаки, отчего мне становится слегка неуютно: не хотела бы я быть его врагом. Вспоминаю, что выскочила из дома в домашних тапочках — о чём, спрашивается, думала?.. — и использую это в качестве причины, чтобы уйти. Лис слабо кивает головой, вызывая у меня неконтролируемый приступ жалости, но я не имею права на это чувство конкретно к нему, поэтому просто разворачиваюсь и ухожу. Не знаю, что именно заставляет меня замереть у подъездной двери и обернуться, но я это делаю и натыкаюсь взглядом на широкую спину и опущенные плечи — как будто Лёша держал тяжёлую ношу несколько тысячелетий, но вот-вот сдастся и рухнет вместе с ней на землю. Нерешительно кусаю губы, дрожащими руками стискивая края куртки, и всё же решаюсь на безумный с моей точки зрения поступок.

— Лёша? — зову его, проклиная себя за трусость. Парень вздрагивает, будто не ожидал, что я всё ещё здесь, поворачивается и недоумённо смотрит на меня. — Хочешь зайти? Я могла бы посмотреть, что с твоей рукой — у Сталевского крепкая челюсть…

Господи, как же глупо и надуманно звучит причина, но я её уже озвучила и теперь готовилась к тому, что Лис рассмеётся над бестолковой девочкой и просто уйдёт. Но вместо этого он пару секунд оценивающе всматривается в моё лицо, будто просчитывая, выдержу ли я его общество, а после улыбается и идёт в мою сторону. На его лице застыло такое благодарное выражение, будто он сломал руку, а я врач, который только что волшебным образом заживила его перелом.

В квартире я скидываю куртку, пока Лёша раздевается, и мысленно прикидываю, если в доме что-то, чего он не должен видеть, и это надо убрать, но в голову приходит только невымытая посуда, стоящая в раковине, до которой у мамы, видимо, так и не дошли руки; мне становится немного неудобно за лёгкий бардак, хотя назвать бардаком криво лежащие журналы на столике в гостиной и разношёрстные стулья на кухне язык не поворачивается. Но почему-то именно сейчас мне кажется, что в квартире был тайфун, который буквально перевернул всё вверх дном, а хотелось, чтобы всё было идеально; и дело не в том, что мне было важно пустить пыль в глаза — просто какими-то задворками сознания я чувствовала, что мы из разных социальных слоёв, и я до уровня Лёши слегка не дотягиваю.

Процентов на восемьдесят.

— На самом деле, рука выглядит так, будто собирается функционировать ещё лет пятьдесят, — весело фыркает Лис и нагло топает на кухню. — Но я бы не отказался от кофе.

Мой рот удивлённо распахивается: такое ощущение, что это я сейчас была в гостях у парня, а не наоборот. Провожаю глазами его сильную спину, от вида которой на душе становится как-то тепло и тихо — так бывает, когда чувствуешь себя в безопасности — и это действует на меня, как на буйного — седативное средство. Хочется позволить себе расслабиться окончательно и потерять бдительность, но я уже поступила так однажды и теперь разгребаю последствия.

Не хочу снова проходить через подобное.

И всё же выдохнуть себе позволяю и иду следом за Лисом, который уже успел вальяжно развалиться на стуле и напихать в рот маминых оладьев.

— Передай повару мою похвалу, — бубнит он и пытается улыбнуться с набитым ртом, а я не могу сдержаться и хохочу на весь дом, потому что сейчас передо мной сидел не парень, несколько минут назад уложивший на лопатки Сталевского, а обжора-хомяк.

— Тебя вообще дома кормят? — улыбаюсь, наливая в чайник воду.

— Существует легенда, что в гостях еда всегда вкуснее, — отмахивается Лёша. — И кстати, чтоб ты знала — нормальному мужику надо много есть, иначе он не сможет никого защитить.

— Можно подумать, — фыркаю в ответ. — Будто ты целыми днями только и делаешь, что спасаешь кого-нибудь…

Лис притворно хмуриться и потирает подбородок.

— У меня есть четверо лучших друзей — те ещё придурки и искатели приключений на задницу — так что да, их постоянно приходится вытаскивать из передряг.

За моей спиной щёлкает чайник, и я завариваю две чашки ароматного ирландского кофе; Лис тут же приступает к делу, и примерно минут десять, пока его рот был занят поглощением пищи, я наслаждалась тишиной и вспоминала, как Сергей падает на землю, когда кулак Лёши впечатывается в его лицо. Конечно, это было не из-за меня, но всё же до чего приятно было наблюдать, как карма потихоньку делает своё дело.

— Кстати, — оживляется Лис, когда большая часть оладьев пала смертью храбрых. — Кто этот урод, которому я вмазал? Рожа у него до больного знакомая… Хотя борода ему не идёт — он с ней на козла похож.

Снова смеюсь.

— Он и без неё козёл. — Вспоминаю, почему, и весёлое настроение уходит, как дым сквозь пальцы. — Не хочу говорить об этом…

Опускаю по привычке глаза на пальцы, которые тянутся к краям кофты, но упрямо сцепляю их в замок на коленях — пора избавляться от этой дурацкой привычки.

— Он тебя обидел? — слышу натянутый голос.

Мама всегда учила меня смотреть на собеседника, когда к тебе обращаются, поэтому я поднимаю голову и застываю от того, насколько подозрительным выглядело сейчас лицо Лёши. Мне кажется, я бы с лёгкостью смогла обмануть детектор лжи, а вот Лиса — ни за что; и не потому, что не хочу, а потому что его проницательные глаза будто видят меня насквозь. Но мне и не нужно ничего говорить — уже по тому, как побледнело моё лицо, можно было догадаться, что ответ положительный. Я буквально вижу, как у Лиса в голове защёлкали тумблеры вычислительной машинки — знать бы ещё, что она там вычисляла… — и с каждой секундой его лицо всё больше походило на небо, которое вот-вот готовилось «родить» смерч.

Ничего хорошего, в общем.

Из его рта со свистом вырывается воздух сквозь стиснутые зубы, и получается противный пугающий звук, похожий на скрип ногтей по стеклу, а руки парня сжимаются в кулаки.

— Сука! — Лис со злостью опускает кулак на поверхность стола, отчего я вздрагиваю, а посуда протестующе звенит. — Говорю же, рожа знакомая! Пусть урод молиться, чтобы больше не попасться мне на пути, и обходит твой двор десятой дорогой, иначе определить его личность не смогут даже по зубам!