— Ты не знаешь, что она натворила!

— Все равно!

— Во всем виноват Уолкот, — заявила Магнолия закуривая папиросу. — Я надеялась что сотрудник большой нью-йоркской газеты отнесется с уважением к…

Камерон стал рассказывать о происшедшем.

— Случайно мы оказались рядом. Нолли сидела между нами. Ты ведь знаешь, что во время сильных сцен она имеет обыкновение хватать за руку своих соседей.

— В последний раз, когда я была в театре с Уолкотом, он предупредил, что ударит меня по руке, если я еще раз…

Камерон опять перебил ее:

— Во время второго акта она, разумеется, ошиблась адресом и схватила за руку не меня, а Уолкота. А он возьми да и хлопни ее по руке…

— Он не только хлопнул! Он ущипнул меня!

— А Нолли так толкнула его за это локтем в живот, что он чуть не потерял сознание. Что делать с такой тещей!

— Мамочка! Дорогая! На премьере!

— Во всем виноват он! И к тому же вы меня очень плохо воспитали!

Усталость внезапно овладела Магнолией. У нее было такое чувство, словно она сама играла в этот вечер, а теперь спектакль кончился, и нервное напряжение спало. Она поднялась с кресла.

— Сходите за таксомотором, Кен. Я поеду домой. Мне что-то нездоровится. Вы еще, должно быть, поедете к Суопсам, не правда ли? И наверное, вернетесь не раньше трех?

— Я никуда не поеду, — сказала Ким. — Помолчи Кен.

Она подошла к Магнолии.

— Я только что получила телеграмму.

— Мама?

Это слово вырвалось у Магнолии совсем по-детски.

— Да.

— Где телеграмма?

Ким указала пальцем на туалет:

— Там. Дай ее сюда, Кен. Она под ящиком с гримом.

— Умерла? — спросила Магнолия, еще не прочитав телеграммы.

— Да.

Она прочла. От того веселого настроения, в котором она вошла в уборную Ким десять минут тому назад, не осталось и следа. Лицо Магнолии сразу осунулось и постарело.

— Теннесси… Путеводитель… дайте мне путеводитель.

— Подожди до завтра, мама!

— Нет, Ким, я знаю, что должен быть ночной поезд на Сент-Луис или Мемфис. И оттуда утренний на Теннесси.

— С тобой поедет Кен.

— Нет! — резко ответила Магнолия. — Нет!

Она настояла на своем и, несмотря на все протесты Ким и Кена, уехала в ту же ночь.

— Если вы будете нужны мне милый Кен, я дам вам телеграмму. Там и без вас достаточно народу. Многие из актеров работали с ней десять — пятнадцать лет.

Чтобы попасть в глухой городок, потребовалось несколько пересадок. Небольшие поезда с разговорчивыми кондукторами и пассажирами, костюмы и повадки которых казались ей прежде обыкновенными, теперь вызывали невольную улыбку. Долгое, трудное, утомительное путешествие. Маленькие станции, на которых долгими часами приходилось ждать пересадки.

С каждой милей уносилась она все дальше и дальше от Нью-Йорка и той жизни, которую вела там все эти годы. Песчаная почва юга. Маленькие глухие деревушки. Некрашеные деревянные хижины, сделавшиеся от времени и непогоды такими же черными как и лица негров, стоящих на их порогах. При виде первых апрельских подснежников сердце Магнолии учащенно забилось. Она была точно во сне. Жизнь с Равенелем в Чикаго, годы разлуки с ним, предшествовавшие его смерти, то время, когда она пользовалась таким успехом в Чикаго, — все эти годы были как будто вычеркнуты из ее памяти. Всем своим существом она была тут. Она никогда не расставалась с этой жизнью. Там, в плавучем театре, она найдет всех — Джули, Стива, Уинди, Дока, Парти Энн, Шульци. Конечно, они все еще там. Это настоящее. Это реальность. А остальное — призрачно. Все призрачно. Майк Макдональд, Хенкинс, Хетти Чилсон, пестрое общество Чикаго и маленький блестящий кружок в Нью-Йорке, в котором она вела себя так непринужденно, а чувствовала себя такой связанной.

Магнолия была очень утомлена. Ее слегка клонило ко сну. Ведь всю прошлую ночь она почти не спала. Смерть матери оказалась для нее более тяжким ударом, чем она могла предположить. Магнолия не думала, что будет так страдать. Пропасть между нею и миссис Хоукс становилась все шире и шире с каждым годом, а с того дня, когда властная старуха появилась в Чикаго и узнала об отъезде красивого и элегантного мужа своей дочери, пропасть эта стала настолько велика, что нечего было пытаться перекинуть через нее мостик. Партинья Энн Хоукс не удержалась в тот день от торжествующего «а что я тебе говорила!». Это восклицание было каплей, переполнившей чашу.

Магнолия беспокоилась о том, как доберется до Кольд-Саринга: насколько ей было известно, железная дорога туда не доходила. Но когда она вышла на последней станции, оказалось, что там ее поджидает небольшая кучка людей. Один из них тотчас же подошел к ней. Это был Барнато, кассир и суфлер, сменивший Дока.

— Как вы узнали меня?

К ее великому изумлению, он ответил:

— Вы очень похожи на свою мать.

И прежде, чем она успела сказать ему что-нибудь, он добавил:

— К тому же Элли сказала мне, что это вы.

К ней подбежала бойкая старушка, похожая на старенькую фарфоровую куклу. Щеки ее были нарумянены, глаза блестели, кожа напоминала высохший пергамент, на голове ее красовалась совершенно невероятная шляпа.

— Вы не узнаете меня, Нолли? — спросила она, забавно надувшись.

Магнолия смотрела на нее, пораженная.

— Я Элли Чиплей… Ленора Лавери, — обиженно прощебетала старушка.

— Не может быть! — воскликнула Магнолия.

Миссис Чиплей совсем разобиделась:

— Почему это не может быть? Последние десять лет я служу на «Цветке Хлопка». Ваша матушка поместила в газетах объявление о том, что в ее театр требуется режиссер. Муж мой откликнулся на это объявление и…

— Ваш муж?

— Вы думаете — Шульци? Нет, милочка, Шульци я похоронила двадцать два года тому назад, в Дугласе. Клайд!

Она быстро обернулась:

— Клайд!

Муж подошел к Магнолии. Это был робкий седеющий мужчина лет пятидесяти, на добрых два десятка моложе самой Элли.

— Познакомьтесь, пожалуйста. Это мой муж, мистер Клайд Мелхоп. А это Нолли, миссис Равенель. Ведь так? Я ведь все еще не могу освоиться с мыслью, что вы были замужем и что ваша дочь — знаменитость. Последний раз я вас видела еще совсем ребенком. Ну и удивилась же ваша матушка, узнав, что дражайшая половина ее нового режиссера — ее старая знакомая. Не могу сказать, что она приняла меня очень любезно. Сначала не хотела даже впустить меня в свой театр. А потом была очень даже рада, что заманила меня к себе!

Необходимо было каким-нибудь образом остановить этот поток красноречия. Магнолия встретила сочувственный взгляд Барнато.

— Полагаю вы совершенно измучены, миссис Равенель. Но все-таки если вы дадите себе труд дойти до кареты. — Он указал на экипаж, стоявший недалеко от маленькой станции.

Магнолия сделала несколько шагов по направлению к экипажу, внушительность которого несколько удивила ее.

— Это ваш экипаж? Как это любезно с вашей стороны! Я много думала о том, как мне доехать до…

— Нет, сударыня. Это не мой экипаж. Это экипаж вашей матери, то есть ваш, я хотел сказать.

Он помог ей усесться рядом с Элли, а сам вместе с Мельхопом взобрался на козлы. Перед тем как закрыть дверцу, Барнато наклонился к Магнолии:

— Я полагал, что вы захотите проехать прямо к… что вы захотите как можно скорее пройти к гробу вашей матери. Она в часовне. Я исполнил все распоряжения, данные мне по телеграфу вашим зятем. Но, может быть, вам угодно заехать сначала в гостиницу? Я заказал для вас лучший номер. Очень недурная комната. Завтра утром мы везем… мы отправляемся десятичасовым поездом в Фивы.

— Зачем мне гостиница? — воскликнула Магнолия. — Я хочу ночевать в плавучем театре. Я хочу ехать прямо туда.

— Езды по крайней мере три четверти часа, даже на этих лошадях.

— Я знаю. Все равно! Я хочу попасть туда как можно скорее!

— Ваше желание будет исполнено.

Главная улица маленького городка сильно изменилась. На тех местах, где в дни юности Магнолии стояли телеги и повозки фермеров, выстроились теперь целые ряды автомобилей. Открылось много новых магазинов. Они проехали мимо нескольких кинематографов. В окнах книжных лавок красовались последние издания. А Магнолия-то думала, что все осталось по-старому!

Наконец они приехали. У часовни собралась целая толпа. Внутри оказалось такое множество народа, что невозможно было пройти. Но Барнато и его спутнику все почтительно уступали дорогу.

— Что это? — прошептала Магнолия — Что это за люди? Что случилось?

— Ваша матушка была знаменитостью в здешних краях, миссис Равенель. Нет уголка на реках, где бы ее не знали. Я вырезал для вас все статьи, появившиеся в газетах после ее смерти.

— Вы хотите сказать, что все эти люди вся эта толпа собралась здесь для того, чтобы…

— Да, сударыня. Надеюсь, вы ничего не имеете против? Мне бы так не хотелось причинить вам неприятность.

У Магнолии закружилась голова.

— Я бы хотела остаться одна.

На Партинье Энн Хоукс было надето ее лучшее черное шелковое платье. Густые черные брови на суровом старческом лице были слегка приподняты, придавая ему несколько удивленное и недовольное выражение. Очевидно, она и смерти не уступила без боя. Глядя на строгие восковые черты, на худые руки, в невольной покорности скрещенные на груди, Магнолия ясно видела, каким возмущением дышит это даже в смерти беспокойное лицо. «Что? Я хозяйка тут! Как вы смеете так обращаться со мною? Я Партинья Энн Хоукс! Смерть? Какой вздор! Может быть, другим она действительно страшна. Но не мне!»

Выйдя из часовни, они поехали к пристани. Элли Чиплей рассказывала о том, как умерла миссис Хоукс:

— Ровно в семь часов вечера, — ну, может быть, пять минут восьмого, — она стала причесываться перед маленьким зеркалом. Последние годы мы с Клайдом занимали комнатку рядом. Мне часто приходилось оказывать ей кое-какие услуги. Не то чтобы она ослабела или что-нибудь в этом роде, о нет! Просто ей иногда нравилось чтобы с нею возился кто-нибудь помоложе ее самой.