Никогда еще не случалось ей встречаться с людьми такого типа. В разношерстной актерской компании он держался одиноко и замкнуто. Привлекательность его признали все, за исключением Партиньи. Она могла бы тоже поддаться чарам этого обаятельного человека, если бы не поборола зарождавшуюся симпатию со всей энергией своей воинствующей натуры. Чувствуя ее враждебность, Равенель сделал попытку смягчить ее сердце, но получил такой явный и резкий отпор, что в первый раз в жизни усомнился в своем обаянии.

Гайлорд Равенель пользовался громадным успехом у женщин, но отнюдь не был негодяем. Это был хороший, но немного бесхарактерный человек. Он ухаживал за всеми женщинами, но не требовал от них ничего. Той решительной атаки, которой они ожидали от него, замирая от сладострастного трепета, он не предпринимал никогда. И большей частью они сами предлагали ему то, что так мужественно собирались защищать сначала.

Это был, в сущности, довольно необычный человек. Его мальчишеская веселость как бы противоречила изысканности его манер. Смелость уживалась в нем с застенчивостью. Он не был особенно умен. Да и к чему был ему ум? Во взгляде его была такая притягательная сила, что все и так считали его верхом совершенства.

Гайлорд Равенель, разумеется, не собирался навсегда остаться актером плавучего театра. Еще меньше предполагал он, что влюбится в Магнолию и женится на ней. Жизнь рядом с молодой девушкой и преграды, которые без устали строила между ними миссис Хоукс, раздули искорку, загоревшуюся в его душе, в целый костер.

Ему приходилось очень много работать. Учить роли любовников было совсем не легко. К тому же он был обязан чуть ли не ежедневно выступать в концертном отделении. Много времени занимали утренние и дневные репетиции. Через две недели после вступления в труппу Равенеля артисты «Цветка Хлопка» с удивлением заметили, что он мало-помалу превращается в режиссера. Он обладал большим артистическим чутьем увлекся сценой, хотел произвести впечатление на Энди Парти и Магнолию и смотрел на свое пребывание на «Цветке Хлопка» как на забавное приключение.

Спектакли «Цветка Хлопка» в Луизиане проходили с блестящим успехом. Особенно любовью публики пользовались Магнолия и Равенель. Он был молод, красив, своеобразен, романтичен. Она была стройна, женственна, пылка, прелестна. В те минуты, когда они были вдвоем на сцене, вымысел становился правдой. Переживаемые ими опасности и невзгоды вызывали в публике слезы, любовь их казалась свежим, благоуханным цветком. Слух о замечательных представлениях «Цветка Хлопка» распространялся каким-то таинственным образом от плантации к плантации, от города к городу от селения к селению. До сих пор избалованные жители Луизианы относились к появлению плавучего театра довольно равнодушно. Теперь спектакли проходили с аншлагом Капитан Энди ликовал. Партинью мучили мрачные предчувствия. Магнолия сияла. Нежная улыбка ее губ напоминала мягкий контур излучин Миссисипи. Все лицо ее светилось тем внутренним светом, которым было озарено когда-то лицо Джули. Блестящие глаза стали огромными. Казалось, она сразу расцвела. В этом не было ничего удивительного. Ей было восемнадцать лет. Она была прелестна. Она полюбила.

Вернувшись в Новый Орлеан, Энди застал там письмо от Шульци, безграмотное, жалобное, правдивое. Элли вышла из больницы, но была слаба и беспомощна. Он нашел временную работу — какую именно, он не писал.

— Наверное, сделался лакеем в каком-нибудь кабаке, — предположила Парти.

О своих денежных делах и возвращении на «Цветок Хлопка». Шульци не сообщал ни слова. Тайком от жены капитан Энди послал ему двести долларов.

Вечером Энди, Парти и Док устроили военный совет. На Равенеля трудно было рассчитывать. Он сам дал понять капитану Энди, что согласен стать актером только на время, до возвращения Шульци.

— Может быть мы просто не скажем ему, что Шульци не вернется? — предложил Док.

— Все равно узнает, — заметил Энди.

— Можно подумать, что на нем свет клином сошелся! — сказала Парти Энн. — Великий актер, тоже мне! Закатывает глаза и говорит глубоким голосом, а вместе с тем вечно возится с ногтями, точно женщина. Ручаюсь, что если бы вы порасспросили о нем в Новом Орлеане, то узнали бы какую-нибудь мерзость, хоть он и кичится тем, что его предки Равенели из Теннесси были когда-то губернаторами и похоронены в фамильном склепе. Это подозрительная личность.

— Это лучший из любовников, когда бы то ни было игравших в плавучих театрах! К тому же я до сих пор не знал, что актер не имеет права держать в чистоте ногти!

— Дело не в ногтях, а в другом! — огрызнулась Парти. — Я не выношу его. Болтун! Подлиза! Думает обвести вокруг пальца женщину моих лет Сосунок! Я справлюсь с дюжиной таких, как он.

Она пододвинулась к капитану Энди. Выражение страха и ревности появилось на ее лице.

— Он заглядывается на Магнолию, уверяю тебя.

— Был бы дураком, если бы не заглядывался.

— Вы хотите сказать, Энди Хоукс, что позволите вашей собственной дочери выйти замуж за бродягу, у которого даже не было смены белья, когда вы подобрали его?

— О женщина, — воскликнул Энди, — неужели ты считаешь, что мужчина обязан жениться на каждой девушке, которая приглянулась ему?

— Обязан жениться капитан Хоукс! Обязан. Но чего может ждать девушка от отца который выражается так, да еще при посторонних!

— Позвольте, миссис Хоукс… это вы меня считаете посторонним?! — вмешался Док.

— Вас, да… Хорошо! Держите его в своем театре. Только берегитесь! Кто предостерегал вас, что вы дождетесь неприятностей от этой чернокожей Джули? Вам, очевидно, не терпится, чтобы шериф опять появился на нашем пароходе! Подождите! Дайте мне только доехать до Нового Орлеана! Уж я наведу там справки. Да и Фрэнк не будет зевать!

— При чем тут Фрэнк?

Получив столь очевидное доказательство мужской несообразительности, Парти Энн удалилась.

По возвращении из поездки по Луизиане «Цветок Хлопка» пробыл в Новом Орлеане одни сутки, не давая представления. В день прибытия Гайлорд Равенель с утра сошел на берег. Около сходней он опять встретил того субъекта который задержал его прошлый раз и перекинулся с ним несколькими фразами. Со стороны могло показаться что они вполне дружелюбно приветствуют друг друга.

— Опять вы здесь, Гай? Мне сдается, вы никак не можете расстаться с тем местом, где…

— Убирайтесь к черту! — ответил Равенель.

В три часа дня Равенель снова направился к «Цветку Хлопка» Увидев его, субъект, с которым он говорил утром и который все еще слонялся по набережной, сохраняя таинственный вид, изумленно прикрыл глаза и снова широко открыл их, точно стараясь отогнать от себя привидение.

— Черт возьми, Равенель, уж не обобрали ли вы банк?

Одетый во все новое, начиная с лакированных ботинок и кончая светло-серой шляпой, Равенель был образцом изящества. Сапоги, сделанные на заказ, были тонки и элегантны. Костюм из настоящего английского сукна великолепно сидел на нем. Тонкое белье сверкало белизной. Затейливая вышивка украшала скромную монограмму на уголке носового платка, торчавшего из верхнего кармашка костюма. Даже тросточка Равенеля, точно попав снова в привычную ей обстановку, выглядела как-то наряднее и новее. Получив первое вознаграждение за двухнедельное пребывание в плавучем театре и надеясь на дальнейшие заработки, Гайлорд Равенель, находясь близ Луизианы, послал по почте заказ Плумбриджу, единственному английскому портному в Новом Орлеане, и блестящий результат этого заказа был теперь налицо.

Равенель остановился около таинственного субъекта и сказал:

— Выслушайте меня, Плоская Ступня. «Цветок Хлопка» причалил к пристани Нового Орлеана сегодня ровно в семь часов утра. Я сошел на берег в девять. Теперь три часа. Я имею право находиться на берегу до девяти часов утра завтрашнего дня. Если до тех пор я услышу от вас хоть одно оскорбительное замечание, пеняйте на себя.

Выслушав это заявление, Плоская Ступня с удивлением и даже некоторым восторгом уставился на Равенеля.

— Клянусь честью, Равенель, ваш апломб поможет вам когда-нибудь добыть миллионы!

— Ерунда! — ответил Равенель, доставая из кармана прекрасную дорогую сигару. — Не хотите ли закурить?

Он достал вторую.

— А вот эту передайте, пожалуйста, Валлону. Ведь вы, вероятно, скоро пойдете к нему с докладом. Не забудьте сказать, что я рад случаю дать ему возможность хоть раз в жизни узнать вкус настоящей сигары.

Поднимаясь по сходням, Равенель столкнулся с миссис Хоукс и трагиком Фрэнком, которые отправлялись на берег. Галантность, с которой он уступил им дорогу, сделала бы честь любому Равенелю из Теннесси времен пудреных париков, атласных кафтанов и изящных шпаг.

Ни одна женщина не могла бы устоять против Равенеля в новом костюме, а миссис Хоукс была всего лишь женщиной.

— Воплощенная любезность! — заметила она.

Фрэнк, костюмы которого всегда отличались небрежностью, хотел было подтрунить над Равенелем, но осекся. Равенель решил воспользоваться удобным моментом и заговорил с миссис Хоукс:

— Надеюсь, вы не слишком долго будете отсутствовать?

— Почему это вы надеетесь? — спросила Партинья.

— Я льстил себя надеждой, что вы вместе с капитаном Хоуксом и мисс Магнолией окажете мне честь сперва пообедать со мной в городе, а после этого пойти в театр. Я знаю прелестный ресторанчик, где…

— Посмотрим! — ответила Парти.

Это был вежливый отказ. Положив таким образом конец разговору, она величественно продолжала свой путь в сопровождении удовлетворенного трагика.

Когда Равенель поднялся на пароход, капитан Энди сидел в маленьком помещении кассы на передней палубе, служившей входом в театр. Рядом с ним сидела Магнолия — Магнолия, доступ к которой на сей раз не был прегражден материнскими крылами.