Супруги друзей Марко жаждали увидеть Жюльетт, поэтому наперебой приглашали на обеды и вечеринки. В результате у нее появилось несколько новых подруг, некоторые из них тоже имели детей.

Накануне Нового года у доньи Сесилии собрался ее «салон». Жюльетт приняла приглашение, хотя Романелли получили множество других, на которые Марко откликнулся бы с большей охотой. Но, как всегда, уступил желанию жены. Она не объяснила, почему предпочитает вечер у синьоры Сесилии, но для себя решила: ей не хочется больше встречать Новый год так, как это было в прошлый раз с Николаем. Она надела один из парижских нарядов, украшенный жемчугом кремовый шелк нежно струился по фигуре, почти восстановившей первоначальные прелестные пропорции.

Марко, уже полностью одетый, ожидал жену в холле. Спустившись по лестнице, она заглянула в ярко освещенный зал. Из ящиков уже были извлечены канделябры из венецианского стекла, портреты предков Марко, изысканно тонкий фарфор и другие безделушки, которыми Жюльетт украсила зал. Все это дополнялось новыми шторами из лучших тканей Фортуни.

– Ты прекрасна! – восхищенно воскликнул Марко, глядя на жену. – Ты никогда раньше не надевала это платье. Думал, что сегодня будет дельфийское.

Он взял у нее бархатную накидку, и Жюльетт с облегчением подумала, что, помогая ей одеться, Марко не видит ее лица: она никогда не знала наверняка, насколько точно он способен угадывать ее чувства по выражению лица.

– У меня есть и другая одежда от Ландель. Дельфийское платье я носила слишком долго и теперь решила сделать перерыв, – Жюльетт пожала плечами, встретившись взглядом с мужем, уверенность и спокойствие вернулись к ней. – Пойдем. Нам не следует опаздывать.

В Палаццо Мартиненго на Большом канале, где жила донья Сесилия, в трех смежных, просторных комнатах собрались люди самых разных национальностей. Стены были увешаны бесценными старинными гобеленами, цвета которых потускнели от времени, но все еще блестели золотыми и серебряным нитями. Фортуни был один, Генриетту никогда сюда не приглашали. Но он пробыл у матери очень недолго, в своем дворце они с Генриеттой устраивали собственный вечер. Перед уходом Фортуни взял Жюльетт под руку и повел по комнатам, рассказывая о происхождении наиболее интересных тканей и о картинах отца, которыми были увешаны стены дома.

Марко знал некоторых из присутствующих. Вместе с Фортуни он представил Жюльетт всем гостям. Кое-кто по роду занятий имел отношение к искусству, другие – к политике, большинство же были просто богатыми иностранцами, их состояние позволяло избрать для проживания любой уголок земного шара, и они выбрали Венецию. Жюльетт вовлекла Марию Луизу в оживленную беседу. Ей удалось тактично перевести разговор с безумно-утомительных тем старой девы, вызывающих у окружающих плохо скрытое раздражение, на более нейтральные и легкие предметы. Эта психологическая проницательность и дипломатичность Жюльетт не ускользнули от внимательного взгляда доньи Сесилии. Та заметила, как в дочери вновь вспыхнула искра женского очарования, привлекавшая поклонников. Позднее их отпугивали ее странность и эксцентричность.

– Мне нравится жена Марко, – заметила донья Сесилия сыну, когда их разговор никто не мог слышать, – но по поводу их брака я уже сделала выводы.

– О? И что же это за выводы?

– Они согрешили, и когда Марко узнал, что она ждет ребенка, решил спасти ее репутацию. Тем не менее, это не помешает мне и впредь приглашать ее в свой дом.

– Но ведь ты такой столп нравственности, мама, – съязвил Мариано.

– В настоящее время, сын мой, она являет собой пример респектабельной женщины, жены и матери, – резко парировала она, делая ударение на каждом слове. Донья Сесилия не упускала ни малейшей возможности уколоть сына намеком на его «недостойную связь» с Генриеттой. – Мне очень импонирует и она, и ее ребенок. Ты же знаешь, я отношусь к числу тех обделенных судьбой женщин, у которых нет ни достойной невестки, ни внуков.

Широко взмахнув испанским кружевным веером, донья Сесилия вернулась к гостям. Фортуни со вздохом облегчения покинул дом матери.

С приближением полуночи стали наполнять бокалы шампанским, и Марко пошел искать Жюльетт. Та подошла к нему в сопровождении Марии Луизы. Часы пробили двенадцать, и по всей Венеции начали бить колокола. Звон бокалов смешивался со смехом и шумом поздравлений. Наступил новый, 1913 год.

Жюльетт захотелось пройти до дома пешком, а не плыть на гондоле. По всему Большому каналу шла яркая торжественная встреча Нового года. Лодки были расцвечены огнями, пассажиры на борту, одетые в разноцветные костюмы, дули в свистки и дудки, приветственно махали каждой проплывающей гондоле. Небо освещали многочисленные залпы фейерверков, смешивающихся с густыми хлопьями снега. Снегопад усиливался. На площадях люди танцевали под аккомпанемент маленьких уличных оркестров, и Жюльетт с Марко пришлось присоединиться к танцам, прежде, чем они дошли до дома.

Они тихо вошли, не желая будить Мишеля, спавшего в детской рядом с комнатой Арианны. Марко зажег в холле лампу. Жюльетт, держа в руке накидку, на которой все еще сверкали тающие снежинки, стала подниматься по лестнице.

– Постой, Жюльетт! Давай выпьем шампанского перед тем, как пожелаем друг другу «спокойной ночи»!

Она обернулась. Марко сбросил пальто и шляпу на кресло и протянул ей руку. Жюльетт заколебалась.

– Кажется, я выпила и так слишком много шампанского. У меня кружилась голова во время последнего танца.

Рука Марко бессильно опустилась.

– Тогда сделай для меня кое-что другое, – произнес он так же спокойно. – Выброси свое дельфийское платье. Сегодня вечером, сейчас же. Я хочу, чтобы мы начали этот новый год свободными от пут, связывающих нас с прошлым. Я куплю тебе другие платья от Фортуни. Любого цвета и стиля, какие только пожелаешь. По крайней мере, буду уверен, что ни одно из них не имеет для тебя того же значения, как это платье.

Жюльетт напряглась, откинув голову назад. Она никогда раньше не замечала в Марко ревности, и это было понятно, ведь он знал, что Николай потерян для нее навсегда. Но она никогда прежде не видела его рассерженным. Ничто в этом доме не напоминало ему о покойной жене, и Марко ожидал от Жюльетт такого же разрыва с прошлым. Она выдала себя, признавшись, что сохранила платье, когда он задал вопрос о выборе туалета.

Жюльетт стояла молча, накидка бесшумно упала на ступеньки лестницы, когда она начала спускаться в зал. Остановилась, повернувшись спиной к Марко. Свет из передней освещал бутылку шампанского во льду и два бокала, которые он, должно быть, попросил Лену оставить для них внизу. Марко последовал за женой и зажег свет в зале. Только после этого она заговорила.

– Моя сестра однажды потребовала от меня избавиться от платья. Я не сделала этого тогда и не сделаю сейчас.

– Тогда отдай его мне.

– Нет! – глаза Жюльетт горели, она резко повернулась в его сторону. – Ты уничтожишь его!

– Могу поклясться, что не сделаю этого.

– Но тогда зачем оно тебе?

– Хочу убрать его из нашей жизни до того времени, когда оно утратит для тебя все болезненные ассоциации, когда наше счастье вытеснит их из твоей памяти.

– То, что ты предлагаешь, совершенно бессмысленно. Платье давно лежит в коробке, вдали от моих и твоих глаз, но ведь есть еще и Мишель, живое и гораздо более яркое напоминание о прошлом. И он там, наверху, в своей кроватке!

Сильнейшее душевное напряжение отразилось на лице Марко, вена пульсировала у его виска.

– Он мой сын! Он стал моим с момента рождения. Я люблю этого ребенка, он не только твой, но и мой. Никогда больше не говори мне ничего подобного! – Марко глубоко вздохнул. – А теперь выпей со мной этот бокал!

Он мрачно извлек изо льда бутылки, откупорил и разлил шампанское в два бокала. Жюльетт взяла один из его рук. И если вначале Марко собирался произнести тост, то теперь передумал. Он сделал всего один глоток и, прищурив глаза, пристально наблюдал за женой. Жюльетт выпила свой бокал, словно это была вода. Ей показалось, что под его пристальным взглядом шампанское немного пролилось на пол, но он, не отрываясь, продолжал всматриваться в ее лицо. Жюльетт швырнула пустой бокал на пол, ответив ему таким же пристальным и полным уязвленного самолюбия взглядом, и выбежала из комнаты.

Она бросилась вверх по Лестнице, схватив по пути накидку. Добежав до своей комнаты, закрыла за собой дверь и заперла ее на ключ, чего никогда раньше не делала. Пытаясь ни о чем не думать, расстелила постель и легла, напряженно прислушиваясь ко всем звукам в коридоре, в страхе, что сейчас услышит шаги, приближающиеся к двери ее спальни, и что затем Марко попытается открыть дверь.

Действительно услышав звук шагов на лестнице, Жюльетт вскочила и села в постели, тяжело дыша, но Марко прошел по коридору мимо ее двери, не останавливаясь.

* * *

Последствия ссоры внешне не проявлялись никак. Ни Жюльетт, ни Марко не вспоминали об этом случае, но каждый в глубине души чувствовал – между ними возникла пропасть, которая казалась непреодолимой. Это был единственный раз, когда он не поцеловал ее на ночь, а она заперла дверь своей спальни. И хотя вскоре добрые отношения между ними возобновились, так словно никогда и не прерывались, но его поцелуй стал еще более сдержанным, чем прежде.

И все же Марко продолжал страстно желать ее. Жюльетт понимала с первого дня пребывания в Венеции, он ждет только намека с ее стороны на готовность принять его как супруга в полном значении этого слова. Но Жюльетт была не способна на это даже и до ссоры, ее ужасала сама возможность подобных отношений. Легко было оправдать такое поведение всепоглощающим материнским чувством, пробудившимся в ней в это время. Жюльетт и раньше доводилось слышать, что многие женщины после рождения ребенка на долгие месяцы утрачивают интерес к занятиям любовью. Но здесь все было совсем не так. Еще со времени пребывания в Лионе Жюльетт остро ощущала мужскую привлекательность Марко, но…