Оливия Уэдсли - Пламя

Он встал на ноги и стоял лицом к лицу с ней.

– Вы меня обвиняете, – сказал он с горечью, – за то, что вы со мной так поступили. Чего же вы ждали? Что я вам буду признателен? Спасибо скажу?

Ее горящие глаза встретились с его глазами.

– Нет, я ждала от вас того, чего вы не в состоянии дать: понимания.

– Так что, в конце концов, я еще дурак, не правда ли? Это так, не правда ли? Ладно, я ухожу.

Он кинулся к двери.

Все, что в ее душе раньше трепетно билось для него, казалось, кричало: «Не уходи!» Ее губы произвели легкий звук.

– Вы звали?

Она покачала головой. Его глаза наполнились слезами страдания.

– Тони! – снова донеслось до нее, как шепот.

Она не подала знака. Он ушел.

Наконец, снова в Париже. Печально встретила ее пустая квартира. Жоржетта, очевидно, ушла. Старая прислуга не знала, когда она вернется, и не ждала мадам.

– Ладно, – ответила ей с равнодушным видом Тони.

Она уселась среди беспорядка неубранной гостиной. В ней было так же мрачно и неуютно, как в той комнате, которую она только что оставила. Она оставалась еще неделю в Италии после отъезда Гуго. Она была слишком измучена, чтобы сразу ехать на север.

Цветы в вазах потемнели и засохли. Она апатично вспомнила, что она – грязная с дороги и не в порядке. О, не все ли равно? Над камином висело зеркало. Она доплелась до него и с ужасом смотрела на себя. «Маленькая, постаревшая, некрасивая». Глаза тусклые, лицо вытянулось и похудело, губы побледнели. Платье было смятое и грязное, волосы покрыты пылью.

Она вернулась к креслу и снова в него села. Что вышло бы хорошего, если бы это продолжалось? Гуго в действительности никогда бы не простил ей. Их женитьба явилась бы жалкой пародией на настоящий брак с фальшивой страстью и фальшивой любовью. Это было уродливо, что они так ошиблись друг в друге. Она встала, бесцельно стала бродить по комнате, то смахивая пыль, то переставляя какое-нибудь украшение. Итак, она вернулась. Для нее оставалась еще ее работа.

Дверь открылась, и вошел де Солн. Он хромал сильнее обыкновенного.

Он принес букет цветов. Он положил их и направился к ней. Она покраснела, когда они встретились глазами.

– Итак, странница, наконец, вернулась!

– Как вы узнали, что я вернулась?

– Я не знал. Уже неделю, как я каждый вечер в это время заходил сюда справляться. Сегодня ваша старая Марта вместо вечного «нет, еще не приехала», сказала: «Ну да, вернулась». Вот таким образом я и пришел.

– Что случилось с вашей рукой? – она указала на повязку.

– Ничего. Вам ведь, верно, неуютно среди беспорядка этой неубранной комнаты?

– Мое настроение гармонирует с этим беспорядком, – с горечью ответила она.

Его темно-синие глаза упорно смотрели ей в лицо.

– Вы бы лучше рассказали мне, Тони.

– А вы не знаете?

Он слегка побледнел.

– Я немного догадывался, – сказал он очень мягко, – когда больше не было писем – после того первого, в котором было так много сказано.

– Лучше, чтобы вы все узнали, – сказала она глухим голосом. – Я обязана вам сказать. Бедный вы, с которым я так низко поступила.

– Вы не должны говорить этого, – резко ответил он.

Своими усталыми глазами она открыто смотрела ему в лицо.

– Я встретила этого человека, он был моложе меня, и я думаю, что можно было бы сказать, что мы сразу влюбились друг в друга. Он пробудил во мне то неудержимое нечто, которое имеется в каждом из нас. Мы должны были пожениться. Накануне свадьбы прибыло ваше письмо, сообщавшее мне об этой газетной «утке». Я не понимала, что вы под этим подразумевали, пока не увидела «Ла Вуа». До этого момента я никогда не думала о том, что должна рассказать Гуго о Роберте. Когда я поняла, я почувствовала, что не могу этого сделать. Я не могла потерять его. Но что-то, наконец, заставило меня решиться на это. Я сказала ему, и он ушел от меня. Вот и все.

Де Солн перестал разглаживать свою перчатку на колене, только лицо его нервно подергивалось.

– Итак, это все! – сказал он.

– Теперь вы знаете, что я за женщина. Я не писала вам, я не могла.

– Почему? – спросил он с внезапной горячностью. – Почему вы не могли написать мне?

– Отчасти потому, что мне было стыдно, – сказала она тихим голосом, – а затем я не могла решиться огорчить вас.

– Вы ко мне еще не настолько привязаны, чтобы щадить меня. – Его глаза, в которых изнутри струился какой-то особый свет, приковали ее. – Тони, что-нибудь изменилось?

– Изменилось? – Ее растерянный ум ощупью искал правдивого ответа.

– Перед вашим отъездом вы почти обещали мне выйти за меня замуж. Что же, вы теперь очень далеки от этого обещания?

– Вы смеетесь надо мной, – жалобно сказала она.

– Смеюсь над вами? Я, который отдал бы жизнь свою за вас! Неужели вы не верите больше мне только потому, что разуверились в других! Тони, хотите вы быть моей женой?

Ужасные, обезображивающие слезы потекли по ее лицу.

Он обнял ее своей перевязанной рукой.

– Не надо. Не плачьте так. Это причиняет мне так много страдания.

Она посмотрела на него:

– Я уже не очень молода. Я некрасива – вы любите красоту. Я изменила вам, если не фактически, то мысленно. Я принадлежала Роберту, а теперь вы хотите жениться на мне – вы не понимаете, что вы делаете. Вы должны жениться на девушке, которая принесет вам молодость, свежесть, совершенство. Мужчины, когда они женятся, дают гораздо больше нас, и они должны быть очень осторожны в выборе. Я прочла это на лице Гуго.

– Неужели вы думаете, что меня интересует проклятая наука, которую преподало вам это животное? Или вы думаете, что я не знаю своего собственного образа мыслей? Я был дурак, что дал вам вообще уехать. Мужчина должен взять женщину, которую он считает своей, и держать ее около себя. Лучше бы я так и сделал. Я не раз с тех пор проклинал свою слабость. Тони, мы стоим лицом к лицу с жизнью. Выслушайте меня. Я однажды уже вам сказал, что я думаю, что у нас есть права друг на друга. Я верю в это и сейчас, я хочу, чтобы мои дети были и вашими. Я хочу вас. Эта любовь, которую, вы говорите, вы чувствовали, так ли вы уверены, что это была любовь? Я говорю вам, что это была не любовь. Если бы это была любовь, вы бы не отпустили его. Я готов поклясться, что он просил вас разрешить ему вернуться к вам. Но вы отказали. Почему? Потому, что он не имел жизненных прав на вас. Вот почему, – теперь вы понимаете? Он вдруг обнял ее и второй рукой.

– Жан, – жалобно сказала она, – подумайте… ваше имя… этот скандал…

Он громко рассмеялся:

– Я чуть не убил этого человека, это жалкое маленькое животное из цирка, хама, который послал этот рисунок в газету. Мое имя, когда оно станет и вашим, приобретет в моих глазах настоящую славу.

– Я… я…

– Да, – мягко рассмеялся Жан, – я все это знаю. Вы еще не любите по-настоящему. Подождите. Я научу вас этому. – Он с грустью посмотрел на нее. – Мы два бедных, жалких, одиноких существа, каждый в отдельности. Не будет ли лучше, если мы попытаемся устроить жизнь совместно?

Она открыто посмотрела ему в лицо.

– Жан, вы даете мне все, а я – ничего. Как я могу прийти к вам с пустыми руками?

Он серьезными глазами посмотрел на нее:

– Ничего?

– Только доверие и вечную благодарность, – прошептала она.

– Последнего мне не нужно, – резко ответил он. – Доверие – это все, что мне надо от вас.

Комнату окутали сумерки, и только полоса золотистого света от зажженного через дорогу фонаря проникала в нее.

Веселый шум улицы, шум повседневной жизни и обыденных людей доносился через открытое окно.

Он кивнул головой в сторону улицы.

– Знаете, в одном мы все одинаковы, – сказал он проникновенно, – и вы, и я, и все эти люди там на улице: вера и любовь – это две основы жизни, которые мы все должны обрести. Если вы мне даете ваше доверие – я уже обрел одну из них, так как ваше доверие и моя вера связаны друг с другом, а что касается второй… – Он на момент остановился, быстрым движением привлек ее к себе, и новая боевая нотка зазвучала в его голосе: – Что касается любви, – сказал он вдохновенно, – то я отдам всю свою жизнь, чтобы внушить ее вам.