Оливия Уэдсли - Пламя

– Ничего, – ответила Тони. – О Жоржетта, я так устала.

– Но ты можешь же, наверное, рассказать что-нибудь об этом вечере? Я умираю от тревоги и любопытства, кто этот человек.

– Граф де Солн.

– Граф, господи, помоги нам, ты погибла, Тони. Тони открыто рассмеялась:

– Наоборот, я надеюсь, что я спасена. Он хочет помочь мне сделать карьеру.

– Так они все говорят, – растерянно воскликнула Жоржетта. – Ко мне явился однажды граф, красивый как день, он хотел сделать из меня актрису – настоящую. Черт возьми, ты думаешь, он это исполнил? Как будто непохоже, а?

Она указала на комнату и рассмеялась.

– Ты увидишь его, когда он придет, и будешь тогда судить. Он совсем не красив как день, ни в малой степени.

Жоржетта стала заплетать волосы, собираясь лечь спать.

Она все время невероятно зевала.

– Внешний вид не играет никакой роли – я, по крайней мере, так думаю. Насчет того графа я вскользь уронила. Насколько я вижу, женщина может так же легко полюбить некрасивого мужчину, если она вообще намерена полюбить, как и ангельски прекрасного. Я-то должна знать! Все мужчины одинаковы, когда дело касается любви. Они все слишком робки вначале и недостаточно робки потом. Спи спокойно, дорогая, да храни тебя Бог!

Она заснула раньше, чем Тони успела потушить газ.

Тони глядела на нее, на черные ресницы, еще клейкие от туши, волосы цвета соломы и слишком красный рот.

Жоржетта не имела невинного вида даже во сне, когда нам всем полагается иметь традиционное сходство с теми святыми, которые жили до нас.

Тони погладила ее и нежно поцеловала.

– Да хранит тебя Бог, – снова прошептала Жоржетта со сна.

После того жизнь потекла, как раньше, Тони раз или два подумала, что де Солн придет, но он не приходил, и по прошествии двух недель она перестала его ждать.

Однажды днем она очень поздно вернулась с репетиции в кабаре и взбиралась по расшатанным ступеням медленнее обыкновенного.

Когда она подошла к собственной двери, чудесный запах донесся до нее. Она тихо стояла, вдыхая аромат с восторгом. Одна из вещей, по которой она сильно тосковала, были духи, пудра и другие благоухающие предметы, которые так любят женщины.

– Английский сад, – сказала она громко, и действительно запах роз и шиповника, казалось, наполнял воздух.

Наконец, вспомнив о чае, который она еще должна приготовить, и об измученной Жоржетте, которая, вероятно, как раз уже поворачивает на свою улицу, она оставила небесный аромат и открыла дверь.

Когда она вошла, де Солн вышел вперед. На столе, позади него, Тони увидела массу роз, вставленных в кувшин для умывания. Вся комната была полна ими.

– Это вы принесли? – крикнула она.

Де Солн улыбнулся ей в ответ.

– Я сказал сам себе: вы англичанка, значит, розы и чай, я принес первое, и я жду, – он посмотрел на браслетные часы, – почти уже час – второго.

– Я сейчас приготовлю, ровно через минуту, – сказала Тони с веселым раскаяньем.

Де Солн следил за ней, пока она разжигала машинку, и, когда она пошла за занавеску, чтобы взять воду для чайника, он окликнул ее.

– Я всю воду взял для цветов.

– Это не то, – отозвалась Тони, – вода для чайника в специальной бутылке.

– Я принес сюда бутылку и вылил из нее воду. Я обследовал спальню, – признался де Солн. – Я думал, что вы, вероятно, там держите вазы для цветов.

– Вы не могли поверить, – сказала она, искусно нарезая тартинки, – что мы не имеем их – я и Жоржетта. Бедные люди не имеют таких вещей. Мне всегда смешно, когда я читаю в романах о «скромной комнате», лишенной всякой мебели, но зато в ней всегда есть несколько нарциссов, трогательно всунутых в банку из-под варенья. В той же главе их обыкновенно освещает солнце «снопами золотых лучей», – слегка засмеялась она. – В действительной жизни потерявшие всякую надежду владельцы этих «лишенных всякой мебели комнат» лишены даже возможности вспомнить, что существуют такие вещи, как «нарциссы и снопы золотых лучей». Каравай хлеба явился бы для их глаз большим праздником, чем все банки из-под варенья на свете.

Она приготовила чай и налила три чашки.

– Для кого третья?

– Для моей подруги Жоржетты, которая живет со мной вместе. Она тоже работает в кабаре под именем «Прекрасная Мило».

– А вы под названием «Маленькая Мишель»? Сколько унижения в обоих титулах!

– Не правда ли? – согласилась Тони, снова улыбаясь.

– Вы должны чаще улыбаться, – заметил де Солн.

Он снова сел на сундук, пил чай, был очень доволен и чувствовал себя прекрасно.

– Я бы пришел раньше, – продолжал он, – но я был болен. Мои внутренние дела так же плохи, как и внешние. Я думаю, что и те и другие нуждаются в переделке.

– Я очень огорчена.

– Неужели? Значит ли это, что вы меня хоть немного вспоминали?

– Я вас вспоминала очень часто, но не думала, что придете.

– Ах вы, маленькая недоверчивая особа, – ответил де Солн.

Кончив свой чай, он отодвинул чашку и смотрел серьезными глазами на Тони.

– Я должен вам что-то сказать, – сказал он наконец, – нечто такое, что я открыл с тех пор, как встретил вас, и что вы должны узнать.

– В чем дело? – спросила Тони, глядя ему в глаза.

– Это ваша тайна, – сказал он очень мягко. – Я не старался узнать ее, но все же угадал, когда вы мне тогда ночью сказали ваше имя.

– Вы думаете… вы думаете?

– Я знаю, что Роберт любил вас: В тот последний день во Флоренции он сказал мне: «Вы должны познакомиться с Тони». Это имя, ваши вопросы, ваше упоминание, что вы живете в Париже семь лет… Я мог догадаться, вы видите.

Он встал и, хромая, прошел маленькое расстояние, разделявшее их.

– Больше чем когда-либо, не позволите ли вы мне помочь вам теперь, ради Роберта?

Тони смотрела на него.

– Что вам Роберт сказал тогда, в последний раз? Он понял, что она даже не слышала его последнего замечания.

Он отошел и снова сел.

– Я встретил его, когда он ехал домой, и он зашел ко мне ненадолго. Я думаю, что мы впервые стали друзьями пятнадцать лет тому назад. Роберт тогда жил в Париже. Он был, разумеется, потрясающе популярен, но находил время, чтобы дружить со мной. Я думаю, что впоследствии мы стали друг для друга единственными друзьями. До Флоренции я его не видел в течение двух лет. Мгновенно я почувствовал, что он изменился, и я спросил его о причине перемены. Он посмотрел на меня – вы знаете его взгляд и манеру проводить рукой по волосам – и сказал: «Это потому, что я очень счастлив». Он рассказывал мне, что вам только восемнадцать лет и что он вас любит так, как за всю свою жизнь не любил ни одну женщину. Если бы я остался во Флоренции, я бы в тот же вечер пришел навестить вас. Он очень хотел этого, но я должен был уехать. Я узнал о его смерти только неделю спустя и тотчас же помчался обратно во Флоренцию, но лишь для того, чтобы узнать, что ваши родные приезжали и что вы уехали с ними.

– Я убежала. Моя жизнь до появления Роберта была похожа на тюрьму. Меня хотели взять и посадить снова в ту же тюрьму, которая теперь стала бы в такой же мере местом позора, как и одиночества. Они, мои родственники, не могли простить Роберту, а я – простить им. Я убежала сюда, работала, и вот вы видите меня. Вот и все.

Де Солн смотрел на нее.

– Теперь я буду смотреть за вами.

Он взял с дивана журнал, открыл его и передал Тони.

Она взяла его, несколько удивившись.

Это был иллюстрированный журнал, и на открытой странице был помещен еженедельный рисунок. Тони поймала себя на том, что разглядывает карикатурное изображение де Солна, стоящего рядом с очень красивой женщиной. Снизу было подписано: «Злободневный юмор – красавица и чудовище».

Она подняла глаза.

– Не понимаю, – сказала она.

– Это ясно, как день. Этот рисунок изображает мою невесту и меня. Вы будете рисовать такие карикатуры?

– Я? – она рассмеялась.

– Бесспорно. Вы умеете рисовать моментальные карикатуры, что в тысячу раз труднее, чем эти рисунки.

– Но я не знаю, куда их послать.

– Вот тут-то, как вы говорите, я и вмешаюсь. Я их пошлю. До того еще как я вас узнал, в тот вечер в кабаре, я знал, что вы умеете рисовать, что ваша работа талантлива и – больше того – годится для продажи. Я верю, что вы будете иметь большой успех.

Впервые за семь лет Тони почувствовала внезапно, что жизнь еще чего-нибудь да стоит.

– Если бы я сумела, – сказала она горячо.

– Для «если» здесь нет места, – сказал он спокойно. – Я прошу вас верить, что мое суждение правильно, и когда я говорю, что у вас талант, я говорю правду. Это необходимо использовать. Ладно, для этого случая я тут.

Он снова открыл журнал.

– Вы видите общий тип работы, а? И я покажу вам публику, которую вы должны карикатурно изобразить. Мы их увидим в театрах, в ресторанах, на бегах. Вы пойдете со мной, и, когда у вас наберется их много, мы отдадим их Бонневару, издателю «Эспри». Он будет в восторге – вот и все. Решено. Вы достигли цели. – Он показал руками. – Все так просто и легко.

– Пока не попробуешь, – закончила Тони.

– А потом в особенности.

– С их стороны подло изобразить вас в таком виде, – горячо сказала Тони.

Де Солн рассмеялся:

– Мне-то все равно, но Гиацинта будет огорчена.

– Ваша невеста?

Он кивнул головой.

– Она очень красива.

– Она самая красивая женщина, которую я когда-либо видел, – сказал де Солн, – я потому и женюсь на ней. Я хочу иметь красивых детей, похожих на нее.

Тони снова посмотрела на лицо «самой красивой женщины». Оно было красиво, но с жестоким выражением.

– Вы, вероятно, сможете поехать со мной в оперу завтра вечером? Там спектакль-гала, и вы бы кое-кого там увидели.