Биверли Бирн - Пламя возмездия

– Хуан Луис, послушай меня.

Услышав ее голос, он окаменел.

– Ага, они снизошли до ответа. Чему же я обязан такой честью? – с расстановкой спросил он.

– Обязан ты этим лишь правде, Хуан Луис. Той правде, которую мне удалось узнать. А теперь я знаю и еще одну вещь, одну очень важную для себя вещь: теперь ты меня выпустишь отсюда. И не только меня, но и моего сына.

– О чем ты говоришь? – произнес он.

– О власти. О власти над тобой, – тихо произнесла Лила. – А ты меня выслушаешь.

Через два дня после этого разговора, Лила Кэррен вместе со своим сыном покинула дворец Мендоза. Их первая поездка продлилась всего несколько дней, но она была первой в их одиссее, продолжавшейся много лет. Она их перебрасывала с одного континента на другой. Лила и Майкл стремились обрести награду, самую драгоценную из всех – возмещения им потерянных лет и отмщения за их бесчисленные унижения. Они жаждали возмездия.

Понедельник, 14 июня 1898 года

Дублин. Десять часов вечера

Несмотря на хромоту, этот человек шел довольно быстрым шагом, он смотрел себе под ноги и бойко ковылял, странно наклонясь вперед с прижатой к груди левой рукой. И, хотя в июньском вечернем воздухе не было ни ветерка, глядя на него, можно было вообразить, что в лицо ему хлестала зимняя непогода.

Одежда его была такой же несуразной, как и поза. На голове у него красовалась вязаная кепка, надвинутая на лоб так низко, что трудно было рассмотреть лицо. Одет он был в шерстяную куртку, наглухо застегнутую, и толстые саржевые брюки, давно утратившие свой первоначальный цвет.

Он шел вдоль по Дэрти-лэйн. Поравнявшись с церковью Сент-Кэтрин, человек остановился и суетливо перекрестился, продемонстрировав свой негнущийся большой палец. Мужчина воспользовался этой секундной паузой для того, чтобы окинуть взором улицу позади него. Убедившись, что никто не шел за ним по пятам, он поспешил дальше. Хотя было видно, что он знал этот город как свои пять пальцев, но предпочел идти окружным путем, а не напрямик. Было без нескольких минут одиннадцать, когда он, свернув на набережную Бэчлер-Уок, направился к дому из красного кирпича, смотревшему фасадом на реку Лиффи.

Видавшая виды вывеска с изображением лебедя объявляла о том, что здесь находился паб. Щит с аляповатой вывеской висел на большой скобе, вбитой в стену дома, и полная луна высвечивала облупившуюся краску и растрескавшееся дерево. Человек, толкнув дверь плечом, вошел внутрь, так и не отняв руку от груди. Пройдя через узкий, темный, грязноватый холл, он вошел в зал. Паб скоро должен был закрываться, но в просторном четырехугольном зале оставалось еще много посетителей. Несколько человек занимали места у стойки, тянувшейся вдоль стены, другие восседали за голыми деревянными столами. В углу был камин, но в этот теплый летний вечер его не топили, и вместо сладковатого, приятного дымка горящих торфяных брикетов, здесь стоял тяжелый запах кислого пива и дешевого табака.

Мужчина проковылял через весь зал, ни с кем не здороваясь и не обращая внимания на настороженные, недружелюбные взгляды остальных. Женщина лет сорока, может чуть старше сорока, пустым взглядом усталых глаз наблюдала за его приближением. Когда он устроился поодаль за стойкой, она подошла к нему. Пришелец стянул с головы свою шапочку и склонил голову в старомодном приветствии. Так нелепо здесь с этой барменшей еще не здоровались; меньше всего она ожидала, что перед самым закрытием ей в столь комичной форме продемонстрируют уважение, но женщина лишь удивленно подняла брови и никак этот жест не прокомментировала.

Мужчина оказался лысым, его лысину обрамляла скромная бахрома очень черных волос и глаза его были такими же как и волосы. И хотя они покраснели и припухли от недосыпания, тон его был веселым и дружелюбным.

– Да будет благословен дом сей. Мне бы пинту портера, если будете так добры.

– Через три минуты закрываемся, – тон, которым это было сказано, не отличался ни вежливостью ни гостеприимством.

– Да, да, я знаю. Я сразу же выпью. А пока портер у меня в руке до закрытия, ко мне не посмеет придраться ни один их английский констебль, чтоб им всем провалиться.

Женщина пожала плечами и отошла к медному крану, чтобы нацедить из него в кружку крепкого черного пива. Наполнив кружку, она поставила ее перед гостем. Тот кивнул ей в знак благодарности.

– Четыре пенса, – объявила она.

Он отсчитал ей деньги, женщина взяла их и мельком взглянула на большие часы, стоявшие меж двух окон, выходивших на реку.

– Джентльмены, время, – громко произнесла она. – Закругляйтесь, ребятки.

Минут через десять большинство сидевших допили свое и потянулись к дверям. Остались лишь пять человек – четверо за столиком у дверей, похоже было на то, что они не собирались покидать паб скоро, и незнакомец у стойки. Несмотря на данное им обещание не засиживаться, он едва притронулся к пиву.

– Мы закрываем, – обратилась женщина к нему.

– Да, я знаю. Но я еще маленько посижу. У меня к хозяину дельце есть.

Женщина устало провела рукой по волосам, кое-как собранным сзади в пучок. Работа в таком окружении мало способствовала тому, чтобы следить за своей внешностью, надеяться ей здесь было не на что.

– Что за дело? – безучастно спросила она.

– Дело вроде как личное. Если вы ему передадите, что с ним, хочет поговорить Фергус Келли, то я буду вам очень обязан.

– Это вас так зовут – Фергус Келли?

– Ага, так мне и сказали, едва я на свет родился и вот уже, почитай, пятьдесят лет, еще не было случая усомниться.

Женщина даже как будто улыбнулась. Видимо еще не разучилась улыбаться. Но секунду спустя, дежурная гримаса отстраненности была уже тут как тут. Она повернулась и нехотя двинулась в сторону двери на другом конце стойки. Не прошло и минуты, как появился толстяк в фартуке, покрытом неаппетитными пятнами. Коротким кивком он поздоровался с четверыми у дверей, потом направился к Фергусу Келли.

– Это вы Фергус Келли?

– Я.

– Моя жена сказала, что у вас вроде как дело ко мне.

– Верно.

– А что за дело?

Прежде чем ответить, Келли сделал изрядный глоток пива и поставил кружку на стойку:

– Не пристало настоящему фению[1] такие детские вопросы задавать, да еще своим.

Хозяин вздрогнул.

– Ты что, дурак, орешь? – громким испуганным шепотом вопросил он.

– А что такого? – по-детски наивно спросил Келли и жестом показал на четверых за столом у двери. Те следили за возникшей перепалкой с нескрываемым любопытством. – Вон они сидят, они ведь тоже наши братья.

– Кому-то, может, и братья, не сомневайся. Но это не твоя забота. Давай, выкладывай, что там у тебя и ступай откуда пришел. Мы уже не работаем.

Келли вздохнул.

– Да, когда возвращаешься домой, где не был столько лет, поневоле рассчитываешь, что тебя встретят поласковее. Хотя, – он, наконец, убрал руку с груди и расстегнул одну из пуговиц куртки, – здесь у тебя один гость. И не просто гость. Так вот это – для него.

С этими словами он извлек из-за пазухи пакет из коричневой бумаги, перевязанный крест-накрест бечевкой и опечатанный красной сургучной печатью. Кое-где на бумаге виднелись пятна чернил.

Хозяин недоверчиво посмотрел на посылку и не притронулся к ней.

– Не знаю, о чем ты тут рассуждаешь. У меня из гостей – вон те парни, а из них никто и слыхом не слыхал ни о какой посылке.

Те согласно закивали.

– Не заставляй меня тратить время попусту, Патрик Шэй, – проговорил Келли. – И не строй из себя дурачка. Сам посуди, какого черта мне переться сюда, в этот Богом забытый паб, не знай я твоего имени? И, к тому же, мне известно и то, что этот англичанин, по имени Тимоти Мендоза, собирается здесь заночевать. И он ждет, когда ему вот это принесут.

Он выложил пакет на стойку.

– И смотри, чтобы эта штука дошла до него в таком же виде, как она тут перед тобой лежит. А что там внутри, это его дела, а тебя это не должно касаться. А если молодой мистер Тимоти пожалуется мне, что здесь ему не понравилось, то вдовушка Кэррен лишит тебя лицензии на месяц. Что ты тогда делать станешь? А?

Келли умолк. Хозяин сначала посмотрел на пакет, а потом на человека, назвавшегося Фергусом Келли.

Тот натянул на глаза свою вязаную шапочку и застегнул куртку. Затем повернулся и отвесил поклон всем присутствующим, включая и четверку у дверей.

– Доброй ночи вам, ребята. Да здравствует свободная Ирландия. И, дай вам Бог оказаться в раю, коль вам придется умереть, за полчаса до того, как дьявол прознает про это.

Свечи на дюжине канделябров мерцали за портьерами окон дома, что на углу Даусон-стрит. В эту темную, тихую летнюю ночь двери дома были распахнуты настежь, и золотой язычок газового рожка тускло освещал короткую дорожку, идущую от кружевного переплетения железных ворот к улице. Запоздалым прохожим, решившим сократить путь, пройдя через траву Сент-Стивенс Грин стоило лишь мельком взглянуть на окно этого дома, чтобы еще раз убедиться, что Лила Кэррен давала свой очередной бал.

– Как это она умудрилась вымолить у Бога такую дивную погоду для этого бала? – изумлялся один.

Его спутник ничего не говорил, но невнятное бормотанье должно было означать, что он разделял изумление своего приятеля. Ни для кого в Дублине не было секретом, что женщина, прозванная в дублинском высшем свете Черная Вдова, ухитрялась делать так, как ей было угодно.

Этот дом носил имя Бельрев. Французские названия были в большом почтении в ту пору, когда его строили, а было это в конце прошлого века. Бельрев, как и все постройки в георгианском стиле, был построен по принципу геометрического равновесия и, как следствие, отличался абсолютной симметричностью. Его каменный фасад воплощал гармонию господствовавших прямых линий и умеренного количества украшений – в нем, как в зеркале, отражалась уверенность в существовании некоего гармоничного миропорядка, и в этом хаосе последнего десятилетия созерцание этого здания оставляло после себя чувство глубокой удовлетворенности. Впрочем, эта чудесная гармония формы и функции на те части здания, которые не предназначались для обозрения, не распространялась. Кухня, например, была упрятана от взоров тонких ценителей архитектуры в полуподвальном помещении и располагалась ниже уровня земли – это помещение решили уподобить пещере доисторических времен. В этот вечер здесь кипела работа. Вздымавшиеся клубы пара придавали ей сходство с преисподней: покрытые темно-зеленым кафелем стены источали влагу, как будто это и впрямь была пещера. Ни один горшок, ни одна сковорода без дела здесь не стояли. Пустые крючья, с которых сегодня была снята кухонная утварь, выглядели в тусклом свете газовых рожков, как бесхозные орудия пытки в подземелье какого-нибудь средневекового замка.