Ройс, однако, притянул ее за руку к себе.

— Погоди, ты должна объяснить свое поведение.

— Ты делаешь мне больно, Ройс!

Он снова выругался, заметив на ее глазах слезы, но отпустил ее руку. Корлисс была нежной и хрупкой, как ребенок. До сих пор он не обращал на это внимания, но теперь, рядом с Кристен, которая платила ему за все его же монетой, не задумываясь пускала в ход силу, чтобы защитить себя, и ни разу не вскрикнула, а тем более не упрекнула его, что он сделал ей больно, — Корлисс, с ее слезами, вызывала у него досаду и отвращение.

— Перестань реветь, — сказал он довольно грубо. — Я всегда отдаю себе отчет, когда речь идет о том, чтобы применить силу, и знаю, что не сделал тебе больно. Чего же ты плачешь?

Ее слезы высохли, как по приказу, но она все еще смотрела на него со страдальческой миной.

— Ты становишься невозможным.

— Я? А как тогда ты назовешь те оскорбления, которыми ты осыпала эту норвежскую девушку?

— Я сказала все, как есть. Ее рост делает ее чудовищем.

— Но она ведь не выше меня. Тогда кто же по-твоему я?

— Ты? Но ты ведь мужчина, — подчеркнула она то, что и так было ясно. — Для мужчины у тебя нормальный рост. Но она же выше, чем большинство мужчин. И это ненормально.

— Нет, ты не права, — сказал он, поджав губы. — Она действительно выше, чем многие саксы, но здесь находятся шестнадцать викингов, которые сошли на берег вместе с ней, и каждый из них значительно выше нее. Хочешь на них взглянуть?

— Ты что, шутишь? — вспыхнула она.

— Да, шучу, — вздохнул он. — Мне очень жаль, Корлисс. Когда я устаю, я бываю очень раздражительным, а сейчас я просто валюсь с ног.

Она сделала вид, что не поняла намека.

— А какое тебе до нее дело, Ройс?

Он прикусил губу, чтобы не выругаться еще раз во всеуслышание.

— Ты еще не моя жена и не должна вмешиваться в мои дела.

— А когда я ею стану, тогда что?

Ройса мучили угрызения совести, но он все же отмахнулся от молодой женщины.

— Тогда ты научишься не задавать мне ненужных вопросов.

Корлисс ничуть не обиделась на эти слова, представления Ройса о супружеской жизни мало чем отличались от взглядов других мужчин, но ее задел тон, и на глазах у нее снова выступили слезы, которые должны были показать Ройсу, что у нее есть основания чувствовать себя оскорбленной. Ройс, который не выносил слез и принципиально на них не реагировал, разве что в гневе, с отвращением отвернулся и ушел, потому что новый приступ ее рыданий усугублял его чувство вины.

Глава 32

В этот вечер пленники получили свой ужин позднее обычного. Эда, которая его готовила, и Эдреа, которая с помощью Уланда носила его пленникам, не поверили Кристен, когда она заявила, что сегодня нести еду в хижину разрешено ей. На всякий случай Эда решила оставить еду на кухне, пока не получит подтверждение Ройса.

Для этого им пришлось ждать, когда Ройс выйдет из своей комнаты, а он провел там почти всю вторую половину дня.

Он отправился к себе сразу после разговора с Корлисс. Кристен наблюдала, как он выяснял отношения со своей невестой. Она видела гнев Ройса и слезы Корлисс. В ярости он просто оставил ее на пороге дома. Что касается Корлисс, то ее слезы высохли, как только Ройс повернулся к ней спиной. Лицо ее выражало скорее не обиду, а злобу.

Кристен с отвращением покачала головой, когда наконец эта сцена закончилась. Хотя она сама была слишком горда, чтобы прибегать к таким хитростям, ей было хорошо известно, что многие женщины охотно пускают в ход слезы, чтобы добиться власти над мужчиной. К этому сорту женщин относилась Даррелл и, как теперь выяснилось, Корлисс тоже. Кристен даже посочувствовала Ройсу, так как, по всей вероятности, ему придется нелегко с такой женщиной.

Сама Кристен провела послеобеденные часы, не предаваясь своим обычным печальным размышлениям. Хорошее настроение не покидало ее, и она старалась не задумываться над причинами. Пока ей это удавалось, так как она задумала испечь свежий хлеб с орехами, что отнимало много времени.

В прошлый раз, когда Кристен испекла такой хлеб для себя и Мечан, Эда попробовала его, и он ей так понравился, что она предложила Кристен сделку: она раздобудет орехи, а Кристен сможет полдюжины хлебов отнести своим друзьям, если согласится испечь столько же для гостей Ройса. Кристен не могла отказаться от такого предложения, а Мечан опять с удовольствием ей помогала.

Таким образом, она провела остаток дня в приятных заботах. И все же она почувствовала раздражение, когда Эда начала ворчать, потому что было уже поздно, а Ройс не показывался, и еда для пленников остывала. У Эдреи было полно своих дел, так как гости уже сидели за столом и она не могла оставить их и отправиться в хижину. Кристен нервничала, она прекрасно представляла себе, что подумает Торольф, не увидев ее сегодня.

Наконец она не выдержала и сказала Эде:

— Разбуди его и спроси у него сама. Он все равно будет недоволен, что так долго спал.

— Послушай, девочка моя, ты мне все уши прожужжала, что он спит. С чего это ты взяла, что он проспит весь день?

Кристен уклончиво пожала плечами:

— Делай, что тебе говорят, Эда. Он не рассердится на тебя за то, что ты его разбудишь.

После некоторых колебаний Эда все же отправилась к Ройсу и вскоре вернулась, покачивая головой.

— Да, он действительно спал и начал ругаться, что его не разбудили раньше.

Кристен улыбнулась, а Эда бросила в ее сторону колкий взгляд.

— Ты, значит, сказала правду. Однако я просто не могу себе представить, почему милорд это допускает… Ладно, ты понесешь им еду, но тебя будут охранять двое слуг, а Уланд поможет тебе, потому что одна ты все не унесешь.

Эда позвала мужчин и дала им подробные указания. Кристен ничего не могла возразить. Она так обрадовалась предстоящей встрече с Торольфом и возможности поговорить со всеми пленниками, что лицо ее светилось и она улыбалась всю дорогу от дома до хижины.

Дверь хижины была открыта, и оба охранника, стоявшие у двери и развлечения ради, метавшие ножи, едва удостоили ее и Уланда взглядом.

Причина такой их беззаботности стала понятна, когда Кристен услышала звон цепей. Сознание того, что ее друзья, в отличие от нее, все еще закованы, значительно подпортило ее настроение, но, когда она наконец оказалась на пороге хижины, все было забыто.

Взгляд Кристен упал сначала на кузена; она уронила корзину с хлебом и фруктами и бросилась в объятия Отера. Услышав, что все пленники с удивлением произносят ее имя, она поняла, что Торольф никому не рассказал о событиях прошлой ночи. Может, у него было подозрение, что она не придет? Отеру не удалось и минуты продержать сестру в своих объятиях, потому что ее вырывали у него из рук со всех сторон. Она улыбалась, отвечая на приветствия друзей, и чуть не вскрикивала от их крепких объятий.

Уланд, стоявший в дверях и наблюдавший за этой сценой, не верил своим глазам. Эдреа уверяла его, что по крайней мере один из викингов, а именно тот, который всегда подходил к ней, чтобы принять из ее рук еду, никак не мог быть варваром, во всяком случае он был не таким, как остальные, он даже улыбался ей. Уланд посчитал тогда это все глупой болтовней девушки, очарованной приятной наружностью парня.

Но теперь, когда он своими собственными глазами увидел, с какой теплотой и сердечностью эти варвары приветствовали свою соотечественницу… Боже! Они показались ему почти людьми, а не языческими чудовищами, которыми их считал здесь каждый. Потрясенный Уланд поставил котел с похлебкой в дверях и поспешил в дом, чтобы поделиться с друзьями своими новыми впечатлениями.

Наконец Кристен стояла перед Торольфом. Радость ее немного остыла, так как выражение его лица, когда он разглядывал ее с ног до головы, показалось ей суровым, почти торжественным, и она снова подумала о том, что Ройс ему рассказывал о ней. Она почувствовала робость, которая почти сразу же переросла в неловкость, потому что Кристен по натуре была очень застенчива.

Ее сдержанность подействовала на Торольфа, как удар, и он покраснел, поняв, что это он прогнал улыбку с ее губ. Он промучился целый день, думая о ней, и почувствовал такое облегчение, когда она наконец пришла, что не сразу смог избавиться от своих страхов. Он все стоял и разглядывал ее, пытаясь найти следы плети или синяки, вместо того чтобы, как его товарищи, выразить свою радость.

Он поднял руку и нерешительно взял ее за подбородок.

— Прости меня, Кристен. Однажды этот сакс уже отстегал тебя плетью. Я был уверен…

— Что он сделает это еще раз? — с улыбкой перебила она его. — Я тоже так думала. Но он этого не сделал.

— Может быть, он еще передумает? — Торольф должен был задать и этот вопрос.

Она вспомнила на секунду ночь на озере. Этой прогулкой он хотел доставить ей радость. Он разрешил ей также прийти сюда и повидать своих друзей — тоже, чтобы порадовать ее. И эта звездная ночь, которую они провели вместе…

— Нет, — с уверенностью покачала она головой. — Он уже все забыл.

Наконец викинг рассмеялся, откинув голову назад и, заключив ее в объятия, сжал так сильно, как будто хотел переломать ей все кости.

— О великий Тор! Как приятно это слышать!

— Что случилось и что уже забыто? — поинтересовался Отер.

Он и добрая половина викингов столпились вокруг Кристен. Сначала она собралась было выдумать какую-нибудь историю, но тут же поняла, что лгать им не сможет. Поэтому ей было непросто рассказывать о своей попытке к бегству и объяснять, почему ее за это не наказали; о многом пришлось умалчивать, обходить некоторые места и предупреждать возможные вопросы. Потом она рассказала им все, что знала о Виндхёрсте и Вессексе. Это было не так уж много, но все же гораздо больше, чем знали они. Она объяснила им, где они могли бы добыть лошадей и где предположительно находится войско датчан — к сожалению, очень далеко отсюда, на севере. Она рассказала им также о гигантских кельтах, которые враждебно настроены к саксам и могли бы помочь викингам, если бы они решили после побега отправиться не на север, а на восток.