Даже гордость не смогла удержать Мону от вопроса:

— С чего это вы решили принарядиться? Появился кавалер в Литтл-Коббле?

Сама тут же устыдилась, но было поздно — «шутливый» вопрос уже слетел с ее губ. Она просто не могла оставаться в неведении, если дело касалось Майкла.

Стелла поколебалась — и вдруг, к удивлению Моны, залилась ярким румянцем.

— Нет-нет! — пролепетала она, но любому было бы ясно, что это неправда. Помолчав несколько секунд, Стелла вдруг наклонилась к Моне. — Леди Карсдейл, — начала она, — вы так добры ко мне, что я хочу вам рассказать. Видите ли, я еще никому не признавалась, на самом деле мне и некому признаваться, но вы, наверное, уже догадались… Я… я люблю… одного человека.

— Что ж, надеюсь, это чувство взаимно?

Мона чувствовала, что голос ее холоден как лед. Как будто все тепло ушло из ее тела.

— Нет, — ответила Стелла. — Он ничего не знает… даже не догадывается… должно быть, ему и в голову не приходит… но ведь, когда любишь, нельзя просто взять и перестать любить, правда?

Наивно и трогательно прозвучал этот вопрос молоденькой девушки, напуганной силой собственных чувств.

— Нет, конечно нет, — медленно ответила Мона. — Любовь — это то, что просто однажды случается с нами. С каждым из нас. Но надеюсь и желаю вам, чтобы конец у этой истории был счастливый.

— Я почти не смею об этом думать, но, может быть, когда-нибудь… Знаете, теперь у меня есть о чем мечтать, есть ради чего трудиться и… простите, может быть, это прозвучит слишком книжно… есть ради чего жить.

Лицо ее сияло восторгом. И снова Мона сказала то, чего совсем не хотела говорить, словно пересохшие губы ее двигались сами собой:

— Попробую угадать, кто это. Майор Меррил?

Стелла удивленно взглянула на нее, а затем от души рассмеялась:

— Что вы, конечно нет! О майоре Мерриле я никогда и не думала. Он слишком — как бы это сказать? — ну, слишком величественный, что ли. — Она снова поколебалась. — Я знаю, вы никому не скажете… мне так стыдно… но… это мистер Гантер — Стенли. Я его полюбила, наверное, сразу, как приехала в Литтл-Коббл. Конечно, я знала, что это невозможно, но теперь… теперь он свободен, и, может быть, когда-нибудь он меня заметит?

Ледяной холод отступил — душу окутало благодатное тепло. Мона наклонилась к Стелле, коснулась ее руки:

— Надеюсь, так и будет. И вы будете счастливы вместе.

Признание Стеллы словно открыло шлюзы, и слова потекли рекой. Стелла говорила и говорила, голос ее журчал ручейком. Мона почти ее не слушала. Странно, но она чувствовала себя счастливой, словно с плеч спал тяжелый груз. Она рассеянно прислушивалась к потоку слов (Стелла, кажется, вознамерилась рассказать ей всю свою жизнь), время от времени вставляла подходящие по смыслу восклицания, но думала о своем, точнее, не думала вовсе, лишь наслаждалась покоем.

Когда поезд подъехал к вокзалу Сент-Панкрас, Стелла с сияющими глазами повернулась к Моне.

— Вы так добры! — воскликнула она. — Как мне вас благодарить? Теперь я верю: я буду счастлива!

— Но я ведь ничего не сделала, — улыбнулась Мона. — Не могу передать вам, как я надеюсь, что у вас с мистером Гантером все будет хорошо. Один совет: проявляйте инициативу! Викарий, быть может, считает себя слишком старым или неинтересным для юной девушки, так что вам придется отбросить стеснительность и ему помочь. Не бойтесь сами проявлять к нему интерес — это то, что ему сейчас нужно.

— Я запомню ваш совет! — торжественно пообещала Стелла.

Вместе они проложили путь сквозь толпу пассажиров, заполнивших вокзал. Садясь в такси, Мона бросила последний взгляд на Стеллу: девушка направлялась к метро, гордо подняв голову, и на хорошеньком личике ее играла улыбка.

Первым делом Мона отправилась на Бонд-стрит, к известному ювелиру. У его фирмы был свой магазин и в Париже; именно там были приобретены многие подарки Лайонела. Мона сказала, что хочет видеть управляющего, открыла сафьяновый футляр и показала ему свои драгоценности.

— Я хочу продать все это за наличные.

Нимало не удивившись, управляющий внимательно осмотрел каждый предмет, затем вызвал нескольких ювелиров и спросил их мнение об изумрудах и жемчуге. Мона сидела молча.

Странно, но она ничего не чувствовала. Роскошные дары Лайонела утратили для нее всякое значение.

Когда-то они значили так много, но сейчас она как будто смотрела на них из дальнего далека. Те эпизоды жизни, с которыми они были неразрывно связаны, безвозвратно отошли в прошлое; воспоминания о мужчине, делавшем ей эти подарки, уже не жгли и не мучили, как прежде.

Еще совсем недавно ей казалось, что расстаться с подарками Лайонела означает разбить то немногое, что осталось от ее сердца. Теперь же эти драгоценности обрели совсем иной смысл: они — часть той преграды, что отделяет ее от Майкла. Преграды, возведенной ее неспокойной совестью.

«Ангел с огненным мечом»[12], — подумала она, представив себе рукоять меча, сверкающую изумрудами и бриллиантами.

Размышления ее прервал управляющий. Он произнес перед ней небольшую речь.

Бриллианты сейчас повысились в цене. Изумруды можно будет продать, если найдется подходящий покупатель. А вот натуральным жемчугом теперь мало кто интересуется — рынок заполонили его дешевые искусственные собратья.

Словом, обычная смесь объяснений и оправданий, какую слышит каждый, кто пытается продать вещи, когда-то купленные по дорогой цене.

Наконец управляющий сделал свое предложение — назвал огромную, на взгляд Моны, многотысячную сумму. Она согласилась без споров, добавив:

— Пожалуйста, наличными и все сразу.

Управляющий ответил, что это сразу не сделаешь, — она согласилась подождать. Кто-то предложил ей сигарету. Мона равнодушно смотрела на драгоценности на черном бархате под стеклом, она не замечала почти ничего вокруг — все мысли ее были в полях между Аббатством и Коббл-Парком, где всего лишь вчера утром она случайно встретила Майкла.

Все иные воспоминания отошли на задний план, словно подернулись туманом. Все заслонило настоящее — Майкл и то, что он значит теперь для нее.

Париж… Египет… Буэнос-Айрес… Нью-Йорк… Когда-то от самих этих названий ком вставал в горле и кровь в жилах убыстряла свой бег, а теперь они остались лишь вехами, растворяющимися в тумане пройденного пути.

Наконец ей принесли деньги. Мона попросила конверт, положила в него две пятидесятифунтовые банкноты, адресовала «Мисс Стелле Ферлейс, в Коббл-Парке». Написала лишь одну фразу:

«Вам в приданое — с наилучшими пожеланиями».

Она попросила, чтобы посылку отнесли на почту, а остальные деньги сложила в другой конверт.

— Надеюсь, вы будете осторожны, леди Карсдейл, — предупредил ее управляющий. — Не слишком разумно ходить по улицам с такой суммой на руках.

— Эти деньги долго у меня не задержатся, — ответила Мона и, сев в такси, назвала шоферу адрес на Пикадилли.

Приехав туда, она попросила шофера подождать, позвонила в дверь и передала конверт привратнику.

— Для фонда «Спасение детей», — объяснила она.

Чуть позже, оставив чемодан в номере тихой гостиницы, она спустилась к телефону. Просмотрела телефонную книгу в поисках нужного ей имени.

Она набрала номер — трубку снял сам отец Эндрю Вейл. Брат покойного отца Моны стал католическим священником; жизнь свою он посвятил работе в трущобах, служению самым бедным и обездоленным из английских граждан.

— Дядя Эндрю, это Мона.

— Как поживаешь, дитя мое?

— Мне нужен твой совет. Я хочу работать на благо страны. Никаких навыков у меня нет, но работать хочу там, где по-настоящему тяжело и где я буду наиболее полезна.

— Тогда иди к миссис Марчант — дом тысяча три по Квин-Виктория-стрит. — Отец Эндрю всегда был немногословен; добавив еще пару слов, он повесил трубку.

Так Мона и сделала.

Миссис Марчант, симпатичную седую женщину, она нашла в тесном, полном людей кабинете. Перекрикивая оглушительный стрекот нескольких пишущих машинок, Мона рассказала, кто ее прислал, и лицо миссис Марчант озарилось приветливой улыбкой.

— Мы все любим отца Эндрю!

— Он мой дядя.

— Тогда тем более рада с вами познакомиться.

— Я ищу работу, — объяснила Мона. — Поэтому дядя прислал меня сюда. Он сказал, что вы сможете мне помочь.

— Конечно, сможем! — ответила миссис Марчант.

Но на лице ее отразилось колебание. Мона поняла, что чересчур нарядно одета да и весь ее вид — вид светской дамы — не может не настораживать.

— Мне нужна по-настоящему тяжелая работа. Такая, чтобы не оставалось времени на размышления.

Миссис Марчант, кажется, ее поняла.

— Не знаю, стоит ли предлагать вам такое, — сказала она, — но сейчас нам страшно не хватает рабочих рук в детских садах, которые мы организуем во всех частях страны. Есть два типа детских садов: одни располагаются около фабрик, чтобы рабочие могли оставлять там детей на весь день. Другие — интернаты — для эвакуированных детей, тех, что слишком малы, чтобы просто распределять их по чужим домам. Их мы отправляем в деревню организованно, группами, вместе с нянями и воспитательницами. Среди них, разумеется, много сирот или тех, чьи матери погибли при бомбежках.

— Такая работа мне по душе, — ответила Мона. — Я люблю детей, хоть, боюсь, не слишком много о них знаю.

— Скоро узнаете, — ответила миссис Марчант. — Но работа будет нелегкая. Уверены, что справитесь?

— Уверена, — твердо ответила Мона.

Несколько часов спустя она уже сидела в поезде, направляющемся в Фултон-андер-Слау, деревушку на западе страны, где недавно был организован новый детский сад.

Перед отъездом Мона попросила миссис Марчант, чтобы та пересылала письма ее матери со своего лондонского рабочего адреса. Объяснять эту странную просьбу она не стала, но миссис Марчант пообещала все ее письма немедленно пересылать адресатам.