Барбара Картленд - Пламя любви

Мона рассмеялась, а Майкл проворчал:

— Ну вот, началось! Теперь вы обе объединитесь против меня. Так нечестно! Тетя Ада, я-то ждал, что хотя бы вы будете ко мне добры.

— Добра? — переспросила тетя Ада. — Давненько никто не просил меня быть доброй! В наше время это не принято. Все ждут друг от друга высказываний смелых, неординарных, остроумных, но никак не добрых. Не правда ли, леди Карсдейл?

Мона уже поняла, что тетушка Майкла ей нравится. Несомненно, эта женщина умна и проницательна, знает свет, умеет тонко подмечать человеческие слабости и смешные стороны, и в то же время в ней чувствуется какое-то мудрое спокойствие.

«Хорошо, когда у тебя есть такие родственники», — подумалось ей.

— Расскажите мне, что у вас здесь творится, — продолжала между тем миссис Уиндлшем. — Вы же знаете, мужчин бесполезно расспрашивать о том, что за люди их соседи. Майкл может сообщить их имена и адреса, рассказать, кому сколько лет и у кого сколько детей, но о том, как и чем они живут, знает не больше, чем справочник «Кто есть кто» — на редкость нудное чтение, по-моему!

— Моя тетя интересуется людьми, — объяснил Майкл. — Как иные собирают марки или фарфоровые безделушки, так она собирает коллекцию характеров. В ее лондонском доме кто только не бывает! Один раз я там встретил настоящего убийцу.

— Кого же это? — озадаченно спросила тетушка. — А, поняла, о ком ты. Нет, дорогой мой, уверяю тебя, ничего страшнее поджога он не совершал. — Она повернулась к Моне: — Майкл прав: я обожаю изучать людей. Это мое увлечение, можно сказать, страсть. На мой взгляд, это куда интереснее, чем читать книги.

— И зачастую куда дороже обходится, — вставил Майкл.

Тетушка улыбнулась:

— Ты о том бойком юноше, что уговорил меня вложить деньги в несуществующие золотые прииски? Ну что ж поделаешь, за удовольствия приходится платить. Да и не думаю, что на этот прииск я потратила намного больше, чем вы, молодые люди, тратите на букеты и театры для своих дам.

— Ну, к Майклу это не относится, — рассмеялась Мона. — Когда ему хочется покутить, он покупает себе корову или новый трактор. Согласна с вами, миссис Уиндлшем, — я тоже считаю, что удовольствия стоят того, чтобы за них платить. Однако не могу сказать, что интересуюсь всеми людьми без разбора. Иные из них, на мой вкус, просто тошнотворны.

— Так ведь это в них и интересно! — подхватила миссис Уиндлшем.

В голосе ее прозвучал такой энтузиазм, что все невольно рассмеялись.

— Бесполезно, Мона, — проговорил Майкл. — Отговаривать тетю Аду коллекционировать людей — такое же бессмысленное занятие, как убеждать алкоголика бросить выпивку.

— Не слишком-то изящное сравнение, — упрекнула его миссис Уиндлшем, — но понимаю, что ты имеешь в виду. А теперь, леди Карсдейл, не расскажете ли вы мне все-все-все о здешних жителях? А ты, Майкл, иди погуляй часок-другой, просмотри счета или еще чем-нибудь займись — в таком разговоре ты совершенно бесполезен.

— Ладно, тогда я вас оставлю, — сказал Майкл. — Мона, не рассказывай ей слишком много: узнав о местных жителях всю подноготную, тетя заскучает и быстро уедет, а я хочу, чтобы она погостила подольше.

— Прекрати мне так откровенно льстить! — воскликнула тетушка.

Как только Майкл вышел, она повернулась к Моне:

— Милый мальчик, но изящных манер ему всегда недоставало. И отец его был такой же. Неудивительно, что и сын таким вырос.

— Каким «таким»? — не поняла Мона.

— Крутым и неприветливым, — ответила миссис Уиндлшем. — Разумеется, за внешней шероховатостью скрывается застенчивость; все Меррилы таковы, но ни за что в этом не признаются.

Мона улыбнулась.

— Трудно в это поверить, — ответила она. — Майкл — и застенчивость: по-моему, они друг с другом совсем не сочетаются.

— Вот тут вы ошибаетесь, — ответила тетушка. — Майкл и застенчив, и чувствителен. Особенно в детстве таким был. Потом-то нарастил себе толстую кожу, точь-в-точь как дерево обзаводится грубой корой. Держу пари, вы с этой его «корой» особенно хорошо знакомы.

— Я? — воскликнула Мона. — Почему это вы думаете, что со мной Майкл особенно застенчив?

— А разве нет? — спросила миссис Уиндлшем.

И взглянула на Мону так проницательно, что та невольно рассмеялась.

— Сдаюсь! — воскликнула она. — Вижу, я столкнулась с настоящим экспертом-психологом. Вы правы: я всю жизнь дразнила Майкла, но мне казалось, что его это только забавляет. Честно говоря, поэтому я от него и не отстаю — все надеюсь, что однажды он взвоет и запросит пощады.

— Ну разумеется! И еще говорят, что мы цивилизованные люди, — вздохнула миссис Уиндлшем. — Воспитание воспитанием, но жестокие инстинкты глубоко укоренены даже в лучших из нас. Так, значит, вы дразните и изводите Майкла, стараетесь вывести его из равновесия — и забавляетесь этим? Увы, дорогая моя, мужчины и женщины везде одинаковы!

— Вы меня пристыдили, — проговорила Мона.

— Вовсе нет, — ответила миссис Уиндлшем. — Вы опускаете глаза и краснеете, но в глубине души радуетесь тому, что так действуете на Майкла. Надеюсь, однажды он отбросит свою стеснительность и задаст вам трепку, какой вы заслуживаете!

— Может быть, уже и задал, — ответила Мона.

Ей вспомнился тот поцелуй в Длинной галерее — долгий, грубый, оскорбительный поцелуй, за который Майкл потом извинялся.

— Очень приятно это слышать, — сказала миссис Уиндлшем. — Однако, сдается мне, он обошелся с вами слишком мягко. В глазах у вас, когда вы дразните Майкла, вспыхивает огонек, который не сулит бедному мальчику ничего хорошего. Впрочем, не важно: прожив здесь пару дней, я узнаю гораздо больше и о нем, и о вас. А теперь расскажите мне, кто еще обитает в этом равнинном и довольно-таки пустынном краю!

По дороге домой Мона улыбалась, вспоминая неуемное любопытство миссис Уиндлшем. Ее новая знакомая обладала быстрым и проницательным умом: Мона увлеченно следила за тем, как из мелких деталей чужой жизни она восстанавливает общую картину.

«Непременно схожу к ней завтра, — думала Мона. — Как похоже на Майкла — скрывать от всех такую чудесную тетушку! Любопытно, какова история ее собственной жизни? Интересно было бы послушать…»

Однако тут же она напомнила себе, что должна соблюдать осторожность. Если уж миссис Уиндлшем захочет что-то выяснить о человеке, от ее проницательного взора и острого ума ничто не укроется! Хотя в то же время Мона инстинктивно ощущала, что тетушке Майкла можно доверять.

Размышляя над этим разговором, она обратила внимание на то, что миссис Уиндлшем внимательно ее слушала, но почти ничего не рассказывала сама. Прекрасная слушательница, она не утомляла собеседника собственными рассуждениями, если же и говорила что-то, то ее замечания были неизменно кратки, метки и били прямо в цель.

«Как видно, у старости есть свои хорошие стороны, — размышляла Мона. — И все же никому не хочется стареть!»

В первый раз после смерти Лайонела она вдруг поняла, что совсем не хочет умирать. Жизнь простиралась перед ней — разноцветная, многообещающая жизнь, в которой еще оставалось место и радости, и надежде.

«Что это — я становлюсь разумнее или просто старше? — спросила она себя. — Или, может быть, и то и другое?»

Что-то бодро напевая, она открыла дверь Аббатства. В холле было совсем темно: миссис Вейл и няня уже закрыли окна черными досками. Мона включила свет и увидела на столе письмо, адресованное ей.

«Кто бы это мог мне писать?» — удивилась она. Может быть, адвокаты Неда сообщают, что в банке ее ждут деньги? Хорошо бы…

Она взяла в руки конверт… и вдруг застыла как вкопанная. Мелкий косой почерк казался удивительно знакомым. Где же она его видела?

Нет, нет, это невозможно! Должно быть, она ошиблась! Но, дрожащими пальцами разрывая конверт, Мона уже знала, что глаза ее не обманывают — так пишет лишь один человек на всем белом свете.

Свое знакомство с Чар Стратуин Мона помнила так ясно, словно все произошло вчера.

Это было в Каире, на скачках. Стоя в очереди за свои выигрышем, Мона заметила неподалеку женщину, впившуюся в очередь счастливчиков алчным и тоскливым взором.

Женщина была очень некрасивой — тощая, нескладная, в бесформенном туссоровом[9] костюме мужского покроя, с панамой на голове.

Возраст ее определить было затруднительно: такие высохшие изможденные лица свойственны женщинам самого разного возраста, проведшим много лет на Востоке, — особенно тем, кто злоупотребляет выпивкой по вечерам.

Мона разглядывала ее, и вдруг женщина поймала ее взгляд и улыбнулась. Устыдившись своей невежливости, Мона улыбнулась в ответ. Женщина немедленно двинулась к ней.

— Повезло вам сегодня? — проговорила она скрипучим голосом, вполне гармонировавшим с ее обличьем. — А мне вот не повезло. Может, что подскажете на следующий забег?

Мона взглянула на открытку, куда записала для себя клички скаковых жеребцов. Ставить на этих лошадей посоветовал ей Лайонел, — следуя его советам, она почти всегда выигрывала.

— Честно говоря, сама я не очень в этом разбираюсь, — ответила она, — но мне говорили, что стоит поставить на Мицпаха. Он, разумеется, аутсайдер.

— Спасибо вам огромное! — с жаром ответила женщина. — Может, вы мне принесете удачу. Она мне так нужна!

Она поспешила делать ставку, а Мона и думать о ней забыла; но час спустя, когда она шла к паддоку, за спиной у нее раздался знакомый голос:

— Как же я вам благодарна! Если бы не вы!..

Обернувшись, Мона увидела женщину в туссоровом костюме.

— Поставили на Мицпаха? — воскликнула она. — Рада за вас. Немалый получился выигрыш, верно?

— Тысячу раз спасибо! Я так вам благодарна! — не отставала женщина. — А может, еще что-нибудь подскажете?