– Тебе нужны слова утешения, Роберт? – возмущенно вопросила я, выдергивая подол из его рук и устало потирая глаза. – Я правильно тебя расслышала, ты хочешь, чтобы я утешила тебя? Что же тебя так расстроило – крах грез о короне, которую ты считал своей, или же смерть жены, которую ты сам же, возможно, и убил?

Роберт вскочил на ноги и стал разъяренно потрясать в воздухе кулаками, будто грозя мне расправой, но взгляд мой был столь непреклонен, что у него задрожали руки.

– Да как ты смеешь говорить со мной так? Будь ты мужчиной, я бы…

Я коротко замахнулась и отвесила ему звонкую пощечину.

– Я – не Эми, хотя ты, великий Роберт Дадли, был бы рад видеть меня своей покорной и смиренной супругой! – гневно бросила я. – Я – королева, – тут я сделала паузу, наградила его еще одной пощечиной и продолжила: – и ты никогда не станешь королем, пока я жива. Я не боюсь ни одного мужчины, тем более такого ничтожества, как ты!

Роберт отвернулся от меня, налил себе вина и стал расхаживать взад и вперед перед огромным камином.

– Она наложила на себя руки, чтобы досадить мне, очернить мое имя, лишить меня – вернее, нас, – поспешно поправился он, – светлого будущего. Но не позволяй ей обмануть себя, Елизавета, ты ведь самая мудрая, самая умная женщина из всех, кого я знаю. Не позволь бездыханному телу встать между нами! Гори она в аду! – выдохнул он и, запрокидывая голову, осушил кубок. – Будь она проклята, строптивая ведьма! Лишь после смерти мне открылось истинное ее лицо! Она знала, что никто не поверит мне, и у нее хватило ума покончить с собой, броситься с лестницы! И кто это вообще придумал? Люди каждый день падают с лестниц, отряхивают с одежды пыль, встают и идут дальше, отделавшись лишь синяками! Лишить себя жизни – это все равно что добровольно обречь свою бессмертную душу на вечные муки и мерзкое существование в виде неприкаянного привидения, пугающего прохожих! И она совершенно справедливо заслуживает такой участи за то, что сделала, вот только не себя она наказала, а меня! Она станет мученицей, а меня объявят беспощадным убийцей, забравшим жизнь невинной Эми! Будь она проклята!

– Так ты думаешь, что она решилась на такие отчаянные меры и сама сломала себе шею, только чтобы очернить твое доброе имя? – недоверчиво переспросила я. – Не верю.

Роберт задумчиво проговорил:

– Быть может, она пыталась привлечь мое внимание, нанеся себе увечье, надеялась, что вернет этим мою любовь, но допустила ошибку – смертельную ошибку! Впрочем, это мог быть и несчастный случай, она очень неуклюжа.

– Какой же ты самовлюбленный индюк! Жестокий негодяй! – воскликнула я. – Умерла невинная женщина, женщина, которую ты когда-то любил или, по крайней мере, так утверждал, а ты и слезинки не обронил, ни одного сочувственного слова не произнес, лишь проклял ее за те трудности, что она своей смертью навлекла на твою голову!

– Когда-то я и вправду ее любил, – пожал плечами Роберт, наливая себе еще вина, – но с тех пор прошла уже целая вечность. Я был молод и глуп, думал членом, а не головой. Я буду честен с тобой, Елизавета, я рад, что она умерла. Искренне рад! Она была ошибкой давно ушедших дней, я женился на ней по зову плоти, и теперь ее кончина наконец исправила мою ошибку, вернула меня на путь, предначертанный звездами. Часть меня хочет отправиться в Камнор, упасть на колени и расцеловать каждую ступень лестницы, подарившей мне свободу!

Мне пришло в голову, что, должно быть, такие же чувства обуревали и моего отца, когда тот расправился с моей матерью. Он не стал устраивать пародии на суд, просто объявил, что правосудие свершилось, и велел французскому палачу обагрить свои руки ее кровью. Но именно он отдал приказ своему верному слуге Кромвелю, чтобы тот нашел или же подделал необходимые доказательства неверности его страстной возлюбленной, женитьбу на которой считал по истечении какого-то времени величайшей своей ошибкой. Именно его рукой был подписан смертный приговор моей матери.

– Убирайся! – велела я. – Не хочу ни видеть, ни слышать тебя. Не хочу, чтобы ты вообще появлялся при дворе. Помни о том, что если ты причастен к гибели Эми, то на твоих руках – кровь ни в чем не повинной женщины. Я никогда не выйду за тебя, Роберт, и никогда не собиралась вступать с тобой в брак. Даже если бы не было Эми или любой другой женщины. У меня в жизни есть кое-что, что я ставлю гораздо выше своих плотских желаний, капризов и причуд, – Англия, моя первая и величайшая любовь! И никто не встанет между нами.

Я гневно сверкнула глазами и опустила взор на свой тяжелый золотой перстень с ониксом.

– Ты же не принесешь моей державе ничего хорошего, Роберт, лишь уничтожишь все, что создали тяжким трудом мои предшественники. Хоть твое тщеславие и заставляет тебя думать иначе, помни: все это иллюзии. Уверяю тебя, ты не был рожден для того, чтобы стать королем, ты всего лишь мечтаешь об этом, словно малый ребенок, грезящий о том, чтобы стать в будущем великим рыцарем, убить дракона и взять в жены прекрасную принцессу. Из тебя вышел бы ужасный король. Тебя ненавидели бы подданные, твое очарование со временем бы исчезло, да и действует оно, к слову, лишь на женщин. Рано или поздно народ понял бы, что ты служишь не ему, а только своим интересам, и люди восстали бы против тебя. Какая ирония судьбы… То, что, как ты надеялся, должно было освободить тебя и позволить жениться на мне, разрушило все твои матримониальные планы. Ты убил ее ни за что, Роберт. Кроме того, как мне кажется, ты не был бы мне хорошим мужем – судя по тому, как ты обращался со своей женой. И мне заранее жаль ту несчастную женщину, которая выйдет за тебя после этой истории.

С пылающими ненавистью глазами Роберт обернулся ко мне и швырнул кубок в угол.

– По всей видимости, мое имя будет очищено, только если мне удастся найти истинного виновника! – прорычал он.

– Да, и я помогу тебе в этом, – мрачно посулила я, указывая веером в сторону двери. – Вон дверь. Покинь мою опочивальню и, оказавшись в своих покоях, повернись налево. Там ты увидишь того, кто и вправду виновен в смерти твоей жены, – сказала я, имея в виду круглое венецианское зеркало в серебряной раме, украшенной цветами из драгоценных камней, которое висело сразу у входа в его спальню.

– Да будь ты проклята! – прошипел Роберт. – Я уйду, но ты пожалеешь об этом, когда всплывет правда и перед тобою в кандалах предстанет настоящий убийца. Тогда ты поймешь, как несправедливо со мной обошлась, обвинив в убийстве женщины, которой смерть принесла покой! А потом… потом ты падешь ниц передо мной и станешь просить о милости, ты приползешь ко мне на коленях и будешь молить о прощении, будешь умолять, чтобы я взял тебя в жены! И тогда мы посмотрим, кто прав, а кто виноват!

Я рассмеялась, запрокинув голову.

– Какой же ты напыщенный, самовлюбленный павлин! – воскликнула я, чувствуя, как на моих глазах от смеха проступают слезы, и стала обмахиваться веером, чтобы скрыть румянец, заливший мои щеки. – Роберт, с чего бы мне умолять тебя жениться на мне? Ты – император лишь собственного тщеславия, у тебя больше ничего нет! Я же – королева, и вся власть в королевстве в моих руках, причем по праву рождения, по Божьей воле и по желанию моего народа. Ты – всего лишь мой подданный, и я могу втоптать тебя в грязь, забрав все, что дала ранее. Уверяю, твоего хваленого обаяния недостаточно для того, чтобы я рухнула перед тобой на колени, как саутуоркская шлюха[33], которой посулили монетку. Я готова признать, что мне хорошо было в твоем обществе, что ты прекрасный танцор и лучший наездник двора, да и ласкаешь и целуешь ты весьма умело. Мне нравилось проводить с тобой время, когда твоя самонадеянность не граничила с государственной изменой и ты обуздывал свои амбиции. Да, я слишком часто забывалась в твоей компании, становилась обычной женщиной, очень страстной, но… – тут я умолкла, пожала плечами и наконец закончила фразу, – но ты не стоишь целого королевства! Незаменимых людей, к каким ты, несомненно, себя относишь, нет, уверяю, я найду себе компанию по душе и развлечения по сердцу. А теперь вон отсюда, – я указала веером на дверь, – пока я не позвала стражников и не велела им выдворить тебя из дворца! Тогда мне уж точно придется отправить тебя в Тауэр, а не в особняк в Кью. Так что выбирай, хочешь ты спать на вшивом тюфяке в соседстве с крысами и тараканами или же на лебяжьей перине и атласных подушках в своих покоях, где тебе станет прислуживать мастер Тамуорт. Выбирать вам, лорд Роберт.

Он не сдвинулся с места, и тогда я хлопнула в ладоши, и на пороге появились мои стражники, всегда несшие караул у дверей моей опочивальни, готовые мгновенно выполнить любое мое приказание. Но я не успела отдать им приказ выпроводить лорда Роберта из дворца, потому как он сам удалился из моей спальни, грубо оттолкнув хранителей моего покоя.


Как я и думала, Роберт немедля отправил Томаса Блаунта в Камнор, и в первую очередь его беспокоила не безвременная кончина любимой супруги, а «…то, что злые языки смешали с грязью мое доброе имя. Зная, что может сделать одно лишь слово с репутацией добродетельного человека, я не обрету покоя, не очистив свое имя, иначе я не сумею выжить в этом жестоком мире», – вот как он описал свои горести и невзгоды в письме, которое получил немногим позже мастер Блаунт. Затем он послал за портным, велев тому явиться в Кью немедля, дабы сшить ему новые элегантные траурные наряды из черного бархата, атласа и шелка, расшитые золотом и серебром. Также он позвал своих перчаточника, шляпника, меховщика, сапожника и кузнеца. Даже в такой ситуации Роберт продолжал сорить деньгами.

Сесил неустанно перехватывал его письма и делал их копии, так что мы сразу узнали о том, что «скорбящий» вдовец с помощью Томаса Блаунта решил умаслить присяжных. «Скажи им от моего имени, – просил он, – что я требую, чтобы они честно выполнили свой долг и разобрались в этом деле. Узнай, что им известно. Что бы это ни было, сделай все, чтобы они доказали мою невиновность». Нам сообщили, что он отправил в подарок старшине присяжных, некоему Ричарду Смиту, отрез роскошной ткани, якобы в память о годах службы в моем замке, когда я была еще совсем юной. Я едва помнила этого человека, мне трудно было даже представить себе его лицо. Еще одному присяжному Роберт преподнес в дар тягловую лошадь.