– Ну конечно! – воскликнула мистрис Одингселс. – Иначе и быть не может! Не думаю, что смогла бы коснуться колоды, если бы не была уверена, что какому-нибудь несчастному не станет от этого житься чуточку легче. Выиграю я или проиграю – мне будет отрадно помочь тому, кому так нужна моя помощь.

– Вы, леди Дадли, разумеется, также приглашены, – обернувшись, бросила мне мистрис Оуэн. – Если одиночество вам наскучит, вам известно, где нас найти. Знаете ли, Лиззи, я не из суеверных, – до меня по-прежнему доносились их голоса; прогуливаясь под руку, они вели доверительную беседу, словно давние близкие подруги, – но моя служанка утверждает, будто Том, сын мельника, видел злого духа…

От этих ее слов моя кожа покрылась мурашками, и я тут же вспомнила мрачного оруженосца своего супруга, сэра Ричарда Верни. Мистрис Оуэн продолжила свой рассказ:

– Да-да! Сам дьявол в человеческом обличье встретился ему на перекрестке прошлой ночью. Должно быть, искал отчаявшиеся души, которые кровью вписали бы свое имя в его жуткую книгу. Это все, разумеется, деревенские байки, но я все же не хочу испытывать судьбу и идти на ярмарку сегодня…

Я стремительно бледнею, колени мои дрожат и подгибаются, но Пирто успевает крепко обнять меня за талию и помочь удержаться на ногах.

– Думаю, то был не дьявол, – говорю я нянюшке, когда мистрис Оуэн и Одингселс уходят, и опираюсь на ее руку. – Думаю, это была сама Смерть, и она пришла за мной, быть может, в обличье сэра Ричарда Верни.

– Что ты, что ты, милая! – мягко увещевает меня Пирто. – Не бывает на свете злых духов, это все – суеверия, как и сказала мистрис Оуэн. Но ты точно не хочешь, чтобы я осталась сегодня с тобой? Мне бы не хотелось оставлять тебя одну, когда ты так расстроена, – поглаживая меня по спине, добавляет она. В моих покоях Пирто заботливо усаживает меня в мое любимое кресло. – Я за свою жизнь тоже не одну ярмарку посетила, так что ничего страшного не случится, если сегодня никуда не пойду.

– Хорошая, добрая моя Пирто! – Я глажу ее морщинистое лицо, напоминающее мне сразу о куклах, которых я делала в детстве из сушеных яблок. – Спасибо, но я хочу, чтобы ты пошла. Повеселись на ярмарке за меня. Я бы хотела побывать еще на одной ярмарке, прежде чем смерть заберет меня навсегда, но у меня не хватит сил дойти туда, так что ты иди, ради меня, ради нас обеих. Посмотри, что там есть, и не забудь принести мне яблочного сидра и пирогов с корицей, а главное – ленты, а потом расскажешь мне вечером обо всем, что видела.

– Хорошо, я пойду, хоть мне и не по душе оставлять тебя одну на целый день, голубка моя, – говорит Пирто, поглаживая меня по волосам и целуя в лоб, и идет в сторону двери. – Принесу тебе еще имбирных пряников, – говорит вдруг она, уже взявшись за дверную ручку. – Уж они точно пробудят твой аппетит, ты ведь всегда так их любила! Имбирь заодно и тошноту уймет.

Я облегченно вздыхаю, когда слышу, как за ними всеми закрывается тяжелая входная дверь, после чего во дворе сразу раздаются стук копыт и скрип колес. Мне больше не нужно притворяться, я тяжело, судорожно вздыхаю и откидываюсь на спинку кресла, вцепившись пальцами в подлокотники, расшитые цветами, и слезы текут наконец по моему лицу, потому что боль пронзает, словно острый скальпель, мою грудь и отдается звучным, мучительным эхом в спине и ребрах. Смерть несильно сжимает мое сердце в кулаке, предупреждая о скорой встрече, играя со мной, истязая меня, словно хвастливый мальчишка, показывающий мне, на что он способен. Я с трудом встаю с кресла и иду к полке, где хранятся все мои лекарства. Все, за исключением тех, что прислал мне муж.

Боль распространилась уже на всю мою руку, когда я нахожу наконец нужный пузырек. Солнечный свет, льющийся из окна, попадает на его содержимое, и темная жидкость сияет, словно красивейший янтарь, переливающийся медовыми и багровыми красками. Это снадобье прислал мне вместе с последним своим письмом доктор Бьянкоспино. Если я запущу болезнь, писал он, и почувствую, что конец близок, а боль – совсем невыносима, это ускорит мою встречу со смертью, и она заберет мою жизнь милосердно. И я уйду, будучи всего двадцати восьми лет от роду, когда кудри мои золотые совсем не тронуты сединой. Не стоило мне сомневаться в докторе Бьянкоспино, он был, наверное, единственным, кто не скрывал от меня правды, говорил мне все откровенно, не пытаясь ничего приукрасить. А что, если эта бутылочка содержит один из ядовитых ингредиентов, описанных в той книге? Но ведь это средство он оставил мне не из злых побуждений, я должна была прибегнуть к нему лишь перед смертью, чтобы умерить боль! Это снадобье – не какая-нибудь микстура вроде той смеси лайма и апельсинового сока, которую присоветовала мне мистрис Оуэн.

Бесстрашно я откупориваю пузырек и делаю первый глоток, морщась от горького, обжигающего вкуса лекарства. Нужно было разбавить его вином или хотя бы добавить сахару, чтобы оно было хоть немного слаще, как говорилось в прикрепленной к бутылочке записке, написанной изящным почерком доктора Бьянкоспино, но я снова не стала прислушиваться к здравому смыслу и хорошему, правильному совету, действуя в очередной раз по своему разумению. Быть может, я была неправа, но сегодня я слишком устала, чтобы заботиться о таких мелочах. Один лишь глоток этого средства облегчит мою боль и убедит меня в искренности намерений доктора, разве может это мне навредить? Если же я от этого снадобья упаду замертво – что ж! В любом случае рано или поздно смерть настигнет меня и так.

Я поворачиваюсь к алтарю, решив помолиться. В конце концов, сегодня и правда воскресенье, и это будет достойным выходом из положения – хоть я и не смогла пойти в церковь, ничто не мешает мне обратиться к Богу отсюда, из своих покоев. Каждый день я молюсь Ему, прошу спасти меня от безысходности. Я вдруг вздрагиваю от неожиданности и чуть не выпускаю пузырек из рук, сердце бьется, как птица, и знакомая боль опаляет мне грудь: перед алтарем преклонил колени тот самый серый монах, что преследовал меня в Камноре. Он почтительно склонил голову, его лицо полностью сокрыто под капюшоном, руки сложены в молитвенном жесте, а пальцы сжимают полированные деревянные четки, на которых раскачивается крест с распятым в бесконечной немой муке Иисусом Христом с терновым венцом на голове.

Я медленно – такое уж у меня сегодня настроение – подхожу к призрачному монаху, словно он хищный и опасный зверь, и осторожно опускаюсь на колени перед алтарем рядом с ним. От него веет холодом; несмотря на бесчисленные мои одежды, я чувствую себя так, будто бреду зимой по сугробам совсем нагая, потерянная для всего мира. Так что я просто соглашаюсь с тем, что он находится в моих покоях, и даже не пытаюсь кричать, прятаться или бежать от него прочь.

– Неужели я испила смерти? – впервые обращаюсь я к нему слабым, дрожащим голосом, напоминающим звуки лютни в руках взволнованного менестреля.

Я ставлю пузырек со снадобьем на алтарь, как подношение. Он сияет и переливается в свете свечей, будто в содержащемся в нем зелье, вопреки здравому смыслу, раскаленные угольки мерцают красными огоньками. Но монах не отвечает, он продолжает молиться, как будто не слышит или не хочет замечать женщину, преклонившую колени рядом с ним.

– Кем ты был при жизни? – спрашиваю я, но он по-прежнему даже не смотрит в мою сторону. – Как тебя звали? Боролся ли ты с плотскими желаниями, одолевающими каждого мужчину? Или же тебе нравилось жить в уединении монастыря? Сам ли ты решил избрать такой путь? Обрел ли покой? Был ли счастлив? Или тебе пришлось побороться за то, чтобы сдержать данную тобой клятву? Боролся ли ты с собой всю свою жизнь или же сразу смирился и доверился судьбе? Достиг ли ты успеха в жизни или потерпел неудачу, как я? Ведь не просто так ты, став духом, продолжаешь ходить по бренной земле. Это – твое наказание за тяжкий грех? Быть может, ты полюбил монахиню, или знатную даму, или молодую крестьянку и посеял свое семя в ее утробе? И вас поймали, когда вы пытались сбежать во Францию, чтобы начать там новую жизнь? Слуги рассказывают всякие безумные истории, даже не знаю, можно ли им верить… А может, ты сделал нечто настолько ужасное, настолько непростительное, что врата рая закрыты для тебя и дух твой обречен скитаться по земле вечно? И грех твой никогда не будет отпущен и не позволят тебе его искупить, и ты так и не обретешь покой?

Но призрачный серый монах так и не доверил мне своей тайны – увлеченный молитвами, он не обращал на меня никакого внимания, но меня это больше не беспокоило.

– Королева хочет моего мужа, а он – хочет заполучить королеву, чтобы надеть золотую корону и называться Робертом I, королем Англии. Лишь моя жизнь стоит на пути исполнения всех их желаний, – внезапно признаюсь ему я. – И это – не досужие сплетни, а факты, о которых знает вся Англия, и лишь те, кто пытаются быть добрыми со мной и хотят утешить меня, лгут, говорят, что это не так.

Наши жизни – моя и Елизаветы – совершенно не похожи одна на другую. Обычно это любовницам приходится прятаться и жить в тени своего возлюбленного мужчины, в то время как жены гордо выступают в лучах солнца рука об руку со своим мужем, находясь на положенном им законном месте. Но любовница Роберта правит королевством и нежится в ослепительных лучах славы и восхищения, в то время как я, его жена, преданная забвению и покинутая всеми, чахну в имениях и поместьях тех, кто желает выслужиться перед Робертом и королевой.

Законная жена лорда Роберта, нежеланная и смертельно больная, стала разменной монетой, за которую можно купить себе надежду на ответную услугу. Иногда мне и самой становится любопытно, кто из этих «джентльменов», дающих мне временный приют, решится на предательство и устроит мою смерть под крышей своего дома. Если вечная гостья не переживет радушия хозяев, их имя будет очернено, но они получат из казны Роберта свои тридцать сребреников, на которых будет вычеканен гордый профиль самой королевы. Так кто же? Сэр Уильям Хайд? Сэр Ричард Верни? Сэр Энтони Форстер? Совсем недавно Роберт написал, что Хайды снова готовы принять меня у себя. Очень странно, ведь они были так рады, так счастливы, когда я уезжала от них в прошлый раз. Чем же он купил их удивительное гостеприимство? Я покину Камнор и вернусь к ним на какое-то время, затем – снова отправлюсь к Верни в Комптон, потом – опять возвращусь в Камнор… Вот как Роберт распорядился моей жизнью. Мне приходится переезжать с места на место, эти три семьи передают меня друг другу, словно ненужный подарок. Чей порог обагрится моей кровью? Над чьей дверью появится черный похоронный покров? Кто станет иудой?