Он пытался услышать ту самую музыку, но видел только ослепительную улыбку на его губах и блеск от лампы в глазах. Ветер ласково перебирал крутые завитки черных волос, а сквозь тонкую белую рубашку просвечивало худенькое тело. Сам не зная почему, Артем тихо замурлыкал под нос:

— Ах, эта девушка-а-а… полумесяцем бро-о-овь.

— Ты чо за песню поешь? — к нему подсела Зойка и схватила из сахарницы конфету.

— Да вспомнилось вдруг, — пожал плечами Артем.

— А-а-а. — понимающе кивнула ему Зойка, — из нашего Додьки красивая баба вышла бы.

— Да при чем тут Давид вообще? — удивился Артем.

— Сам смотрит на Додьку и песню поет, потом спрашивает, при чем он тут, — пожала плечами Зойка.

Артем хотел что-то возразить, но она вспорхнула с лавки и бросилась догонять Родика.

Ночью Артем с удовольствием растянулся на стареньком диване и укрылся теплым одеялом.

— Тем, а расскажи мне, как ты раньше жил, — Давид снова уселся по-турецки, высоко подтянув острые коленки.

— Да и рассказывать нечего, — Артем уселся напротив друга. — Папа у меня был историком. Преподавал в университете. Знаешь, какое у него было любимое время? — Давид мотнул кудрявой головой. — Годы правления Сталина, до его смерти в пятьдесят третьем и признания культа личности в его лице, — Давид испуганно покосился на дверь.

— Ты сейчас говоришь, шо товарисч Сталин умрет через семь лет и его врагом народа признают? — спросил он шепотом.

— Еще каким! — кивнул Артем. — Он народа сгубил больше, чем в войну погибло. Но я не про это сейчас. Папа часто брал путевки на экскурсии, и мы объездили все Золотое кольцо.

— Шо объездили? — не понял Давид.

— Ну, города Золотого кольца. Города-памятники архитектуры и истории. Сейчас все не упомню, но вообще, больше всего поездка в Питер запомнилась. Мы почти неделю в Эрмитаже провели. Приходили уставшие, а утром снова туда шли. Мама была пианисткой. Вернее, она в юности подавала большие надежды, но ей не хватило блата, чтобы пробиться. Поэтому она стала обычным учителем в музыкальной школе. Но она любила своих учеников и свою работу. С ней мы ходили на концерты классической музыки. Помню, мне было лет пять, и папа подарил ей билеты на «Лебединое озеро» в Большой. Прикинь, я, дурак малолетний, весь балет на люстру смотрел и мечтал о такой же в своей комнате, — Артем горько усмехнулся. — Я никогда не видел, чтоб они ругались. Папа постоянно дарил маме цветы. Просто так. Приходил с работы с букетом роз или маленький букет ландышей приносил. А мама смотрела на него как на супергероя. Можно я не буду про аварию рассказывать? — спросил он у Давида. Тот коротко кивнул, и Артем продолжил: — После похорон мамина сестра, Ленка, оформила опеку и переехала из своего Мухосранска к нам. Она хорошая, Ленка, просто молодая. Ей тогда двадцать было. Попала из провинциального города в столицу, ну и захотелось ей красивой жизни. Сначала мы жили на те деньги, которые она выручила с продажи своего дома, дальше на наследство, которое оставили папа с мамой. Потом деньги кончились, и Ленка нашла работу. Денег с трудом хватало на еду. Пенсия по утере кормильцев, которую я получал, уходила на квартплату. Я к тому времени учебу совсем забросил. После операции мне стало трудно учиться. Я плохо воспринимал материал, и память стала подводить. С трудом закончив девять классов, я поступил в колледж на слесаря. Там я познакомился с гоп-компанией: Шлангом. Слоном и Котом. Из-за того, что психовал постоянно, меня Психом и прозвали. Мы сидели на лавке, пили пиво, курили и грызли семечки. Иногда срубали немного бабла, тряханув какого-нибудь пацана на улице. По-крупному не воровали. Снимали магнитолы с машин. Иногда удавалось телефон отработать. Обокрасть старого еврея — это было самое крупное дело, на которое мы решились. Так я и познакомились с твоим отцом. Иосифом Линдерманом.

Когда Артем стал рассказывал про старика, Давид оживился. Он не задавал вопросов, но вслушивался в каждое слово, сказанное про отца. Когда Артем рассказал про смерть старика и про то, как он попал в прошлое, Давид сказал:

— Надо маме рассказать про папу. Она все время говорит, шо он за нас бросил.

— Не, — покачал головой Артем, — она не поймет и не поверит.

Давид на секунду замолчал, а потом спросил:

— Тем… почему ты не ушел? Ты сказал про музыку, и я подумал… — и он положил свою руку Артему на коленку.

— Давид… Не спрашивай меня про это, — Артем опустил глаза. — Я пока сам ничего не понимаю. Я не знаю, слышал ли музыку, но я ее чувствовал, — он покосился на руку Давида и, улыбнувшись, добавил: — Но если ты сейчас не уберешь руку, у меня яйца будут в горле.

Давид сделал испуганные глаза, убрал руку, а потом звонко рассмеялся.

День был насыщен событиями, и вечер наконец принес долгожданное облегчение. Артем лег на подушку и закрыл глаза. Засыпая, он почувствовал, как Давид взял его за руку и тихо прошептал:

— Это шобы ты не сбежал, — он придвинулся к нему ближе, и щеки Артема коснулись жесткие черные кудряшки, пахнущие дегтярным мылом.

========== Глава 19 ==========

Артем не заметил, как пролетел месяц и наступил пик лета. По утрам он уходил на работу, по пути провожая Давида до консерватории. Дядя Саша не мог нарадоваться на помощника. У Артема оказались золотые руки. Это привлекло большое количество клиентов. Дела скобяной лавки пошли в гору, и дядя Саша нанял в помощь Артему еще одного человека — шустрого и болтливого Серегу. Хозяин лавки принимал заказы от клиентов и доставал необходимый расходный материал, Артем выполнял самые сложные заказы, а Серега лудил и паял кухонную утварь, выправлял велосипедные колоса, ободы телег и лопаты.

После работы Артем шел встречать Давида, а если задерживался на работе, Давид приходил к лавке и ждал его, сидя на невысоком заборчике. Деньгами дядя Саша Артема не обижал. Артем каждый месяц отдавал Розе талоны на питание и почти все заработанные деньги. Себе он оставлял мелочь на любимые семечки и лакомства для Давида.

После трудового дня ребята бегали к речке и смывали дневную жару и усталость в прохладных водах. По выходным мужчины барака ходили на рыбалку за деревню к устью реки. Принесенных ими карасей и плотву женщины жарили на большой сковородке и вечером устраивали общие ужины с песнями, шутками и танцами под граммофон.

Роза перешивала клиентам вещи и занималась стиркой. Иногда ходила за грибами, и тогда вечером ребят ждал ароматный грибной суп.

На одном из вечерних чаепитий все сообщество вынесли решение отремонтировать и утеплить барак к холодам, для чего постановили: приносить в дом кирпичи и доски, если кому-то они попадутся на пути. Артем предложил договориться с деревенскими, разобрать ничейный сарай посреди поля и перевезти материал на телегах к бараку. Его предложение дружно поддержали.

Перед сном Давид брал Артема руку и придвигался к нему как можно ближе. Сначала Артема это смущало, но потом он привык к неприметным знакам внимания, которые делал Давид. Сидя рядом на лавочке, Давид иногда тихонько касался его бедром или незаметно гладил по руке. Если они оказывались друг напротив друга, то Артем ловил на себе его взгляды, полные нежности и обожания. Постепенно Артем и сам стал заигрывать с Давидом. То щипал его за коленку под столом, то подмигивал, то подходил к нему сзади и дул ему в ухо. Давид вздрагивал и заразительно хохотал.

Но когда они оставались наедине, смущение брало верх, и при любой неловкости оба краснели и опускали глаза.

Приходя на речку, Артем часто любовался Давидом. Несмотря на середину лета, кожа Давила оставалось молочно-белой и прозрачной. Под ней перекатывались небольшие бугорки мышц. На худенькие острые плечи с мокрых завитков волос стекали капельки воды. Артем с улыбкой смотрел на прыгающего на одной ноге Давида. Выбив из уха воду, Давид с разбегу плюхался рядом с ним на траву и ложился на живот, положив голову на сложенные руки. Артем брал травинку и проводил ей по длинной шее, по впадинке между лопатками, по пояснице, по ложбинке между крепкими холмиками ягодиц и по узким сдвинутым бедрам. Давид по ходу прохождения травинки поднимал плечи, сдвигал острые лопатки, сжимал ягодицы и затихал. Когда травинка доходила до розовых пяток, Давид начинал сучить в воздухе ногами и смеяться.

По ночам Давид по обыкновению садился по-турецки на диван напротив Артема, и тот рассказывал ему про будущее, рисуя в простой тетрадке в клеточку смартфоны, телевизоры, машины и самолеты. Художник из Артема был не очень. Когда он попытался нарисовать Давиду знаменитую Мону Лизу, тот долго хохотал и сказал, что она похожа на маму Сигизмунда, Сару Израильну, когда та болела тифом.

Вечерами мужчины шли в поле разбирать сарай. Они аккуратно складывали доски на самодельные повозки и перевозили их к бараку, а в выходные забивали ими щели в стенах, утепляя сеном. Артем всеми силами старался облегчить работу Давиду. Он выхватывал из его рук тяжелые доски и заставлял надевать на руки толстые вязаные перчатки. Давид делал вид, что сердится на него за это, но его глаза сияли благодарностью.

— У Евочки день рождение в субботу, — сказала как-то вечером Роза, — надо бы купить сахара и муки. Я пирог испеку. Зарежем пару кур. Надо бы рыбки наловить. Я б из щуки форшмак сделала.

— Мама Роза, — Артем жадно вцепился зубами в кусок хлеба. — Зашем праждник уштраивать? — прошамкал он набитым ртом. — Она все равно ничего не понимает.

— Не говори так, — Роза дала Артему легкий подзатыльник. — Евочка все понимает, и ей будет приятно.

Кроме форшмака, жареных на печке кур, вареной картошки, резаных овощей и пирога на столе оказалась бутылка самогонки, купленная у деревенских, и бутылочка портвейна «Улыбка» из магазина. Роза категорически запретила мальчикам пить самогон, поэтому в стаканы Артема и Давида было налито немного вина. Для Давида это был первая проба алкоголя. После второго глотка крепкого портвейна его глаза заблестели и движения стали развязными.