Выслушав всю эту наспех придуманную чушь, вожди тут же отправились в порт, твердо вознамерившись следовать букве моего пророчества и с нетерпением стали ожидать ночи, чтобы выкинуть за борт первого, кто почувствует недомогание. Впрочем, таких наверняка было множество: мореходы этого племени плавали еще хуже ахейцев.

К несчастью, мое предсказание обернулось против меня: как только корабль отошел от берега, я почувствовал себя нехорошо, всю ночь меня мутило, а наутро стошнило украденным окороком. Пять дней я валялся в бреду, а мой организм боролся с отравлением. Не знаю, что стало бы со мной, если бы не пифии, которые меня выходили.

Миссия

После того случая я поклялся больше никогда никому не давать фальшивых пророчеств. Только тогда я понял, как сложно бывает порой сбросить с себя маску, которую носишь изо дня в день. Мои друзья решили, что я отказываюсь переводить им слова животных, потому что возгордился или потому что вознамерился брать с них за это деньги, как с приезжих.

Узнав о решении Пасифаи взять меня на Кносс, Минос призвал меня к себе. Идя к царю, я терзался сомнениями: хоть я и обещал никогда больше не браться за старое, меня словно магнитом тянуло к Ариадне, и я ни за что не хотел расставаться с ней. Подумав, я решил ничего царю не обещать. На нашей встрече присутствовал один из жрецов Аполлона.

— Итак, — сказал мне Минос, — ты, как я слышал, понимаешь язык птиц…

— Так говорят, господин, — ответил я.

— Так говорят? Ты хочешь сказать, что те, кто так говорит, заблуждаются?

— Люди часто ошибаются. Птицы — нет.

— Ясно. Скажи-ка, о чем поет та птица, слышишь?

Где-то вдалеке, приветствуя ночь, кричала кукушка.

— Ни о чем, мой господин.

— Да что ты?!

— Она просто поет.

Жрец Аполлона нервно заерзал на стуле.

— Послушай меня, юноша. — Миноса быстро утомляли разговоры, которые шли не так, как ему хотелось. Царь заговорил резче: — Я человек терпеливый, но не люблю, когда мне врут.

— Да, мой господин.

— Так будь любезен, объясни мне, чем ты сможешь нам помочь. Ты ведь не будешь со мной спорить, что, если мы увезем тебя на Крит, а ты не сможешь помочь моему сыну из-за того, что, например, все птицы будут лишь петь ни о чем, люди поднимут нас на смех.

Оживить его сына? До этого момента я и не подозревал, чего на самом деле хотела от меня царская семья. Мысль о том, что придется всего-навсего оживить человека, грела меня мало. Едва ли теперь удастся выкрутиться с помощью умения красиво и вдохновенно врать.

— Ты что-то сказал? — спросил меня Минос, впустую прождав моего ответа. — Мне кажется, что я что-то слышал, или это была все та же поющая птица?

— Я не Асклепий, мой господин.

— Я знаю это, парень. Будь ты богом врачевания, мне бы вряд ли так хотелось влепить тебе пару хороших оплеух.

Похоже, дело мое было плохо.

— Я не считаю себя способным оживить кого бы то ни было, господин. Тебе лучше испросить совета у Аполлона.

— А зачем же мы еще, по-твоему, приехали, умник?

— Если Аполлон скажет, что я должен кого-то оживить, я исполню его волю.

Это было хорошим выходом, может быть, единственным. Минос на мгновение задумался. В присутствии жреца Аполлона ему не хотелось выражать сомнение в силе Бога Солнца.

— Хорошо! — воскликнул он наконец. — Моя жена утверждает, что тебя избрал Аполлон. Мне лично кажется, что ты бессовестный плут, но боги часто распределяют таланты, следуя своей, непонятной нам логике. Вот как мы поступим: я отвезу тебя на Крит, и если ты сумеешь воскресить моего сына, щедро вознагражу. Если же ты, как мне и кажется, окажешься презренным шарлатаном, я спущу с тебя кожу и отправлю кормить кносских птиц, пусть поют на радостях.

Храм пчел

На следующий день все Дельфы собрались посмотреть, чем закончится спор двух зодчих. Дедал сидел на большом валуне и ждал, пока появится коринфец, а тот пришел одним из последних, сияя улыбкой победителя: ученики уже донесли ему, что никакого храма построено не было.

— Ну, глубокоуважаемый и великомудрый Дедал, — воскликнул коринфец, — где же твой храм? Только не пытайся убедить нас, что его могут увидеть только истинные последователи бога, а нам, простым людям, красоты его недоступны. Лучше сразу заплати свой проигрыш и убирайся восвояси, поджав хвост.

— Ты ошибаешься, мой дорогой друг. Очень скоро взору твоему предстанет храм, прекраснее которого ты еще не видел. Однако, хоть я знаю тебя совсем недавно, мне кажется, что ты заносчив и твердолоб, поэтому я прошу тебя назначить судей, которые определят, действительно ли перед нами самый прекрасный храм в мире, и удостоверятся в том, что его описание в точности соответствует тому, что я говорил вчера. Само собой, среди судей не должно быть ни критян, ни коринфцев.

Озадаченный коринфец, предчувствуя неблагоприятную для него развязку, отобрал пять зодчих-судей из числа тех, кто присутствовал при заключении пари. После этого Дедал слез с камня и направился к небольшому свертку, на который никто до этого не обращал внимания, эффектным жестом мастер сдернул ткань, и взору окружающих предстал маленький, но прекрасный храм из воска, украшенный разноцветными перьями. Его центральная часть была составлена из двенадцати ярусов, окруженных двадцатью башнями. В окошках храма то и дело появлялись и исчезали пчелы. Раздался всеобщий вздох восхищения, и судьи, к вящему неудовольствию коринфского архитектора, которому пришлось заплатить далеко не маленькую сумму, единодушно признали победу за Дедалом.

Насколько мне известно, храм Аполлона до сих пор стоит в Дельфах, паломники со всех окрестных островов приезжают поклониться ему и с нетерпением ждут, когда будет построен настоящий, каменный храм.

Смех куклы

Когда поздно вечером корабль вошел в порт Катсамба, что стоит в устье реки Амнис, я своими глазами увидел, как на горе Палеогора зажегся огонь, затем вдали вспыхнул еще один, потом еще и еще: так передавалась весть о возвращении Миноса, в считанные часы облетевшая Крит. В порту нас ждала царская свита, которая встретила царя символическим танцем, изображавшим воскрешение Главка и его освобождение из медового плена.

На двухколесных повозках, влекомых мулами и волами, мы направились в Кносс, неспешно продвигаясь по бесконечной аллее. За последним поворотом дороги мы наконец увидели дворец, окруженный волшебными садами. Здания словно зависли в предрассветном воздухе над пологим склоном горы Кефала, вокруг раскинулись плодородные земли, поросшие фруктовыми деревьями и виноградниками, а неподалеку маленькая, но быстрая речушка Влихия вливалась в Кератос.

Но еще до того как я вошел во дворец, меня околдовал город, раскинувшийся в долине по другую сторону Влихии. Мне казалось, что эти мощеные улицы, по которым, кряхтя, во все стороны разбегались толстые гуси, эти невысокие, непохожие друг на друга двух-, трехэтажные дома, прилепившиеся друг к другу, — лишь сон. К своему стыду, я должен признаться, что решил было, будто весь город высечен из камня умелыми скульпторами и камнетесами. По мере того как мы продвигались по улицам, из окон домов выглядывали люди, своим уважительным молчанием выказывая свою скорбь и сочувствуя горю Пасифаи.

Войдя во дворец, мы поднесли дары в жертву Дионису: положили фрукты и несколько голов сыра у подножия поражавшей воображение девятифутовой статуи божества из крашеного дерева, лицо которой было неотличимо от лица молодого, гладко выбритого Дедала.

Первые два дня, проведенные на Крите, показались мне бесконечными. Женщины на улицах показывали на меня пальцем со словами «вон идет паренек, который воскресит Главка». Сколько я ни ломал голову, я так и не придумал, как обмануть мою судьбу. Единственное, что мне оставалось, — попытаться разжалобить Ариадну.

— Друг мой… — позвал я ее, — сестра…

Ариадна даже не подняла головы. Она играла с одной из кукол Дедала, на лице куклы красовалась улыбка висельника, по крайней мере мне так казалось, с тех пор как я узнал о ее предназначении.

— Ночью холодно, — сказала кукла голосом Ариадны, — но я не чувствую холода. На мою голову уселась черно-белая сорока. — Смотри, глупая птица похожа на запутавшийся ум этого смешного мальчика.

Я никак не отреагировал. Я уже понял, что Ариадне взбрело в голову говорить со мной через марионетку.

— Послушай, Ариадна. Если ты не поможешь мне, я погибну, как и Главк.

— Я буду спать рядом с Главком, — заверещала кукла, тряся ручками. — Я буду гулять среди звезд.

Мой план был прост: я знал, что меня вместе с телом Главка собирались замуровать в могиле отчима Миноса Астерия, и хотел, чтобы Ариадна спряталась там, чтобы остаться со мной. Когда, замуровав могилу, царь и царица хватятся девочки, они либо решат, что она пропала, либо заподозрят, что царевна могла остаться в гробнице. Открыв склеп, они будут настолько рады увидеть свою дочь живой и невредимой, что, скорее всего, на радостях простят меня. В крайнем случае всегда можно придумать какую-нибудь небылицу. Мы можем сказать, что Зевс перенес Ариадну в пещеру, что Главк (тело которого мы закопаем где-нибудь в углу пещеры) воплотился в теле девочки — уж если они ждут от меня воскрешения, то никакое чудо не покажется им неправдоподобным. Я рассказал все это Ариадне, пытаясь хоть на мгновение соприкоснуться с ней взглядом, но натыкался лишь на грустные черные глаза куклы.

Ариадна засмеялась. Опечалившись, я направился к выходу, как вдруг увидел, что кукла помахала мне рукой и сказала на прощание:

— Увидимся в могиле Главка.